Луи Фердинанд Селин - Путешествие на край ночи

• Название: Путешествие на край ночи
• Автор: Луи Фердинанд Селин
• Жанр: Классическая проза

Роман «Путешествие на край ночи» (1932) – одно из ключевых произведений французской литературы XX в., обладающих зарядом огромной эмоциональной силы. Это бурлескная и горькая исповедь прошедшего сквозь «всеобщее свинство» Первой мировой войны и разуверившегося в жизни интеллигента.

---

Старуху уламывали, но она, скрытная, упрямая, одичалая, только мотала головой.

– Она хочет внимания к себе, а дела свои делает прямо в углу… Тут у нее холодно и печки нет… Честное слово, так не может продолжаться, верно, доктор?

Я прикидывался непонимающим. Прокисс отсиживался дома, у огонька, не желая вникать, что там придумают его жена, мать и я.

Старуха завелась снова:

– Верните мое, и я уйду. Мне есть на что жить, и вы больше обо мне не услышите. Никогда!

– У вас есть на что жить? Да вы же не проживете на свои три тысячи в год, матушка! С тех пор как вы в последний раз выходили на улицу, жизнь вздорожала. Было бы гораздо лучше – не правда ли, доктор? – если бы она перебралась к монахиням, как мы ей советуем. Они заботились бы о ней. Они такие милые…

Но перспектива жизни у монашек внушала старухе отвращение.

– К монашкам? К монашкам? – разом взвилась она. – Да я в жизни с ними не якшалась. Может, мне заодно и к кюре сходить, раз вам так хочется? Нет уж, если у меня не хватит денег, я пойду работать.

– Работать? Где, матушка? Вы только послушайте, доктор! Она собирается работать. В ее-то возрасте! Да ей же скоро восемьдесят. Это безумие, доктор. Кому она нужна? Нет, матушка, вы с ума сошли.

– Это я-то с ума сошла? Никому не нужна? Зато у тебя передок что надо, засранка ты этакая!

– Слышите, доктор, она меня еще оскорбляет! Это же бред какой-то! Ну, как мы можем держать ее у себя?

Почуяв новую опасность, старуха повернулась ко мне.

– А ему откуда знать, в своем я уме или нет? Он что, в голову мне заглянет? Или тебе? Иначе не разобраться… Отцепитесь от меня! Катитесь оба отсюда и не приставайте больше. Вы хуже зимы в полгода длиной. Шли бы вы лучше к моему сыночку, чем кровь мне своей болтовней отравлять. Врач ему нужней, чем мне. У него и зубов-то уже нет, а какие хорошие были, когда я за ним приглядывала. Идите, идите! Кому сказано, убирайтесь оба!

И старуха захлопнула дверь.

Она подглядывала за нами из-за лампы, когда мы шли через двор. Когда мы пересекли его и оказались достаточно далеко, она опять зашлась от смеха. Видимо, была довольна, что хорошо защищалась.

Вернувшись из неудачного набега, мы застали Прокисса все еще у печки, спиной к нам. Его жена продолжала изводить меня все теми же вопросами. Головка у нее была маленькая, лицо хитрое, кожа побурела. Разговаривая, она прижимала локти к бокам. Жестов она себе не позволяла. Несмотря ни на что, ей страшно хотелось, чтобы мой визит не пропал впустую и принес хоть какую-то пользу. Жизнь непрерывно дорожает. Ренты свекрови недостаточно. Они с мужем сами стареют. Они не могут, как раньше, вечно дрожать, что старуха помрет из-за плохого присмотра или, к примеру, устроит пожар и сгорит вместе со своими блохами да нечистотами… И это вместо того, чтобы перебраться в приличную богадельню, где за ней будет надлежащий уход.

Я сделал вид, что сам того же мнения, и оба стали со мной еще любезней. Обещали самым лестным образом отрекомендовать меня всему кварталу. Если бы я только помог им, пожалел их, избавил от старухи… Ей ведь тоже несладко в таких условиях, а она почему-то упрямится…

– А ее времянку можно бы сдать, – внезапно встрепенулся муж.

Говорить так при мне было ошибкой. Жена наступила ему под столом на ногу. Он не понял почему.

Пока они переругивались, я представлял себе, как прикарманиваю тысячефранковый билет за одно только направление на госпитализацию. Они, видимо, лишь о ней и мечтали. Тетка Бебера явно насоветовала им довериться мне, рассказав, что во всем Драньё нет врача беднее меня. Что столковаться со мной – раз плюнуть. Фанфарону, понятно, такого не предложили бы. Он ведь человек порядочный.

Я весь был погружен в раздумья, когда в комнату, где мы готовили заговор, ворвалась свекровь. Она, вероятно, что-то заподозрила, потому и прибежала со своего конца двора.

– Сволочь! – выпалила она мне в лицо. – Кому сказано, пошел вон! Зря ты тут расселся. Я тебе уже ответила: не поеду к психам. И к монашкам тоже. Не старайся и не ври понапрасну. Ты меня не подловишь, шкура продажная! Эти свиньи раньше меня туда угодят. Ишь надумали старуху грабить! А ты, сукин сын, в тюрьму попадешь – и скоро, это я тебе говорю!

Мне решительно не везло. Ведь тут разом тысячу заработать было можно. А я даже гонорара за визит не потребовал.

Когда я вышел на улицу, старуха высунулась из прихожей и заорала в темноту, где я скрылся:

– Сукин сын! Сукин сын!

Крик эхом разнесся в ночи. Ну и дождище! Перебегая от фонаря к фонарю, я добрался до писсуара на площади Празднеств. Все-таки убежище.

В павильончике, на уровне собственных колен, я обнаружил Бебера. Он тоже забежал туда, укрываясь от непогоды. Он видел, как я припустил, выйдя от Прокиссов.

– Вы от них? – спросил он. – Теперь давайте в наш дом, к жильцам шестого этажа. У них чего-то с дочкой.

Пациентку, о которой он говорил, я знал хорошо. Широкий таз, красивые длинные бархатистые бедра. Какая-то нежная решительность и изящество точных движений, придающие завершенность женщинам с хорошо налаженной половой жизнью. Она несколько раз обращалась ко мне, с тех пор как почувствовала боли в животе. В двадцать пять лет после третьего аборта у нее случились осложнения, которые семья объясняла малокровием.

На нее стоило взглянуть. Крепко сбитая, она отличалась такой любовью к постельным забавам, какую не часто встретишь у самок. Скромная в жизни, сдержанная в речах и поведении, ни намека на истеричность. Просто сексуально одаренная, холеная, уравновешенная чемпионка в своем роде – вот и все. Прекрасная атлетка наслаждения. В этом, право, нет ничего дурного. Крутила она только с женатыми мужчинами. И только со знатоками, которые умеют разглядеть и оценить подлинную удачу природы, а не довольствуются первой встречной вертихвосткой. Нет, ее матовая кожа, милая улыбка, осанка и благородная подвижность широких бедер внушали глубокое заслуженное восхищение высокопоставленным чиновникам, знающим толк в любовных утехах.

Разумеется, они и не думали из-за этого разводиться. Напротив, это лишь способствовало их семейному счастью. Поэтому на третьем месяце беременности она неизменно отправлялась к акушерке. Когда у тебя есть темперамент, но нет домашнего рогоносца, с такими вещами не шутят.

Мать ее отперла мне дверь в квартиру с предосторожностями убийцы. Говорила она шепотом, но с таким напором, с таким нажимом, что это было почище всяких воплей.

– Чем я прогневила небо, что мне послана такая дочь, доктор? Вы уж ничего не рассказывайте в квартале. Я на вас надеюсь.

Она до бесконечности упивалась своим горем, взвинчивала себя мыслью о том, что подумают соседи и соседки. Была как в трансе от глупости и страха. Такое состояние обычно проходит не скоро.

Она дала мне свыкнуться с полутьмой коридора, запахом лукового супа, идиотскими обоями в цветочек и своим придушенным голосом. Наконец под ее бормотание и всхлипы мы добрались до постели больной, лежавшей в лежку. Я попытался осмотреть ее, но она теряла столько крови, что во влагалище было ничего не разобрать – сплошное месиво. Между ногами у нее булькало, как из перерезанной осколками шеи полковника на войне. Я просто водворил на место толстый тампон и натянул на нее одеяло.

Мать, ничего не видя, слышала только себя.

– Это убьет меня, доктор! – причитала она. – Я умру со стыда.

Разубеждать ее я не стал. Я не знал, что делать. За стеной, в маленькой столовой, мы нашли отца, который расхаживал взад и вперед. Он еще не решил, как держаться в сложившихся обстоятельствах. Вероятно, ждал, пока обстановка прояснится и он сможет выбрать для себя определенную позу. Пока что он пребывал в неопределенности. Люди постоянно переходят от одной комедии к другой. Покуда пьеса не поставлена, они не различают контуров, не знают, какая роль для них выигрышна, и бездействуют перед лицом событий, сложив, как зонтик, свои инстинкты и мотаясь из стороны в сторону, предоставленные самим себе, а это ведь пустое место. Скоты безмозглые!

А вот мамаша собиралась играть главную роль – посредницы между дочерью и мной. Плевать ей было, что театр может рухнуть: роль целиком и полностью ее устраивала. В попытке разогнать это пакостное наваждение я мог рассчитывать только на себя.

Я рискнул и предложил немедленно перевезти дочь в больницу для безотлагательной операции.

Эх я недотепа! Я разом дал мамаше случай разразиться самой броской своей репликой, случай, которого она так ждала.

– Какой позор! В больницу, доктор? Какой позор! Только этого нам не хватало.

Мне нечего было больше сказать. Я сел и предоставил мамаше бушевать еще яростней, все глубже увязая в трагических благоглупостях. Чрезмерная униженность, чрезмерная нужда в конечном счете приводят к инертности. Мир становится непомерно тяжел для вас. Тем хуже! Пока она взывала к небу и аду, разоряясь о своем несчастье, я, повесив нос, сконфуженно наблюдал, как под кроватью дочери образуется лужица крови, тонкая струйка которой медленно тянется вдоль стены к двери. С матраца равномерно срывались капли. Хлюп! Хлюп! Салфетки между ногами все больше пропитывались красным. Я все-таки робко поинтересовался, целиком ли вышел послед. Руки дочери, бескровные, с посиневшими подушечками пальцев, бессильно свисали по обеим сторонам кровати. На мой вопрос мать ответила новым потоком отвратительных иеремиад. Но реагировать я больше был не в состоянии.