Василий Гиппиус - Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники...

• Название: Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники...
• Автор: Василий Гиппиус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-7784-0073-X

В книге представлены письма Гоголя, письма к Гоголю, воспоминания современников о нем. Впечатления читателей и зрителей, просто отзывы о Гоголе. Все эти тексты рисуют облик не только Гоголя-писателя, но и просто — человека и его окружения.

А также драгоценные сведения об условиях и обстановке писательской работы Николая Васильевича Гоголя.

Книга печатается по изданию В. Гиппиус «Гоголь» М., «Федерация», 1931, предисловие автора написано в 1929 г. в Перми.

---

Ваш Гоголь.

«Письма», I, стр. 183–184.

ПЕРВЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ УСПЕХ ИЗ «ОПЫТА БИОГРАФИИ ГОГОЛЯ» П. КУЛИША

…В эти первые годы литературной своей деятельности он работал очень много, потому что к маю 1831 года у него уже готово было несколько повестей, составивших первый том «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Не зная, как распорядиться с этими повестями, Гоголь обратился за советом к П. А. Плетневу. Плетнев хотел оградить юношу от влияния литературных партий и в то же время спасти повести от предубеждения людей, которые знали Гоголя лично или по первым его опытам и не получили о нем высокого понятия. Поэтому он присоветовал Гоголю, на первый раз, строжайшее инкогнито и придумал для его повестей заглавие, которое бы возбудило в публике любопытство. Так появились в свет «Повести, изданные пасичником Рудым Паньком», который будто бы жил возле Диканьки, принадлежавшей князю Кочубею. Книга была принята огромным большинством любителей литературы с восторгом, и не прошло года, как уже появилась в печати вторая часть «Вечеров на хуторе». Пасичник Рудый Панько очевидно был ободрен первым приемом и разболтался в предисловиях ко второй книжке еще любезнее.

«Опыт биографии», стр. 45.

Н. В. ГОГОЛЬ — А. С. ПУШКИНУ

СПб., августа 21 (1831 г.).

Насилу теперь только управился я с своими делами и получил маленькую оседлость в Петербурге. Но и теперь еще половиною, что я, половиною? целыми тремя четвертями, нахожусь в Павловске и Царском Селе. В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны, и знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою. У Плетнева я был, отдал ему в исправности ваши посылку и письмо. Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило; я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец сказал, что штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву. Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни. Кстати, о черни. Знаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться, как наш общий друг Александр Анфимович Орлов. [Ал-др Анф. Орлов (1790–1840 — приблиз.) — писатель, выпускавший в год по нескольку «нравственно-сатирических романов». Здесь Гоголь варьирует тему шуточного фельетона Пушкина «Торжество дружбы, или оправданный А. А. Орлов», печатавшегося в это время в «Телескопе» под псевд. Феофилакт Косичкин. Взгляд на Орлова как на писателя «во вкусе черни» опровергался С. А. Венгеровым, но П. Н. Сакулин с гораздо большими основаниями признал Орлова типичным представителем мещанской литературы («Русская литература», ч. II. с.184–187). ] В предисловии к новому своему роману «Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина» он говорит, обращаясь к читателям: «Много, премного у меня романов в голове (его собственные слова), только все они сидят еще в голове; да такие бойкие ребятишки эти романы. Так и прыгают из головы. Но нет, не пущу до время; а после извольте, полдюжинами буду поставлять. Извольте, извольте! Ох, вы, мои други сердечные! Народец православный!» Последнее обращение так и задевает за сердце русский народ. Это совершенно в его духе, и здесь-то не шутя решительный перевес Александра Анф. над Фаддеем Бенедик. Другой приятель наш Бестужев-Рюмин [Мих. Ал-еев. Бестужев-Рюмин (1802–1832) — издатель «Северного Меркурия».] здравствует и недавно еще сказал в своей газете: «Должно признаться, что „Север. Меркурий“ побойче таки иных „Литератур. Прибавлений“». Как-то теперь должен беситься Воейков! [Ал-др Фед. Воейков (1778–1839) — издатель «Литерат. Прибавлений к „Русскому Инвалиду“», поэт-сатирик. ] а он, я думаю, воображал, что бойче «Литератур. Прибавлений» нет ничего на свете. Еще о черни. Знаете ли, как бы хорошо написать эстетический разбор двух романов, положим: Петра Ивановича Выжигина [Роман Булгарина (продолжение «Ивана Выжигина») 1831 г.; действие в 1812 г. Фад. Венед. Булгарин (1789–1859) в это время — жестокий враг Пушкина и его литературного круга, и Гоголь заметно подчеркивает свое единомыслие с Пушкиным; хотя, если верить Булгарину, в 1829 г. сам посвящал ему стихи и по его протекции служил одно время (мелким чиновником) в '3-м отделении'.] и «Сокол был бы сокол, да курица съела». [«Сокол был бы сокол, да курица его съела, или Бежавшая жена» — роман Орлова (1831 г.). ] Начать таким образом, как теперь начинают у нас в журналах: «Наконец, кажется, приспело то время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом и старые поборники франц[узской] короны на ходульных ножках (что-нибудь в роде Надеждина) [Ник. Ив. Надеждин (1804–1856) — издатель „Телескопа“ (где и печатались полемические статьи Пушкина). Как критик был скорее враждебен Пушкину. С 1832 г. — ординарный профессор Московского университета по теории изящных искусств, археологии и логике. ] убрались к черту. В Англии Байрон, во Франции необъятный великостью своею Виктор Гюго, Дюканж [Дюканж (1783–1833) — автор мелодрам, в том числе известной пьесы „Тридцать лет, или Жизнь игрока“.] и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни, воспроизвели новый мир ее нераздельно-индивидуальных явлений. Россия, мудрости правления которой дивятся все образованные народы Европы, и проч., и проч., не могла оставаться также в одном положении. Вскоре возникли и у ней два представителя ее преображенного величия. Читатели догадаются, что я говорю о гг. Булгарине и Орлове. На одном из них, т. е. на Булгарине, означено направление чисто байронское (ведь эта мысль недурна — сравнить Булгарина с Байроном!): та же гордость, та же буря сильных, непокорных страстей, резко означившая огненный и вместе мрачный характер британского поэта, видны и на нашем соотечественнике; то же самоотвержение, презрение всего низкого и подлого принадлежит им обоим. Самая даже жизнь Булгарина есть больше ничего, как повторение жизни Байрона: в самых даже портретах их заметно необыкновенное сходство. Насчет Алекс. Анфим. можно опровергать мнение Феофилакта Косичкина; говорят, что скорее Орлов более философ, что Булгарин весь поэт». Тут недурно взять героев романа Булгарина: Наполеона и Петра Ивановича, и рассматривать их обоих, как чистое создание самого поэта; натурально, что здесь нужно вооружиться очками строгого рецензента и приводить места (каких, само по себе, разумеется, не бывало в романе). Не худо присовокуплять: «Почему вы, г. Булгарин, заставили Петра Ивановича открыться в любви так рано такой-то, или почему не продолжили разговора Петра Ивановича с Наполеоном, или зачем в самом месте развязки впутали поляка (можно придумать ему и фамилию даже)?» Всё это для того, чтобы читатели видели совершенное беспристрастие критика. Но самое главное — нужно соглашаться с жалобами журналистов наших, что действительно литературу нашу раздирает дух партий ужасным образом, и оттого никак нельзя подслушать справедливого суждения. Все мнения разделены на две стороны: одни на стороне Булгарина, а другие на стороне Орлова, и что они, между тем как их приверженцы нападают с таким ожесточением друг на друга, совершенно не знают между собою никакой вражды и внутренне, подобно всем великим гениям, уважают друг друга.

У нас бывают дожди и необыкновенно сильные ветры; вчерашнюю ночь даже было наводнение: дворы домов по Мещанской и Екатерининскому каналу и еще кое-где, а также и много магазинов, были наполнены водою. Я живу на третьем этаже и не боюсь наводнений, а, кстати, квартира моя во 2 Адмиралтейской части, в Офицерской улице, выходящей на Вознесенский проспект, в доме Брунста.

Прощайте. Да сохранит вас бог вместе с Надеждою Николаевною [Следовало «Натальею Николаевною». Шуточный отклик Пушкина на эту ошибку см. ниже. ] от всего недоброго и пошлет здравие на веки. А также да будет его благословение и над Жуковским.

Ваш Гоголь.

«Письма», I, стр. 185–187.

А. С. ПУШКИН — Н. В. ГОГОЛЮ

25 августа 1831 г.

Любезный Николай Васильевич, очень благодарю вас за письмо и доставление Плетневу моей посылки, особенно за письмо. Проект вашей ученой критики удивительно хорош. Но вы слишком ленивы, чтобы привести его в действие. Статья Ф. Косичкина еще не явилась; [3 сентября Пушкин уже пишет Вяземскому о выходе статьи. [не знаю, что это значит: не убоялся ли Надеждин гнева Фаддея Бенедиктовича? Поздравляю вас с первым вашим торжеством, с фырканьем наборщиков и изъяснениями фактора. С нетерпением ожидаю и другого — толков журналистов и отзыва остренького сидельца. [Н. А. Полевой по происхождению из купцов. ] У нас всё благополучно: бунтов, наводнения и холеры нет. [В июне 1831 г. произошел в Петербурге холерный бунт, вызванный безобразным обращением властей с «простым народом». В июле того же года вспыхнул мятеж в новгородских военных поселениях: поводом была и в этом случае холера. ] Жуковский расписался. Я чую осень и собираюсь засесть. [«Засесть» — за литературную работу. Осень была любимым рабочим временем Пушкина; особенно плодотворна была для него предыдущая осень. Осенью 1831 года написаны «Сказка о царе Салтане» и «Сказка о попе и работнике его Балде».] Ваша Надежда Николаевна, т. е. моя Наталья Николаевна благодарит вас за воспоминание и сердечно кланяется вам. Обнимите от меня Плетнева и будьте живы в Петербурге, что довольно, кажется, мудрено. А. П.