Владимир Митрофанов - Зачистка территории

• Название: Зачистка территории
• Автор: Владимир Митрофанов
• Жанр: Современная проза

---

Шведы вот отсиделись и молодцы. Это нашей России, как и моей теще, обязательно во все надо влезть! Опять же: вот в четырнадцатом году – убили какого-то там эрц-герцога в Сараево? Да и хер с ним!..

Павел, между тем, внимательно слушал разговор стариков.

– Мне всегда интересно было узнать, был ли на той большой войне такой же бардак, как и на нынешних, или все-таки было по-другому? – объяснил он Хомякову свой интерес.

– Я думаю – куда как хуже, – сказал Хомяков. Они оба замолчали и стали слушать.

В основном говорил один, самый старый. Более молодой собеседник его в основном молчал, только кивал постоянно, пихая в рот кусочки соленого огурца.

Некоторое время деды вспоминали про какого-то известного им Саню

Макарова, который пришел с войны без ног и умер в пятьдесят пятом, и припомнили место, где он всегда сидел и умер, – на паперти

Успенского собора:

– Парадокс жизни: говорят, в тридцатые годы он сам громил монастырь, лично рубил иконы, а потом умер прямо там, на паперти, с тяжелого перепоя.

Тут вступил другой старший собеседник, уже не вполне трезвый:

– Да, пьянка она вещь такая. Валя Семенов, помнишь, как страшно пил и на этом деле сгорел дотла, а ведь золотой был человек. И руки у него были золотые. И молодой еще был. Однажды жена решила его заговорить от пьянства, повезла в Н. к специалисту, и как-то его там закодировали, что он действительно пить перестал. Причем, совершенно. Даже пиво не пил! Сказали, нельзя, значит нельзя. И как человек тут же изменился! Стал что-то изобретать, заниматься, ходить в клуб. И, знаешь, этой старой грымзе, его жене, вдруг это очень не понравилось. Вот и пойми ее! Все она раньше его проклинала, какой он есть сволочь и пьянь. А тут человек стал трезвый, самостоятельный – уже не подкаблучник. И ей почему-то это не понравилось. Я так думаю, что еще немного, и он бы мог ее бросить. Она, видно, это почувствовала, и тогда сама стала подначивать его выпивать по праздникам. Он говорит: "Я же вообще не пью, мне врач запретил". -

"Нет, сто грамм выпей, как все! Выпей! Выпей!" А ему только начать и все – и он смертельно запил! А эта снова гугнить: "А мой-то, вот сволочь, пьянь поганая!" – и нет человека. Осталась только могилка.

Впрочем, ухоженная – я сам видел. А вообще-то я думаю, что она его отравила. Он бы точно ушел от нее. Поэтому она и убила его, а представлено было так, как будто он отравился фальшивой водкой.

И действительно, получилось так, что жена Вали Семенова, которая была вроде как примерная правоверная христианка, – то есть посещала храм, причащалась, соблюдала посты, – вдруг взяла да и отравила мужа, который хотел от нее уйти. Внешне это действительно выглядело как отравление левой водкой. "Меня отравила жена!" – прохрипел Валя перед самой смертью, уже ослепнув. Впрочем, окружающие приписали это одурманенному сознанию. Никто из услышавших не принял эти слова умирающего всерьез, однако, одна медсестра, не удержавшись, кому-то все-таки сболтнула, и по городу прошел слушок. Похоронила жена Валю по всем правилам и за могилкой ухаживала, как полагается. Опять же регулярно ходила в церковь, заказывала молитвы за упокой души раба

Божия Валентина. Батюшке на исповеди о своем грехе не сказала, но закричала дурным голосом, когда захотела приложиться к вновь обретенным мощам отца Михаила, и больше к ним уже близко не подходила, держалась в отдалении. Котел для нее в аду был уже готов.

Она это поняла еще во время паломничества в Печоры. В знаменитых святых пещерах кто-то будто шепнул ей в ухо: "А сунь-ка руку в дыру!" (Это туда, где гробы стоят.) Она с ужасом спрятала ладонь за спину и, громко крича: "Нет, нет!!!", – выскочила на свет, рванула кофту на груди. На миг ей показалось: падает колокольня.

Старший между тем продолжал рассказывать:

– Знаешь, многие привычки остались именно с тех пор. Помню, как-то взяли на работу одного пенсионера, он сидел за своим столом и все время оглядывался. Я поначалу думал, что это он оглядывается: или чтобы никто не подкрался или это такая нервная болезнь? А все оказалось проще: он когда-то был военным летчиком-истребителем, а там нужно было постоянно оглядываться, и эта привычка осталась у него на всю жизнь. А я, например, с войны не люблю оттепель.

Оттепель на войне – это была просто погибель. Валенки разбухнут – уже не убережешься, даже и если сапоги – тоже вдрызг! До костей пробирало, ноги вынешь – ступня белая, морщинистая – как у утопленника, того и гляди – расползаться начнет, как мокрая булка.

Удивительно, именно при этой плюсовой температуре столько народу у нас ноги поморозило – страшное дело. При минус двадцати так не морозили, а вот при плюс один и минус 2-4 – был просто кошмар! Я с тех пор стал мерзлявый и вообще холод не люблю. Помнишь, был на фабрике такой инженер Северцев Николай Иванович? Уже будучи на пенсии, он будто бы изобрел рецепт продления жизни. Как-то я встретил его зимой: он был в одной рубашке, в легких брюках и с совершенно синим носом, и понял его метод. Он состоял в том, что надо организм вымораживать и в любую погоду ходить легко одетым.

Кстати, вскоре он умер. Впрочем, я тоже думал, что мне сносу не будет. А сейчас чувствую: скоро конец. С ужасом говорю это тебе,

Митя, но это факт… Я не пил, не курил и никогда не занимался спортом – вот поэтому и живу еще. И еще: выжил я только потому, что всегда был средним. На войне я усвоил несколько важнейших жизненных правил, первое из которых: не высовывайся и второе: будь в хороших отношениях с начальством. Что касается второго, бывало нужно, например, кого-то послать в заведомо гиблое, опасное место и если это так – то пусть не тебя. И еще: когда пошла команда "вперед", не надо сразу из окопа лезть, а так – чуть-чуть позднее – как все.

Командир, конечно, бегает, орет, но сам-то не лезет и никто не лезет

– все чего-то ждут. Потом как-то все-таки с матом потихоньку народ повылазит, потому что уже бегут первые. Кто-то вот говорил, что первым, наоборот, везет, но, по моим наблюдениям, первых валят сразу. И, кроме того: мне в войну было восемнадцать-двадцать лет – тоже великое преимущество, мужикам постарше – тем, кому к тридцати и сорока, да еще семейным – приходилось куда как тяжелее. И еще: я всегда был человек верующий, и крестик свой нательный всегда носил с собой, хоть и в комсомол меня приняли там же на фронте. А брат мой

Михаил погиб, я даже его лицо плохо помню- он был старше меня на три года и его взяли на срочную еще перед войной. Это сейчас в старости три года разницы в возрасте тфу, чепуха – ничего не значат, а тогда в детстве – это была целая пропасть лет! Лица его не помню, а вот отчего-то хорошо запомнилось, как он меня лупил в детстве. Но зато, каким он был для меня авторитетом! От чужих всегда защищал! Потом понял, какое это было счастье: иметь старшего брата! Я помню, у него даже невеста была – Галина. Очень красивая: светлые, почти белые волосы. Красавица, она, конечно, сразу же после войны вышла замуж, родила детей. У женщин короткая память. Сейчас даже не знаю, жива ли она! А после войны иногда встречал в нашем городе – и обычно с детьми. Здоровались как знакомые. Поначалу мне даже казалось, что будто бы ей как-то даже неловко, что ли. Впрочем, мне было тогда, после войны, все равно. Потом я уехал работать сюда на фабрику – в сорок девятом, и больше никогда ее не видел. А ведь могла быть брату женой, и наверняка стала бы, если бы он вернулся. Он ее очень любил, собирался сразу после возращения со службы жениться, да и она была уже как бы член нашей семьи и в войну навещала нашу маму, помогала ей, писала брату на фронт. А потом он был убит. Возможно, нелепо, случайно, как это часто бывает на войне. Мне навсегда запомнился один случай уже в самом конце войны: кто-то чистил оружие и случайно выстрелил сквозь куст и убил нашего командира роты наповал. А тот почти всю войну от начала до конца прошел практически без ранений. У меня было два ранения, из которых одно тяжелое. Именно тогда я понял, что умирать – не страшно. Нет, вру, конечно же, страшно, но – не ужасно. Я ползу и тут – бах! – будто со всего маху доской с гвоздями по спине. Да так больно, что уже вроде и не больно – как замерз. Меня наши тут же трогают, тормошат, что-то спрашивают, я все слышу, а ответить не могу, хотя и вижу и слышу все. Глаза открыты, но не моргают. А они: "Гришку убили! Гришку убили!" И тут опять мины

– так противно – тиу-хлоп, тиу-хлоп, хлоп-хлоп… Чувствую: комья земли падают на лицо, а глаза закрыть не могу. Они забрали документы, вычистили, гады, все карманы, уползли. Бросили. Я хочу крикнуть, но не могу – убит…

Тут Павел, Вова Хомяков и вернувшийся с купания Аркадий Шахов с

Сережей Егоровым – все высунулись посмотреть и действительно увидели на спине старика страшный шрам под правой лопаткой. Дед же продолжал:

– Позже у мамы, разбирая бумаги, в коробке, где она хранила все свои документы, я нашел похоронку на брата. Она ничего никогда не выбрасывала – и чего там только не было: какие-то займы, которые никто никогда уже не отдаст, квитанции, наши письма с фронта и похоронка на брата. Написано там было что-то стандартное, типа: