Николай Павленко - Петр II

• Название: Петр II
• Автор: Николай Павленко
• Жанр: Биографии и Мемуары

Внук Петра Великого и сын царевича Алексея, Петр II (1715–1730) вступил на императорский трон, когда ему не исполнилось еще двенадцати лет, а умер, не достигнув пятнадцатилетнего возраста. Взбалмошный и капризный, не по годам развитый физически, он изведал в столь юном возрасте почти все прелести и пороки взрослого мира. О судьбе царя-отрока, о людях, окружавших трон, а также о жизни страны в годы его короткого царствования рассказывает в своей новой книге старейший автор серии «Жизнь замечательных людей», выдающийся русский историк и признанный классик историко-биографического жанра Николай Иванович Павленко.

Книга издается к 90-летию автора.

---

По отношению к Меншикову Остерман проявил не только двуличие, но и коварство. Он всячески пытался усыпить бдительность князя, убедить его в том, что Петр относится к нему с прежней благосклонностью. Хитроумному Остерману это вполне удалось. Доподлинно зная отношение Петра к светлейшему, он, например, 19 августа перед отправлением с царем на охоту послал Меншикову следующее письмо из Петергофа — ответ на послание светлейшего к царю из Ораниенбаума: «Сего момента получил я вашей высококняжеской светлости милостивейшее писание от 19-го. Его императорское величество радуется о счастливом вашей великокняжеской светлости прибытии в Ораниенбом и от сердца желает, чтоб сие гуляние ваше дражайшее здравие совершенно восстановить могло, еже и мое верное всепокорнейшее желание есть; при сем вашей высококняжеской светлости всенижайше доношу, что его императорское величество намерен завтра после обеда отсюда идти и ночевать в Стрельне, а оттуда в понедельник в Ропшу, и надеюсь, что в четверток изволит прибыть в Петергоф, и хотя здоровье мое весьма плохое, однако ж туда ж побреду. Вашу великокняжескую светлость всепокорнейше прошу о продолжении вашей высокой милости и, моля Бога о здравии вашем, пребываю с глубочайшим респектом вашей высококняжеской светлости всенижайший слуга А. Остерман». По подсказке Остермана Петр, чтобы рассеять всякие сомнения Александра Даниловича, сделал собственноручную приписку: «И я при сем вашей светлости, и светлейшей кнегине, и невесте, и своячине, и тетке, и шурину поклон отдаю любителны. Петр».

Новое, насквозь лживое послание — опять с той же целью убедить князя, что над его головой нет угрозы: Остерман сообщает о намерении завтра отправиться в Ропшу для продолжения охоты. И далее: «Его императорское величество писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался, и купно с ее императорским высочеством любезно кланяются, а на особливое писание ныне ваша светлость не изволите погневаться понеже учреждением охоты и других в дорогу потребных предуготовлений забавлены, а из Ропши, надеюсь, писать будут. Я, хотя весьма худ и слаб и нынешней ночи разными припадками страдал, однако ж еду».[54]

Меншиков, похоже, поверил написанному и энергично готовился к торжественному освящению церкви в Ораниенбауме, на котором должны были присутствовать царь и вся правящая элита. Для торжеств был выписан из Москвы самый «басовитый» дьякон.

Между тем события неумолимо предрекали скорую гибель Меншикова. Слишком многие были заинтересованы в его падении.

На пути в Петергоф царь остановился на даче канцлера Г. И. Головкина. Здесь ему довелось выслушать жалобу канцлера на Меншикова. Заметим, что еще в мае 1727 года у Меншикова с Головкиным существовали доверительные отношения и светлейший был настолько уверен в его преданности, что именем Екатерины назначил его первоприсутствующим Учрежденного суда по делу Толстого и Девиера. Вскоре, однако, Головкин стал врагом князя. Гавриил Иванович воспользовался случаем, чтобы пожаловаться на беспредельную жестокость Меншикова, назначившего бывшего генерал-прокурора Сената Ягужинского, пользовавшегося уважением Петра Великого, губернатором в далекую Астрахань. Ягужинский доводился зятем Головкину.

Решительно настроены против Меншикова были Долгорукие. «Князь Долгорукий, видя, что ему грозит та же участь, удвоил свои старания, чтобы, во-первых, отразить этот удар и, во-вторых, склонить канцлера, князя Голицына, генерал-адмирала, своих родных и друзей к тому, чтобы свергнуть иго, равно невыносимое». Согласно «Тестаменту» совершеннолетие императора наступит через четыре года, в течение которых, рассуждали вельможи, князь погубит «их всех безвозвратно… если они не оградят себя от его тирании сильными мерами».

По мнению Маньяна, князь А. Г. Долгорукий был инициатором и организатором заговора против Меншикова. Но такая роль недалекому князю была бы не под силу.

Любопытно, что среди перечисленных Маньяном заговорщиков отсутствует фамилия Остермана. Это свидетельствует о том, сколь скрытно умел действовать Андрей Иванович, всегда остававшийся в тени и никогда в напряженной обстановке не претендовавший на первые роли. Столь же скрытно он будет действовать в пользу Анны Иоанновны в событиях 1730 года, в осуждении Д. М. Голицына, при возведении на эшафот почти всего клана Долгоруких, гибели А. П. Волынского…

Впрочем, сам Маньян догадывался о том, что без Остермана все же не обошлось. Он рассуждал: «Так как невероятно, чтобы Остерман, приверженец Меншикова, не принимал участия в заговоре, то есть основание думать, что князь Меншиков не должен был полагаться, как он, по-видимому, делал, на привязанность и благодарность этого министра или этот последний рассуждал, что заговор против князя слишком могуч, для того, чтобы основывать свою личную безопасность».[55]

То, что для Маньяна являлось догадкой, было бесспорной истиной для Мардефельда. «Я только недавно узнал весьма секретным и достоверным образом, — доносил Мардефельд 12 сентября, — что именно больше всего способствовало падению Меншикова, а именно: завидуя особому расположению императора к барону Остерману, князь намеревался низвергнуть последнего. Так как он не мог найти ничего, за что придраться к Остерману, то употребил орудие для своих целей и обвинил его в том, что он препятствует императору в частом посещении церкви, что нация этим недовольна, ибо она не привыкла к такому образу жизни своего монарха и пр. Завязался спор, Меншиков угрожал Остерману ссылкой в Сибирь, на что барон якобы ответил, что он, барон, в состоянии заставить четвертовать князя, ибо он вполне заслуживает того».[56]

В этой информации есть сведения весьма сомнительные. Так, едва ли Остерман, человек крайне осторожный, мог напрямую угрожать Меншикову. Но не эта деталь придает ценность свидетельству Мардефельда, а его уверенность в том, что в решении судьбы Меншикова главная роль принадлежит Остерману.

Предчувствовал ли князь, что его дни сочтены, что надобно принимать срочные меры для обеспечения своей безопасности, нанести своим недругам превентивный удар? Сомнительно, чтобы он в полной мере ощутил нависшую над ним угрозу. Источники не запечатлели никаких ответных мер, предпринятых им в дни, предшествовавшие его падению. Несомненно лишь одно: на душе у князя было неспокойно. Он отступил от привычного распорядка дня: по вечерам перестал, как прежде, играть в карты или шахматы, предпочитал побыть в одиночестве.

Видимо, Меншиков рассчитывал на примирение с императором во время освящения часовни в Ораниенбауме, куда были приглашены все вельможи. С трудом удалось уговорить прибыть в Ораниенбаум и царя. Тот сначала согласился, но когда 3 сентября настало время отъезда императора из Петергофа в Ораниенбаум, царь послал курьера сказать, что не приедет.

Освящение часовни состоялось 3 сентября. На празднование прибыли многие важные персоны, но среди гостей не было, увы, главного лица, ради которого и были затеяны торжества. Не было и Остермана, видимо, завершавшего обработку своего воспитанника. Вряд ли пушечная пальба и «великая музыка» способны были поднять настроение князя.

Во время освящения часовни Меншиков допустил еще одну оплошность, которой не преминули воспользоваться его недруги: он сел в кресло, предназначавшееся для императора, что было истолковано как притязания на трон.

На следующий день, 4 сентября, Меншиков прибыл в Петергоф, чтобы встретиться с императором. Встреча, однако, не состоялась — чтобы избежать ее, Андрей Иванович ранним утром потащил своего воспитанника на охоту. Великая княжна Наталья Алексеевна, чтобы уклониться от встречи с Меншиковым, даже выпрыгнула в окно и уехала вместе с братом. В Петергофе осталась одна Елизавета Петровна. Ей-то и излил свою горечь светлейший. Он жаловался цесаревне на неблагодарность императора: ведь именно его стараниями тот занял трон. Меншиков стал перечислять свои заслуги во благо Отечества и закончил свой разговор изъявлением желания отправиться на Украину, чтобы там командовать войсками.[57]

Пробыв несколько часов в Петергофе и не дождавшись возвращения царя с охоты, князь вместе с семейством отправился в Петербург. В этот же день Верховный тайный совет получил повеление императора, переадресованное для исполнения интенданту Петру Мошкову: «Летний и Зимний домы, где надлежит, починить и совсем убрать, чтоб к приходу его величества совсем были готовы, и спрошен он, Мошков, был, как те домы вскоре убраны быть могут. Мошков донес что дни в три убраны быть могут».[58]

Император явно давал понять, что не желает жить во дворце своего нареченного тестя.

К 6 сентября все вещи императора и его сестры, находившиеся во дворце Меншикова, были перевезены в Летний дворец. 7 сентября в Петербург прибыл сам Петр с сестрой. Остановились они не во дворце Меншикова, а в Летнем дворце.