Марина Цветаева - Тетрадь первая

• Название: Тетрадь первая
• Автор: Марина Цветаева
• Жанр: Прочая документальная литература

---

14-го июня 1921 г. — Вхожу в Лавку Писателей, единственный слабый источник моего существования. Робко, кассирше: — «Вы не знаете: как идут мои книжки?» (Переписываю, сшиваю и продаю.) Пока она осведомляется, я, pour me donner une contenance [36], перелистываю книги на прилавке. Кузмин: Нездешние вечера. Открываю: копьем в сердце: Георгий! Белый Георгий! Мой Георгий, которого пишу два месяца: житие. Ревность и радость. Читаю: радость усиливается, кончаю — <пропуск двух-трех слов>. Всплывает из глубин памяти вся только что рассказанная встреча.

Открываю дальше: Пушкин: мой! всё то, что вечно говорю о нем — я. И наконец Goethe, тот о котором говорю судя современность: Перед лицом Goethe —

Прочла только эти три стиха. Ушла, унося боль, радость, восторг, любовь — всё, кроме книжки, которую не могла купить, п. ч. ни одна моя не продалась. И чувство: О, раз еще есть такие стихи!..

Точно меня сразу (из Борисоглебского пер<еулка> 1921 г.) поставили на самую высокую гору и показали мне самую далекую даль.

* * *

Внешний повод, дорогой М. А., к этому моему письму — привет переданный мне от Вас Г-жой Волковой.

* * *

(Письмо оставшееся без ответа.)

* * *

(Стихи к Кузмину в Ремесле: Два зарева — нет, зеркала! — 19-го р<усского> июня 1921 г.)

* * *

Глаза умирающих —

* * *

В прекрасную даль.

Мы им не товарищи,

Нас им не жаль.

* * *

Встреча с поэтом (книгой) для меня благодать ниспосылаемая свыше. Иначе не читаю.

* * *

Стихи о России

(Китеж-град или Версты)

Перечень

(в порядке написания)

* * *

(NB! Как хорошо, что не Китеж-град! Есть кажется в Париже такая книжная, а м. б. и гастрономическая русская лавка. — 1932 г.)

* * *

Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть!

А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине) заведомо исключая необычное родное — какая скука!

И всё вместе — какая скудость.

Здесь действительно уместен возглас: будьте как боги!

Всякое заведомое исключение — жуть.

* * *

Трагедия голландского полотна платка, попавшего в круг сморкающихся в руку равна только трагедии сморкающейся руки, попавшей в круг голландского полотна платков.

* * *

Мое непревозмогаемое отвращение к некоторым своим стихам — прекрасным, знаю, но из мутных источников. Будущим до этого не будет дела, а мне дело — только до будущих.

* * *

Мужское во мне:

Боязнь обидеть поцелуем. Чувство: ты мне доверился, а я —.

Так было с Володей Алексеевым [37], с которым ни разу — потому что действительно доверился. Чувство — после поцелуя — позорной победы, постыдного торжества. Скука победы.

Неумение, чтобы меня любили: нечего делать.

* * *

Я, кажется, всех мужчин превращаю в женщин. Хоть бы какой-нибудь один меня — назад — в свой <сверху: мой> пол.

* * *

(Ряд стихов о Георгии)

* * *

Аля: Отсутствие захваченности, одержимости, полнейшее отсутствие упора, отпора, перебарывания. Сновидчество во всей его пассивности.

Безграничная художественная и душевная восприимчивость, но без выхода в действие.

* * *

Сны про С. Порода снов — новая.

Постель срывается. Несколько винтообразных кругов. — Не двор. — Чаща залы, лечу высóко, часть узнаю — из другого сна. — А! —

С. на постели, очевидно, госпиталя, стриженый, каким его в жизни никогда не видала (потом спросила Асю — стриженый!) и не представляю себе: бобриком, загорелый, не сон — он. В более ранних снах спрашивала, жив или нет. Никогда не отвечал, или — иносказательно. Сегодня (несколько снов: друг за другом — в одном сне (весь сон — минуты три)) уже не спросила. Не: его голос, глаза, улыбка, а — он, <фраза не оконченах>. — М., Вы знаете, что М. И. Остен арестована? — А кто это? — Присутствующая Ася, укоризненно: — «М.! Ведь С. рассказывал!» Я: — Да, да! — Ее любил М<андельшта>м! Я: — Ну, если бы Вы знали, С., кого он здесь не любил!

Аля тоже здесь, входит, выходит. Помню ясно фразу, оканчивавш<ую?> что-то, что исчезло: — «всё — Марина!»

Не сон о человеке, а сам он. Помню как клонился, клонился ко мне, головой в колени. Говорил о боли в ноге (рана). Я ясно, явно, ушами во сне (не воображением, не переводом желаемого в <пропуск одного слова>, мыслимого в слышимое) достоверно слышала его голос, не ушами сна, а ушами дня. Просто: я сейчас видела и слышала С. Загар, худоба, кротость, стриженость. В белой рубашке.

Это — особая порода снов, я бы сказала — maximum дозволенной во сне — жизни (в отсутствии — присутствия). От сна — только закрытые глаза.

Часть сна: просыпаюсь, лежу на левом боку, свет, сердцебиение, поворачиваюсь на другой, покрываюсь одеялом с головой, зажимаю глаза, но сквозь сжатые ресницы — точно веки сняты — вижу: плэд с меня стягивают — толчек — срываюсь вместе с постелью. Несколько кругов по комнате, стена раздвигается, отвесный полет вниз. Я так привыкла к этому виду полета (непрерывности падения) что — с колокольни буду падать — не испугаюсь, т. е. испугаюсь точно так же как во сне: знакомо-испугаюсь. Падаешь — и не кончаешь, и знаешь, что не кончишь, не до-упадешь — и поселяешься в падении. Свыклась не сразу, через длинный ряд снов. Такие сны мне снились с 14 л. до 18-ти л., перерыв на 8 лет. 26-ти л., в 1919 г. начались опять, последние месяцы почти непрерывно: всё узнаю. Особенность и отличие от всех других: мне не снится, что я лечу: я лечу. Сон — предлог, я бы сказала: законный предлог, не больше. (Чтобы мне сразу не перейти в разряд летающих на Брокен.) Никакой «фантастики». Никаких туманностей. Та же я, и удивляюсь так же, как в жизни, когда удивительно. Еще особенность: тонкая подделка пробуждения. Все мои жесты ведомы и подсказаны, напр. — на правый бок, покрыться. Но плед снимают, веки видят.

Еще особенность: пустóты. Залы — без мебели, отвесы, геометричность. Цвет сероватый (как и в жизни, когда поглощенный одним, не обращаешь внимания: защитный цвет сосредоточенности). Под потолком — проволока. Часто — перила. Всегда заранее знаю, что сегодня так будет. Даже сейчас приготовила тетрадку и карандаш.

* * *

Я бы сказала так: — Каждую ночь я вижу С. Это бывает во сне.

* * *

Линия Благовещения:

Взгляд:

Она: раскрытые глаза, ожидание, <пропуск одного-двух слов> он хочет сказать, подымает глаза — остолбеневает — она от взгляда — потупляется, он сказал, она ничего не слышала.

Линия движения: при виде его она встает с колен, он преклоняется. — Встреча глаз. — Она — ниц, он — уже вестник — встает.

* * *

Я не сновидящий, у меня зоркий сон. Я глазами вгрызаюсь, не в меня вплывает. И сны так вижу — со всеми пятью чувствами (NB! в жизни у меня — одно, мои чувства во сне прозревают, в жизни они все, кроме слуха, бесконечно-притуплены, как сквозь вату, целую гору ваты. Так, могу долго держать горящий уголь, а держа бисеринку — ничего не чувствую, и запах чувствую только страшно-сильный, непереносимый для других, — точно ноздри заткнуты. О глазах говорить нечего — сплошной туман и сияние всех близоруких: звездные туманности на Смоленском рынке, напр. Вкус? Никогда его не проверяла, тоже, наверное, третьесортный. Впрочем то же что с руками — не обжигаюсь: пью и ем огонь. (Нёбо — вторые руки.)

Но слух, слух, слух. Слух не прощающий ничего. Слух благодаря которому я так исступленно страдала раньше чем в детстве: в младенчестве: когда немка-бонна Августа Ивановна что-то высасывала из зубов, и позже — когда в Лозанне старшие ученицы — Magda и Martha — что-то напевали, в два голоса, жирно и жаворочно-поднебесно. О, сжатые кулаки в ответ на смех. И полная беспомощность, ибо — кто поймет?)

* * *

Как другие продают на рынке — так я вижу сон.

* * *

Изобразительные искусства и слово.

Изобразительные искусства грубы, точно берут за шиворот: гляди, вот я. Очевидность. Наглядность. Crier sa beauté sur les toits [38]. Никто не может сказать, что картины нет — раз ее видел. Кроме того, даже если человек картины не понял, то всё-таки видел — цветные пятна. Т. е. глаз его удовлетворен, ибо глазу большего не нужно, большее нужно — разуму.

А стихи? Восемь буквенных строчек. А Музыка? Пришпиленные блохи нот. Никакой красоты, никакого подкупа. Меня нужно понять — либо меня нет. Отсюда и <пропуск одного слова> беззащитность слова. И поэта.

* * *

Отрывок письма к Чаброву. [39]

Алексей Александрович! Вечером мне уже недостает Вас, моему волнению — Вашего. Душа с двух раз — привыкла. Сейчас мне никто не нужен, все лишние. Моя пустыня заселена: кони, крылья. Но Вы сам — из них. В Вас ровно столько человеческого, сколько мне сейчас нужно: меньше было бы скудно, больше — трудно. Когда я с Вами, я — впервые за три года — не делаюсь Вами, не расстаюсь с собой. Я, с Вами — одна в комнате, думаю вслух (как часто это делаю в жизни). (А! поймала себя: «в жизни» — стало быть это не в жизни? — Проверяю себя. — Не в жизни.) Думаю вслух, а о Вас — не думаю.