Марина Цветаева - Письма. Часть 2

• Название: Письма. Часть 2
• Автор: Марина Цветаева
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Тогда вместе с М<аргаритой> Н<иколаевной> все выясним: всего тебя — и будет легче — и тебе и мне.

_______

Но о себе — сейчас — не хочу тебе писать, проглочу. Эти дни (твоего молчания) одни из моих самых тяжелых за жизнь. (Знай раз-навсегда, что я ничего не преувеличиваю: всё преуменьшаю.)

Сейчас одно важно: твое здоровье, — и мое к тебе-только, поскольку я могу тебе помочь: от помочь до развлечь.

Еще одно: не оставляй меня тáк — подолгу — без вестей, ради Бога! Ведь есть — открытки. Только два слова, чтобы мне тáк не мучиться — как эти дни. (Кáк — ты не узнаешь никогда. Да и я не знала, что так — можно. Каждую минуту целого дня, и всей моей силой — а сколько их было — дней!)

Но ты это — забудь, ты мне ответь:

1) чтó показал снимок,

2) есть ли, в связи с этим, надежда на приезд в St. Pierre не позже 15-го (позднее — боюсь — будет мой отъезд).

3) чтó решаешь: мóй Берн или твóй Париж.

4) если Берн, т. е. Schwendi — кáк там устроиться (цены).

Всего 4 вопроса и умоляю тебя ответить на них возможно скорее и точнее: можно вместить ровно в 8 строк. 5) Как ходишь? (Тогда — 10.)

_______

Теперь жди — с завтрашнего дня — ряда приятных вещей, все дни подряд, ибо я тебе не писала только потому, что не знала, нужно ли тебе это, не слишком ли много? трудно? — вся я (хотя и пытающаяся уменьшить свой вес, как в детстве — физически — 17 верст в тарантасе, на чьих-то коленях — не давить, не весить, сплошь на мускулах сердечного страха).

Убеди меня, что я тебе — нужна. (Господи, в этом все дело!) раз-навсегда убеди, т. е. сделай, чтобы я раз-навсегда поверила, и тогда все будет хорошо, потому что я тогда могу сделать — чудо.

Итак, я жду — делового ответа, а ты жди — ряда непременных радостей.

(Знаешь сонет у Гёте, который называется:

Sie kann nicht enden…[1885]

(гениально, что он с этого — начинает! И гениально, что это самая законченная форма — сонет).

О твоих стихах (только сейчас, после перерыва Гёте, заметила, что все время писала ты) напишу отдельно и внимательно.

Я все делаю (пишу, перевожу, читаю, хожу, говорю) и у меня ни одной мысля в голове нет, кроме тебя и твоего здоровья.

Ты думаешь — я не писала «случайно»? П. ч. чем-нибудь была «занята»? Мне это нсписанис тебе стоило бóльших усилий, чем все мои писания вместе взятые: других усилий: другие мускулы работали: обратное.

Ну, жду, обнимаю, люблю — но не даром я не люблю глаголов (страшная грубость!), но чтобы обходиться бéз — нужны стихи или присутствие. Будет и то и другое.

А завтра тебя ждет — верная радость.

М.

<Приписка на полях:>

Я больше не хочу писать Вам Monsieur[1886] — какой вы Monsieur? — Вы гораздо больше Herr,[1887] чем Monsieur — только вспомните производные: herrisch, herrlich, Herrlichkeit[1888] — и Heer[1889] no соседству (himmlische Heere[1890]).

1-го сентября 1936 г., среда

Château d'Arcine,

Письмо о стихах[1891]

— Что я об этих стихах думаю?

Первое и резкое: убрать кавычки — отличные стихи.[1892]

Зачем и откуда — с Вашим чудесным сердцем — кавычки на таких чудесных, чудодейственных вещах, как жалость, труд, страдание, любовь, подвиг?

Что такое кавычки? Знак своей непричастности — данному слову или соединению слов, как знак его условности в наших устах. Подчеркнутая чуждость их простому употреблению и толкованию. Знак своего превосходства — над той простотой. Кавычки — ирония. То же самое, что «так называемая жалость». Так называемая, а мною так не называемая, мною не тáк называемая, мною называемая — слабость (либо глупость).

Но, родной мой, вычеркнув из своего душевного обихода и словаря — слова (и понятия) — совесть, расплата, нищенство, больница, тюрьма, братство, любовь, труд — чтó тогда от мира и от сердца останется?

Вы скажете: — М<арина> И<вановна>, Вы передернули, Вы подменили пошлые (ставшие пошлыми) словесные соединения — именами существительными, пошлыми быть не могущими.

Но, мой друг: чтó пошлого — в больничной палате? Это не пошло, а — точно. То же и о нищенской суме (я, кроме этой нищенской сумы, в России, с 1917 г. по 1922 г. ничего не видала, но ее зато — непрерывно). И расплата за день — не пошлость. М. б. немножко общё. Беря эти слова в кавычки. Вы в кавычки берете не словесные трафареты, ибо эти слова — не трафарет: слишком уж насущны, как слово «черный хлеб», как сам черный хлеб. Остаются другие: «равенстве, братстве, труде» (привожу из памяти) и «Мысли о мéньшем страдающем брате» — да, эти слова — трафарет, но зачем же Вы их берете? Зачем же Вы пользуетесь грошовым орудием чужого неумения — чтобы разбить бессмертные вещи?

Ведь два вывода: либо Вы, в этих стихах, сражаетесь с словесными трафаретами, а не вещами, тогда — стóит ли? Либо Вы наивно отождествляете бессмертные понятия с пошлыми наименованиями (из которых половина не пошлá, а — до ужаса <не>выразительна). Пó чéму Вы в этих стихах бьете? По громким фразам 60-тых годов? Но для них это не были фразы, они за них — умирали (вспомните последнее письмо Софии Перовской — матери — о «воротничках»,[1893] стóящее последнего: «Mon chér Papá»[1894] Шарлотты Кордэ).[1895] По самим вещам (жалость, любовь, труд)? По себе — такому дураку, что в них — поверили и на них — оборвались?

Стихи эти я читаю — наоборот: без кавычек, и — честное слово — даже в «мéньшем брате» никакого трафарета не чувствую. Простая болевая правда их — уничтожает их некоторую óбщесть, слова эти здесь (должно быть от Вашей внутренней правды) звучат зáново, совершенно не смешно, — в полный и смертный серьез. (Как я хотела бы — чтобы они так были написаны, и до чего они тáк — внутри — написаны!)

Конечно (и в этом сочувствую Вам — как пишущий) куда тогда девать дребедень и ерунду (которым, кстати. Вы противопоставляете какую не-дребедень и не-ерунду?) Заметьте, что Вы здесь, в 8-ми строках израсходовали всё человеческое величие, что у Вас на противупоставление не остается ничего — кроме всей человеческой малости.

— Компромиссный совет: если Вы так уж держитесь за жестокие, неправедные определения жертвы — как ерунды и дребедени, всё же уберите кавычки, ибо помимо их оскорбительности и моей оскорбленности, в них, зá Вас — нехорошо в стихах — столько кавычек, это уже — вроде статьи. Стихи должны писаться словами безусловными — а не условными. Сам прием — дешев — не сердитесь, то же самое, как какой-нибудь пурист из «Посл<едних> Нов<остей>», за ленью, употребляет какой-нибудь советский ходкий, якобы ненавистный ему, а по существу — необходимый — оборот. Если Вы эти вещи (жалость, любовь, труд) — ненавидите, разбивайте их по существу. (Ницше.) Если Вы эти словесные трафареты ненавидите — не употребляйте их. Нельзя отказываться от вещи полным éю же — ртом. Отречение прежде всего — изъятие себя из её, её из своего оборота.

…Тут двое стихов, неслитых и неслиянных. Вторые — 5 строк, законченных и замечательных. Это совсем отдельные стихи, с теми незнакомые, связанные только одинаковостью размера. Прочтите сами, забыв начало:

Совсем, совсем хорошо
Бедность легко узнают по заплатке,
Годы — по губ опустившейся складке,
Горе?
— Но здесь начинаются прятки.
Эта любимая, взрослых, игра. —
Всё, разумеется, в полном порядке.
(У собеседников с плеч гора).[1896]

_______

Только, не у собеседников, а у собеседника. Непременно. 1) Тáк мне запомнилось, а мне всегда запоминается по лучшему. Так напр<имер> у Бальмонта — Морское дно — последние слова поэмы: — Два слова сказала мне дева со дна — Мне вам передать их дано. — Я видела солнце, сказала она — Что дальше — не все ли равно. Táк я, 14 лет, прочтя — запомнила. А у него оказалось: после. Ведь насколько хуже — и по звуку (да — а — альше и после) и по ограниченности понятия «поспел — временем (дальше — и время, и пространство: даль годов и верст, просто — даль). Кроме того, с первой строки до последней мы видим у Вас не ряд лиц, а одно лицо, лицо одного человека — бедного, стареющего — работу жизни над одним, данным человеческим лицом. И (последнее, фактическое) нас всегда спрашивает (Как поживаете?) один собеседник, а не двое и не трое. Проведите стихи на единстве — показуемого и вопрошающего, тогда каждый в них себя узнает, ибо в этом назначение и победа стихов, чтобы каждый себя в них узнал, а не все. (Всех — нет, т. е. есть — я тогда нет никого.)

Вот, мой родной, по полной чести и совести, чтó я думаю об этих Ваших стихах. Пришлите еще, если есть. И — пишите еще, этого дыхания Вам ничто не сузит. Пусть стихи будут Вашим безграничным вздохом.