Марина Цветаева - Письма. Часть 2

• Название: Письма. Часть 2
• Автор: Марина Цветаева
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Ведь чтó со мной делают? Зовут читать стихи. Не понимая, что каждая моя строка — любовь, что если бы я всю жизнь вот так стояла и читала стихи — никаких стихов бы не было. «Какие хорошие стихи!» Ах, не стихи — хорошие.

Да, недавно одна такая любительница стихов, глядя мне в лицо широкими голубыми глазами, мне сказала: «Ах, почему Вы такая… равнодушная, такая — разумная… Как Вы можете писать такие стихи — и быть такой…»

— Я только с Вами такая, — ответила я мысленно, — потому что я Вас не люблю. (И что-то очень резонное — вслух.)

_______

Это письмо идет издалека. Оно пишется уже целый год — с какой-то прогулки — с каким-то особенным деревом (круглой — сосною?) — по которому Вы узнавали den Weg zurück[2174] — «Такое особенное дерево»… Ну вот, Таня, если у Вас хватило — Ваших больших глаз — на его особенность — может быть, хватит — и на мою.

Что касается деревьев, я в полный серьез говорю Вам, что каждый раз, когда человек при мне отмечает: данный дуб — за прямость — или данный клен — за роскошь — или данную иву — за плач ее — я чувствую себя польщенной, точно меня любят и хвалят, и в молодости мой вывод был скор:

«Этот человек не может не любить — меня».

(Сейчас, мимо моего лба, в самом небе, пролетела стая птиц. Хорошо!..) До свидания, Таня, иначе это письмо никогда не кончится.

_______

Так как оно по старой орфографии — не показывайте его чужим. Но такого письма я бы никогда не написала по новой. Вам ведь пишет — старая я: молодая я, — та, 20 лет назад, — точно этих 20-ти лет и не было!

Сонечкина — я.

МЦ.

Кажется, 6 дек<абря>, наверное, пятница и 1940 г.

Моя дорогая Танечка!

Умоляю Вас возможно скорее узнать насчет шерстяного ватина (NB! не шерстяной есть — всюду, и это — гадость) и полушубка.

И тотчас же позвонить мне: К-7-96-23. Дело — спешное. Если меня, случайно, не будет — скажите Муру и настойте, чтобы он все записал. Жалею, что вчера сразу не дала Вам денег — пока они есть, если шерст<яной> ватин или полушубок имеются, назначьте мне сразу место и время, чтобы я могла передать Вам деньги. Повторяю, дело — спешное, и я нынче не спала всю ночь. Танечка! Мы должны (помимо дел) увидеться раньше четверга. Найдите время! Я — для Вас — всегда свободна. Пишу Вам письмо — о совсем другом. («В просторах души моей», где нет — ватинов). Обнимаю Вас, жду звонка.

М.

Р. S. Узнайте точные цены: 1 м ватина и полушубка (если есть).

Найдите время — раньше четверга! Я Вас нежно и спешно люблю.

Я недолго буду жить. Знаю.

Москва, 25-го мая 1941 г.

Милая Таня, Вы совсем пропали — и моя Сонечка[2175] тоже — и я бы очень хотела, чтобы вы обе нашлись.

Позвоните мне — лучше утром, я до 12 ч. всегда дома — К-7-96-23, и сговоримся, — только не очень откладывайте.

Целую Вас. Н<иколаю> Я<ковлевичу> сердечный привет. МЦ.

ТАРКОВСКОМУ А. А

<Октябрь 1940 г.>

Милый тов<арищ> Т<арковский,>

Ваша книга — прелестна. Как жаль, что Вы (то есть Кемине) не прервал стихов. Кажется нá: У той душа поет — дыша. <Да кости — тоньше> камыша… (Я знаю, что так нельзя Вам, переводчику, но Кемине было можно — и должно). Во всяком случае, на этом нужно было кончить (хотя бы продлив четверостишие). Это восточнее — без острия, для <…> — все равноценно.

Ваш перевод — прелесть. Чтó Вы можете — сами? Потому что за другого Вы можете — всё. Найдите (полюбите) — слова у Вас будут.

Скоро я Вас позову в гости — вечерком — послушать стихи (мои), из будущей книги. Поэтому — дайте мне Ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало — или не лежало — как это письмо.

Я бы очень просила Вас этого моего письмеца никому не показывать, я — человек уединенный, и я пишу — Вам — зачем Вам другие? (руки и глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл<ышите> мои стихи — скоро у меня будет открытый вечер, тогда — все придут. А сейчас — я вас зову по-дружески.

Всякая рукопись — беззащитна. Я вся — рукопись.

СОМОВУ Е. Н

<Март-апрель 1941 г.>

Женя родной, спасибо. Ваше письмо — первое, которое я получила за 4 месяца, и это письмо — первое, которое я пишу за 4 месяца, и может быть это Вас всё-таки — немножко — порадует, доказывая Вам — сторонне, помимо Вас — исключительность Вашей привязанности, просто ставя Вас (в несуществующем ряду) на первое место — одинокое место — единственное.

Я сейчас убита, меня сейчас нет, не знаю, буду ли я когда-нибудь — но, помимо чувства, всей справедливостью моей, не терпящей чтобы такое осталось без ответа, всем взглядом из будущего, взглядом всего будущего, устами будущих отвечаю

Спасибо Вам!

М.

КОЧЕТКОВУ А. С

10-го июня 1941 г.

Дорогой Александр Сергеевич!

У нас перестал действовать телефон, м. б. совсем, м. б. временно — не знаю.

Мы остаемся на прежнем месте, так как нигде новых жильцов не прописывают.

Вся надежда — на дачу.

Нынче я от 6 ч. до 8 ч. в Клубе Писателей на лекции П<ротиво> В<оздушной> Х<имической> О<бороны>, оттуда пойду домой и буду Вас ждать.

Еще я дома с утра часов до четырех, — как Вам удобнее. Очень нужно повидаться.

Очень растерянная и несчастная

МЦ.

ИМАМУТДИНОВУ Т

Уважаемый тов<арищ> Имамутдинов!

Вам пишет писательница-переводчица Марина Цветаева. Я эвакуировалась с эшелоном Литфонда в гор<од> Елабугу на Каме. У меня к Вам есть письмо от и. о. директора Гослитиздата Чагина,[2176] в котором он просит принять деятельное участие в моем устройстве и использовать меня в качестве переводчика. Я не надеюсь на устройство в Елабуге, потому что кроме моей литературной профессии у меня нет никакой. У меня за той же подписью есть письмо от Гослитиздата в Татиздат с той же просьбой.

На днях я приеду в Казань и передам Вам вышеуказанное письмо.[2177]

Очень и очень прошу Вас и через Вас Союз писателей сделать все возможное для моего устройства и работы в Казани.

Со мной едет мой 16-летний сын. Надеюсь, что смогу быть очень полезной, как поэтическая переводчица.

Марина Цветаева.

СОВЕТУ ЛИТФОНДА

В Совет Литфонда.

Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.

М. Цветаева

26-го августа 1941 г.

Заявление о приеме на работу написано в Чистополе, куда Цветаева из Елабуги ездила в надежде устроиться с жильем и работой.

ЭФРОНУ Г. С.[2178]

<31-го августа 1941 г.>

Мурлыга! Прости меня но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.

<ПИСАТЕЛЯМ><31-го августа 1941 г.>

Дорогие товарищи!

Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему и с багажом — сложить и довезти в Чистополь. Надеюсь на распродажу моих вещей.

Я хочу чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет. Адр<ес> Асеева на конверте.

Не похороните живой! Хорошенько проверьте.

АСЕЕВУ Н. Н. И СЕСТРАМ СИНЯКОВЫМ

<31-го августа 1941 г.>

Дорогой Николай Николаевич!

Дорогие сестры Синяковы![2179]

Умоляю Вас взять Мура к себе в Чистополь[2180] — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю.

У меня в сумке 150 р. и если постараться распродать все мои вещи…

В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы.[2181]

Поручаю их Вам, берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает.

А меня простите — не вынесла.

МЦ

Не оставляйте его никогда. Была бы без ума счастлива, если бы он жил у вас.

Уедете — увезите с собой. Не бросайте.

ЮРКЕВИЧУ П. И

22-го июля 1908

Говорила я Вам, Понтик, что буду писать по два раза в день.

Сегодня получила письмо от Сережи.[2182]

Представьте себе, в каких обстоятельствах он вспомнил меня: оркестр в японском театре заиграл Хиавату,[2183] и он, конечно, не мог не вспомнить.