Александр Шалимов - Эстафета разума (сборник)

• Название: Эстафета разума (сборник)
• Автор: Александр Шалимов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1989
• ISBN: ISBN: 5-235-00507-4

Шалимов А. «Эстафета разума»: Научно-фантастические повести. / М/: Молодая гвардия, 1989 . — (Библиотека советской фантастики). — 336 стр.

Фантастика в повестях ленинградского ученого и писателя представлена в разных жанрах. Здесь и приключенческая повесть-предупреждение «Приобщение к большинству», и социально-фантастический памфлет, поднимающий наболевшие проблемы современного общества, и рассказ об освоении Марса, написанный в традиционной манере научной фантастики. Все произведения объединены гуманистической темой и заботой о будущем нашей планеты.

---

Тимофей отрицательно покачал головой.

— Наверно, нет, — сам себе ответил Лаврентий Иннокентьевич. — Чего ради они пойдут. А с телевидения пришли?

— С телевидения? — удивился Тимофей. — Почему?

— Наш как-то сумел договориться… Так что не пропустите сегодня последние известия.

— Я никого не видел, — сказал Тимофей.

— Наверно, уже в зале. Они всегда раньше приходят…

— Вы на заседание совета шли? — спросил Тимофей, чтобы как-нибудь избавиться от своего собеседника.

— Шел… Но сейчас думаю, стоит ли? Я, понимаете, рассеяться хотел, настроение поправить. Очень у меня сегодня плохое настроение, молодой человек. А там, — он опять кивнул в сторону зала, — глядишь, и услышал бы что-нибудь потешное.

— А почему у вас сегодня плохое настроение?

— Да так… Впрочем, что скрывать. Вы, можно сказать, свой человек… Заместитель нашего уважаемого шефа испортил мне настроение. Он, знаете, не только дурак, он еще и хам вдобавок… Сегодня утром, едва успел прийти, прицепился к лаборантке, даже не знаю из-за чего. Ну а она дама с характером, свое положение знает. Она ему — потише, не кричите… При покойном Ефиме Францевиче она «сестрой-хозяйкой» на кафедре была. И надо вам заметить, службу знала. Ефим Францевич, как каждый большой ученый, человек был мягкий, деликатный, в мелочи никогда не вмешивался. А она за порядком хорошо смотрела… Случая не припомню, чтобы мы когда-нибудь сводку или отчет не вовремя подали. Это сейчас с криком, из-под палки, а прежде все само собой совершалось по давно заведенному обычаю. Вот так, молодой человек. — Он тяжело вздохнул и вдруг спохватился: — А, о чем это я начал рассказывать? Вот склероз окаянный!

— Про заместителя…

— Ну конечно… Как я запамятовал! В общем, начал он ей хамить. Она растерялась и в плач. Пришлось вмешаться. Думал его утихомирить. Куда там! Он и на меня: что нечего его учить, что он знает, как с лаборантками разговаривать. Лаборантка должна знать свое место; она обязана и пол мыть, если велят, и вообще лаборанткам, да еще в таком возрасте, нечего рот разевать. И мне, между прочим, о пенсии надо думать. И, если я воображаю, что после пенсии хоть один день тут продержусь, то я глубоко заблуждаюсь. Все в таком роде… Хотел я соответственно ответить, но, чувствую, сердце сжало, дышать нечем. Плюнул, хлопнул дверью и сюда пришел…

— Вот и опять отступили!

— Перед превосходящими силами убежденного хамства, молодой человек. Вы разве не отступали?

— По-разному случалось. — Тимофей вспомнил Жору и задумался.

— Ну что примолкли? У меня тоже по-разному. И у каждого так. Лбом стенку не прошибешь. Хамство и убежденность в собственной вседозволенности — всегда бок о бок идут.

— Ваш и. о. не последняя инстанция. Ректор есть, партком, — Тимофей хотел добавить «местком», но удержался.

— Так-то оно так. А с другой стороны, уж если кто вырвался на финишную прямую, к захвату кафедры, его голыми руками не остановишь.

— А как можно?

— Не для моей головы задача, — усмехнулся Лаврентий Иннокентьевич, вставая. — Пойду все-таки послушаю. Мудрые слова иногда полезно слушать, — пояснил он, протягивая Тимофею руку. — Ну, до свидания, будущий лаборант кафедры.

— Прощайте, Лаврентий Иннокентьевич, — сказал Тимофей.

— А чего это вы прощаетесь? — спросил он и снова остановился. — Вечером увидимся… И, между прочим, молодой человек, запомните: Иннокентий Лаврентьевич. Ну, если так трудно, запомните иначе: в молодости меня Кешей звали. Иннокентий — Кеша. Был у вас какой-нибудь приятель в школе — Кеша?

— Не было, — покачал головой Тимофей. — Извините, Иннокентий Лаврентьевич. А «прощайте» я сказал потому, что ухожу от вас. Совсем.

— Как уходите? Куда?

— Совсем ухожу.

— А почему, разрешите узнать?

— Не нравится мне здесь.

— Ах вот что… Так-так… Тогда понятно… — Он помолчал, глядя в пол, потом поднял глаза на Тимофея, еще раз протянул ему руку и сказал очень серьезно: — Ну, всего вам лучшего, Тимофей… Как вас по батюшке?

— Просто Тимофей.

— Тимофей так Тимофей… Знаете, а так вы мне даже больше нравитесь. Наверно, правильно поступаете. Пусть вам удастся все задуманное…

— Спасибо, — сказал Тимофей. — А вы, Иннокентий Лаврентьевич, как войдете в зал, дверь плотно не закрывайте. Я отсюда послушаю.

— Будет сделано, — улыбнулся Иннокентий Лаврентьевич и исчез в зале, оставив дверь полуоткрытой.

Тимофей ждал долго. Он даже начал дремать на своем подоконнике и испуганно встрепенулся, когда из актового зала донесся какой-то шум. Оказалось, что оступился Петр Степанович, поднимаясь по ступенькам кафедры. При этом он рассыпал листки доклада, долго собирал и укладывал их по порядку, покусывая губы, смущенный и покрасневший. А члены совета пробудились, начали переговариваться, потревоженные неожиданной интермедией.

Наконец Петр Степанович справился с текстом, откашлялся, оглядел зал с высоты кафедры и начал читать доклад. Настроение его явно испортилось, он запинался, голос звучал глухо, хрипловато. Зал шумел. Слушали плохо, и ректору пришлось несколько раз постучать концом указки по столу, призывая к тишине. Подождав несколько минут, Тимофей скомандовал: «Время, остановись!» — и проскользнул в замерший зал.

На кафедре с раскрытым ртом и глазами, опущенными к тексту, застыл докладчик. Члены совета замерли в самых удивительных позах: у одних на лицах застыли ухмылки, у других пренебрежительные гримасы, ктото оцепенел, запустив в рот вместо зубочистки указательный палец, а один — даже в момент зевка; его лицо было неестественно вытянуто, глаза зажмурены, а рот разинут так широко, словно он собирался проглотить докладчика, а заодно и большую часть ученого совета.

Тимофей быстро подошел к кафедре. Рядом на больших деревянных стояках висели таблицы и графики, служившие иллюстрациями к докладу. Некоторые были вычерчены Тимофеем; например, центральный, где изображался рост научных публикаций сотрудников кафедры по годам. Этот график пестрел полутора десятками разноцветных ломаных линий, которые многократно пересекались; высоко над ними парила ярко-красная линия, устремленная вверх — символ научной продукции самого докладчика. Тимофей быстренько снял все таблицы и на их место прикнопил другие, нарисованные в виде увеличенных телеграфных бланков. «Телеграммы» были адресованы ректору и ученому совету и подписаны «И. о. заведующего КОТФ доктор физико-математических наук профессор П. С. Овратов». В первой телеграмме говорилось:

«Меня интересует не наука, а карьера в науке тчк Цель оправдывает средства тчк».

Во второй:

«Труды и идеи моего бывшего учителя профессора Воротыло устарели тчк. Он получил инфаркт и умер своевременно тчк Кафедрой он руководил плохо тчк».

На третьей.

«Я не потерплю на кафедре конкурентов тчк за полгода я оздоровил кафедру зпт трое ушли по собственному желанию зпт одна с инфарктом в больнице тчк».

И так далее на десяти листах. В центре Тимофей поместил большой лист двойного формата в траурной обводке. На нем было крупно выведено:

«Я карьерист, болтун, интриган, верхогляд, импотент в науке, как ученый я мертвец, но попробуйте меня тронуть — у меня есть знакомые в министерстве. Предлагаю всем членам ученого совета проголосовать за меня».

Тимофей окинул взглядом свои таблицы, поправил одну, отыскал глазами телевизионщиков. Объектив камеры был нацелен на докладчика и стояки с таблицами. Позади телевизионщиков стояли ряды стульев, на которых сидело довольно много преподавателей, пришедших послушать заседание совета. Среди них где-то находился и Иннокентий Лаврентьевич. Значит, были и зрители… Это вполне устраивало Тимофея. Очень довольный, он еще раз оглядел актовый зал и дело своих рук.

«Ну, кажется, все, — мысленно сказал он себе. — «А теперь вперед смелей, да, теперь вперед смелей!.. припомнилась вдруг музыкальная фраза из «Севильского цирюльника» Россини.

Напевая ее, Тимофей схватил рулон снятых таблиц и выбежал в коридор. Он спустился на первый этаж, заглянул в туалет, забросил там рулон на старинную кафельную печь, которая доходила почти до потолка, вернулся на лестницу и только тогда прошептал: «Ну, время, иди нормально». По лестнице спускалась сверху большая группа студентов. Они остановились, потому что в актовом зале послышался какой-то странный гул, который все нарастал и нарастал, подобно приближающемуся землетрясению. Двери актового зала вдруг распахнулись, и оттуда в коридор и на лестницу посыпались члены ученого совета и зрители.

Они едва держались на ногах, корчась от приступов неудержимого хохота. Побагровевшие, тяжело дыша, они вытирали слезящиеся глаза, трясли головами и никак не могли успокоиться. А в проеме распахнутых настежь дверей был виден ректор, который бегал вдоль стола президиума, махал руками и что-то кричал, видимо требуя, чтобы телевизионщики прекратили съемку.