Роберт Крайтон - Камероны

• Название: Камероны
• Автор: Роберт Крайтон
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Р. Крайтон повествует о тяжком труде рабочих-шахтеров в Шотландии в конце XIX века, об их борьбе за свои права.

В романе «Камероны» нашли отражение семейные предания и легенды о жизни шотландских рабочих. Поначалу он развивается в жанре семейной хроники, повествуя о судьбе нескольких поколений шотландских шахтеров. Однако постепенно роман перерастает границы «семейного» жанра. История рабочей семьи становится частью истории, судьба Камеронов тесно переплетается с важнейшими социальными конфликтами эпохи.

---

– То есть как – ни за что?! Он же всадил кирасу тебе в ключицу, разве нет? – заметил Сэм. – А это уже кое-что. Такое, дружище, не часто случается.

Не нравился Гиллону тон Сэма. Что бы он ни говорил в эти дни, даже когда шутил, в голосе его звучали опасные нотки.

– Ни за что?! – подхватил Джемми. – Господи боже мой, человече, да ведь он же в колледж ходит.

Не мог взять Гиллон в толк и еще одно: оказывается, четыреста фунтов – это еще не все, что может получить человек, рискнувший вложить капитал в предприятие; он будет и дальше получать деньги – по триста, четыреста, пятьсот фунтов в год и в то же время по-прежнему владеть своей тысячей, хотя она уже многократно выплачена ему.

– Но деньги надо же откуда-то брать, – заметил Гиллон. – Нельзя только выплачивать и выплачивать.

– Можно, если уголь все время поступает на-гора. Уголь – это же деньги.

– Но уголь-то добываю я, – сказал Гиллон. – Это я спускаюсь под землю. Моим потом он полит. Я рискую при этом жизнью.

– Правильно, – сказал Эндрью.

– Тогда объясни мне вот что.

– Ладно, попытаюсь, – сказал сын.

– Как же мы это допустили?

Он раздумывал об этом всю ночь и ближайшие несколько дней. Всякий раз, как руку у него начинало дергать, точно десну при больном зубе, он думал об этом. Цифра «40» не давала ему по: коя. Сорок процентов. И четыреста фунтов дивиденда. При этом ему ни разу не пришло в голову – во всяком случае тогда, – что дивиденд может составлять и четыре тысячи фунтов. Уже четыреста фунтов для углекопа – достаточно большая сумма, чтобы призадуматься. Через неделю эта цифра настолько крепко засела в мозгу у Гиллона, что он уже начал считать четыреста фунтов единственно подходящей компенсацией за свое увечье, и не только поверил, что получит их, но и был уверен, что имеет на них полное право. Чек наверняка уже выписан, осталась только формальность – получить деньги. Если в мире еще существует справедливость, – а Гиллон был уверен, что существует, – четыреста фунтов как раз и подтвердят это.

Прошло две недели, и вот рабочие стоят полукругом в ожидании получки. Вечер для мая месяца выдался холодный и сумрачный – то порывами налетал снег, то хлестал дождь. Углекопы, при полном шахтерском снаряжении, в пропитанной потом рабочей одежде, топтались под ярким, белым светом керосиновой лампы Брозкока. Поскольку фамилии выкликали не по порядку, а как бог на душу положит – у них это называлось «платежной лотереей», – углекопы в Питманго издавна привыкли стоять полукругом. Одна из заповедей гласила: как только тебя вызовут, надо тут же предстать перед управляющим, потому и придумали стоять полукругом, чтобы человек мог быстро подскочить ко входу в контору, а не продираться сквозь толпу с риском, что перед его носом закроют дверь.

– Джапп, Рэнодд! – раздался голос из-за двери, и не успел сноп яркого света лечь на мокрый серый снег, как к двери уже ринулся человек лет шестидесяти, из которых пятьдесят он провел под землей, – ринулся, точно шахтная лошадка, ударенная рухнувшей крепью.

– Джапп идет, сэр.

Молодые углекопы не откликались, но старые – по традиции, из боязни опоздать – громко выкрикивали свою фамилию, чтобы конторщик знал, что человек идет. В этот день выдачей жалованья занимался сам мистер Брозкок – ему нравилось видеть, как люди бегут к нему за конвертом. «Значит, бодрячки», – говорил он.

Эндрью вышел из двери.

– Получил? Он тебе дал кус? – Даже те, кто не имел никакого отношения к семье Камеронов, сгрудились вокруг него. Теперь это уже касалось всего поселка. Эндрью открыл конверт – там была лишь его обычная получка.

– Кому-нибудь из вас дадут – это уж точно, – сказал кто-то, и все согласились, но ей один из Камеронов так и не получил Гиллонового пособия; последним из них был Джемми.

– Вели и ты не получишь, придется тебе спросить, – сказал Сэм.

– Угу, опрошу, – сказал Джем.

Получив конверт, он сразу. понял, что там лежит обычная сумма, тем не менее он тут же, в конторе, открыл его – как правило, так не делали: в Питманго все основывается на доверии – и постарался поймать взгляд мистера Брозкока.

– А кус моему шапке?

– Кус?

– Кус Гиллону Камерону.

– Кус Гиллону Камерону?

– Угу. Тому самому, которого джентльмен проткнул киркой.

– Ах, этому?

– Он не может теперь работать и хочет получить свой кус.

– Свой кус? Кус-то ведь это подарок, он никому не положен.

– Если человека покалечили, он получает за это кус.

Мистер Брозкок отвернулся от Джемми и принялся с нарочитым усердием рыться в ящике, где лежали конверты с деньгами.

– Конверт его – вот он. – Брозкок снова повернулся к Джемми и показал ему конверт Гиллона. – Но только пустой. – Он раскрыл конверт. – Никакого куса тут нет.

– А кус должен быть. Ему же проткнули плечо киркой, сэр.

– Нет куса – и все.

– Острие вошло у него аж в легкое.

– Вот что: я был очень терпелив с тобой и слушал твою брехню. Ты по-английски разумеешь? Никакого куса нет. – И тут Брозкок не удержался: – Кус – это не для чужаков. И можешь передать своему отцу, что мы не даем куса тем, кто обзывает других чертовыми дураками. Кус не дают, ежели углекоп сам виноват. А твой отец не должен был находиться там, где он был.

– А вот это уж сволочная ложь.

– Тебя как звать?

– Джеймс Драм Камерон.

– Пять шиллингов штрафа за сквернословие в помещении компании.

– Он находился там, где ему следовало, и вы, черт бы вас побрал, отлично это знаете.

– Еще пять шиллингов. – Он улыбнулся. – Во всяком случае, в своем отчете лорду Файфу я написал иначе.

Джемми судорожно сжимал кирку. Ему так и хотелось пронзить ею мистера Брозкока, как пронзили его отца. И Брозкок это понимал.

– Раздумываешь? – Сказано это было все с той же улыбкой. Что ни говори, а Брозкок умел держать себя в руках.

– Просто кое-что вспоминаю, – сказал Джемми. Он понимал, что заходит слишком далеко, и делал это осознанно. – Помните случай с камнем, мистер Брозкок, сэр? Я бы на вашем месте помнил.

– Угу, – сказал управляющий и так неожиданно двинул ногой, что Джемми не успел и пальцем шевельнуть, как вылетел из двери конторы; не сумев ухватиться за перила, он проехался задом по деревянным ступенькам и грохнулся наземь, уйдя затылком в смешанную с углем грязь.

– Паршивый ворюга запустил руку в ваши конверты с деньгами. – выкрикнул мистер Брозкок. – Я бы, на вашем месте, проучил его как следует.

– Тот, кто тронет моего брата, – ровным голосом сказал Сэм, – больше никогда уже не сможет работать – так я его отделаю.

– В Америке тебе бы это не прошло, сволочь, – крикнул Джем. Но слышал его управляющий или нет, так и осталось тайной.

– Хоуп, Вилли! – выкрикнул мистер Брозкок, и коротышка Вилли Хоуп рысцой побежал к нему.

* * *

Весть о том, что Гиллону Камерону не дали пособия, потрясла поселок, а после того, как потрясение прошло, остался страх. На этом примере они поняли одно: что «кус» дают по прихоти лорда Файфа. Ему случалось быть прижимистым, и углекопам приходилось с этим считаться, но по большей части он был щедрым, и пособие, которое он давал, помогало семье пережить несчастье и продержаться после того, как кормильца покалечило в шахте. Новость передавали по поселку шепотом, точно надеялись, что все уляжется, если это не будет произнесено вслух.

«Слыхали? Камерон-то не получил кyca».

Значит, если кто проткнет тебя киркой и ты не сможешь работать, жить будет не на что, – кто же в Питманго после этого мог чувствовать себя в безопасности?

Весь вечер на Тошманговскую террасу приходили люди и возмущались тем, как с Гиллоном обошлись, – а вернее, лили слезы по себе, заявила Мэгги; после десяти часов явился мистер Селкёрк, раскрасневшийся от подъема и спиртного, но очень спокойный.

– Ты хоть понимаешь, кто ты такой? – Гиллон оказал, что нет, не понимает. – Ты же вошел в историю! Олицетворение глупости и элементарного невежества.

– Ничего не понимаю.

– «Ничего не понимаю…» – передразнил его Селкёрк. – Конечно, ты ничего не понимаешь. Потому-то я, рискуя собственным сердцем, и залез к вам сюда, чтоб ты понял.

Гиллон ждал сочувствия даже от мистера Селкёрка.

– Ты же не знаешь своих собственных прав. Ты не знаешь элементарнейших законов собственной страны.

– Ладно, – сказал Гиллон. – Так просветите меня.

– Лежишь тут, как раненая овца, и ждешь, чтобы люди шли к тебе и гладили по шерстке. А сам элементарнейших прав своих не знаешь.

– Да каких прав-то? О чем, черт побери, вы говорите? – закричал на него Гиллон, хоть ему и больно было кричать.

– Ждешь, значит, подачки сверху, – произнес он с таким сарказмом, что это прозвучало как пародия на сарказм. – Ждешь, когда его светлости лорду заблагорассудится выдать тебе пособие. До чего же трогательно. И как ему, должно быть, приятно, когда его славные углекопы задирают вверх голову и смотрят, не соблаговолит ли его светлость сбросить им что-нибудь со своих небес.