Марина Цветаева - Письма. Часть 2

• Название: Письма. Часть 2
• Автор: Марина Цветаева
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Милый Юрий Павлович,

— В Вашем отчестве я утвердилась после вчерашнего знакомства с Вильде.[1382] Вы его помните? Вы учились с ним во II или III к<лассе> гимназии — и Вас тогда звали Теленок. Все к Вам собираются летом:

Штейгер, Унбегауны (он и она), Зуров, Вильде — все кроме меня, которая ничего не знаю ни о лете ни о своих будущих летах.

Вы заинтересовались Штейгером — расскажу Вам о нем. Это — обратное Тройскому — м. б. я уже всё рассказала — и сказала. Я с ним дружила (письменно) всё лето, теперь встретилась, и мне с ним трудно потому что он ничего не любит и ни в чем не нуждается. Всё мое — лишнее. Но Вы всё-таки — попытайтесь, Вам — мужской дружбе — он м. б. и откроется (приоткроется). Живет он далеко загородом, в русском доме отдыха, адрес — если Вам нужно — 26, Avenue Chilperic Noisy-le-Grand (Seine). Сейчас он приблизительно-здоров, т. е. залèчен. А сестра его, Головина, совсем погибает от туберкулеза — недавно был в пользу ее большой вечер поэтов, но везти ее сейчас в Швейцарию нельзя — до того плоха. Оба они — существа городские.

— Ну, попытайтесь, м. б. и воскресите — не его (думаю, его тайна: Und wir sind von jenen Asren — Welche sterben wenn sie lieben,[1383] я его тайны не выдаю, она в каждой его напечатанной строке) — не его, а что-то — в нем, хотя бы интерес к самому себе, мне это не удалось, и я с этим интересом к нему — одна осталась. Если когда-нибудь встретимся — расскажу.

В воскресенье, 20-го, его вечер, два стиха прочтет сам, остальное — Смоленский и Одоевцева,[1384] самые непереносимые кривляки из всех здешних молодых поэтов. Еще — Адамович почитает: Ш<тейге>р — егò выкормыш

_______

Вчера, у Унбегаунов (Вы о нем наверное слышали: блестящий молодой ученый-филолог — получил премию — читает здесь и в Бельгии — русский немец вроде Даля[1385] — неустанный пешеход — мой большой друг) — много говорили о Вас, с моей помощью — целый вечер. Wilde рассказывал про теленка, Зуров про летнюю встречу с Вами и биографическое, я противуставляла Вас одного — всем молодым парижским (м. б. были и обиды…), цитировала: — «Хочу в Испанию, хочу в Россию, хочу в Германию… — но мне хорошо и здесь» — (А Штейгер не хочет ни в Испанию, ни в Россию, ни в Германию, ни ко мне в Ванв, ни, главное, к себе).

Дать можно только богатому и помочь можно только сильному — вот опыт всей моей жизни — и этого лета.

Но не слушайте меня, Юрий Павлович, — попытайтесь. М. б. Ваши дары (в меру) — и придутся.

<Приписка на полях:>

Спасибо за Германию. С нею — умру.

_______

Бальмонт совсем выздоровел, провела с ним недавно три часа в восхищенной им беседе, но продолжает жить в сумасшедшем доме, п. ч. там — больше чем за полгода — задолжал. (Так продолжают брать в кредит с отчаянья…)

Бунин то в Риме, то в Лондоне.

Зайцев потолстел, поважнел и всей душой предан Генералу Франко — так и ходит с поднятой рукою и даже — ручкой. («Merci, merci, merci…»)

О себе. Пишу Мой Пушкин (прозу) и жду у моря погоды с моими пушкинскими переводами, за устройство которых (с любовью) взялись Слоним и Вейдле, но о которых пока ни слуху ни духу.

Еще о себе: погибаю под золою трех дымящих печей qui me prennent le plus claire de mon temps[1386] (пол-утра сжирают!) — под грудами штопки — сын растет и рвет, а у меня нет Frau Aja, которая бы посылала, как — помните? — «Da — die neuen Hemde[1387] für den lieben Aug<u>st! Mag er sie gesund und fröhlich verwachsen und zerreissen…[1388]» и под грудами посуды — и под грудами стирки: нас четверо, а руки одни: мои.

Сначала 1917 г. — 1922 г. — зола России, потом: 1922 г. — 1937 г. — зола эмиграции, не иносказательная, а достоверная, я вся под нею — как Геркуланум[1389] — так и жизнь прошла.

Не жалейте!

МЦ.

<Приписка на полях:>

Что мне Вам подарить: вещь, а не книжки и фотографии. Летом будет оказия. Я серьёзно спрашиваю — подумайте. Вещь на каждый день и навсегда. У меня есть флорентийский портсигар — Вы курите?

25-го января 1937 г., понедельник

Vanves (Seine)

65, Rue J. В. Potin

Милый Юрий Иваск,

Наконец-то получила Вашу статью и, сразу скажу — разочарована.

Нужно было дать либо единство, либо путь (лучше оба, ибо есть — оба, и вопиюще — есть!) Вы же всё, т. е. двойную работу 20-ти лет, свалили в одну кучу, по мере надобности данного утверждения выхватывая то или другое, разделенное двадцатью годами жизни — не подтверждая строкой 1936 г. строку 1916 г. или, наоборот, одну другой не противуставляя — а смешивая. Тàк нельзя.

Общее впечатление, что Вы думали, что в писании выяснится, и не выяснилось ничего.

О таком живом, как я и мое, нужно писать живому. Вы же всё свое (в этой статье безысходное) умствование, весь свой мертвый груз приписали мне. Всё это ведь любящему мои стихи в голову не придет (и не приходило), вообще мои стихи не от головы и не для головы, здесь глас народа — голос Божий, и я скорее согласна с первым встречным, стихи любящим и сразу взволнованным — чем с Вами.

Чтобы Ваша статья вышла удачной. Вам нужно было бы взять из меня то, что Вы любите и знаете — и можете: то, что Вы называете архаикой, и в этом оставаться и работать, ибо тут и для головы — пища:

и замысел, и действие, и ошибка характеров и Ваш любимый язык.

Но называть декадентскими стихами такой детской простоты высказывания, такую живую жизнь:

Не думай….

У вас на живую жизнь — дара нет. Вы и здесь ищете «la petite bête»,[1390] а есть вещи — сплошные grandes bêtes,[1391] вне литературных теорий и названий, явления природы. На это Вас не хватило. На всякого мудреца довольно простоты.

________

О моей русской стихии — смеюсь. Но, помимо смеха, цитировать нужно правильно, иначе — недобросовестно.[1392]

Речка — зыбь,
Речка — рябь,
Руки рыбоньки
Не лапь.

Чтó это? ВЗДОР. И автор его — Вы.

Речка — зыбь,
Речка — рябь.
Рукой рыбоньки
Не лапь.

(Ты — своей рукой — меня, рыбоньки. А не то:)

Не то на кривь
Не то нà бок
Раю-радужный
Кораблик —

т. е. тронешь — всё кончится.

Ясно?

Нужно уметь читать. Прежде чем писать, нужно уметь читать.

В Переулочках Вы просто ничего не поняли — Keine Ahnung.[1393] Раскройте былины и найдете былину о Маринке, живущей в Игнатьевских переулочках и за пологом колдующей — обращающей добрых мòлодцев в туров. Задуряющей. У меня — словами, болтовней, под шумок которой всё и делается: уж полог не полог — а парус, а вот и речка, а вот и рыбка, и т. д. И лейтмотив один: соблазн, сначала «яблочками», потом речною радугою, потом—огненной бездной, потом — седьмыми небесами… Она — МОРÒКА и играет самым страшным.

А КОНЬ (голос коня) — его богатырство, зовущее и ржущее, пытающееся разрушить чары, и — как всегда — тщетно, ибо одолела — она:

Турий след у ворот[1394] — т. е. еще один тур — и дур.

________

Эту вещь из всех моих (Мòлодца тогда еще не было) больше всего любили в России, ее понимали, т. е. от нее обмирали — все, каждый полуграмотный курсант.

Но этого Вам — не дано.

________

Но — я должна бы это знать раньше.

Ваше увлечение Поплавским, сплошным плагиатом и подделкой. Ваше всерьез принимание Адамовича, которого просто нет (есть только в Последних Новостях).[1395]

Вы настоящего от подделки не отличаете, верней — подделки от настоящего, оттого и настоящего от подделки. У Вас нет чутья на жизнь, живое, рожденное. Нет чутья на самое простое. Вы всё ищете — как это сделано. А ларчик просто открывался — рождением.

________

И еще — какое мелкое, почти комическое деление на «Москву» и «Петербург». Если это было топографически-естественно в 1916 г.,[1396] — то до чего смешно — теперь! когда и Москвы-то нет, и Петербурга-то нет, и вода — не вода, и земля — не земля.

Тàк еще делят Адамовичи, у к<отор>ых за душой, кроме Петербурга, никогда ничего в не было: салонного Петербурга, без Петра!

________

Да, я в 1916 г. первая тàк сказала Москву. (И пока что последняя, кажется.) И этим счастлива и горда, ибо это была Москва — последнего часа и раза. На прощанье. «Там Иверское сердце — Червонное, горит».[1397] И будет гореть — вечно. Эти стихи были — пророческие. Перечтите их и не забудьте даты.

Но писала это не «москвичка», а бессмертный дух, который дышит где хочет, рождаясь в Москве или Петербурге — дышит где хочет.[1398]

Поэт есть бессмертный дух.