Ион Друцэ - Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)

• Название: Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)
• Автор: Ион Друцэ
• Жанр: Русская классическая проза

---

Обращаясь к "сложным проблемам", исследуя такой жизненный материал, где "не все можно с ходу разгадать и расставить по полочкам", Друцэ и впрямь стремится сконцентрировать содержание на ограниченной площади, заставить деталь подняться до широких обобщений, раскрыть изображаемое через диалектику взаимосвязей ("чтобы постичь улыбку, надо пройти сквозь слезы"), облечь его в ту форму искусства, сущность красоты которого должна "оставаться скрытой".

Отсюда - условная образность лирического письма Друцэ, его емкая ассоциативная многоплановость, его подернутая загадочностью символика.

Если, по меткому замечанию А. М. Горького, художественный образ "почти всегда шире и глубже идеи (писателя. - В. К.), он берет человека со веем разнообразием его духовной жизни, со всеми противоречиями, его чувствований и мыслей" ***, то применительно к Друцэ этот образ, преломленный через призму условности, к тому же еще и вступает в сложные опосредствованные связи с образным строем произведения, отсвечивая всякий раз новыми гранями своих ассоциативных качеств.

* Друцэ И. П. Улыбка Чехова. - Днестр, 1960, № 1, с. 90, 87.

* Друцэ И. П. В гостях у Солоухиных. - Дружба народов, 1960, № 7, с. 250.

*** Горький М. История русской литературы. - М.: Гослитиздат, 1939, с. 26.

В этой живой диалектике конкретно-чувственного и абстрактно-ассоциативного подчас нелегко выделить доминирующую черту (такую же, как приспособленчество и корыстолюбие - у Мирчи, как "улыбающееся нутро" и "счастье простых рук землепашца" - у Карабуша), служащую, как известно, ключом к пониманию художественного образа.

И уж совсем бывает невозможно свести к определенному значению условный образ, намеренно наделенный автором "элементом загадочности". Последний проявляется у Друцэ не только в недосказанности или скрытой "сущности красоты" изображаемого, но и в самой полисемичности образа - его смысловой и художественной многоплановости.

Этот своеобразный прием условно-реалистического письма Друцэ (реалистического, ибо условность у него опирается, как правило, на жизненную основу) несет в себе особые разрешающие возможности. Там, где он диктуется сущностью изображаемого, развитием сюжета, раскрытием характеров, образностью языка, нас буквально завораживает лирико-поэтическое дарование прозаика. Там же, где он недостаточно обусловлен у писателя, нас порой озадачивает либо неоправданное сгущение красок, либо иная изобразительная неточность.

Вот уж где поистине уместны слова В. И. Ленина: "...если достоинства продолжаются больше, чем надо, обнаруживаются не тогда, когда надо, и не там, где надо, то они являются недостатками" *.

Можно, разумеется, проиллюстрировать взаимообусловленность как достоинств, так и недостатков в творчестве Друцэ, проникнуть в механизм их взаимоперехода (скажем, перенаселение некоторых произведений персонажами стариков - недостаток, а вот раскрытие посредством этих образов типических черт национального характера - достоинство), отметить, наконец, смысловые и художественные просчеты писателя, но нельзя не считаться и с тем, как нелегко художнику, решительно отметающему упрощенчество и эпигонство, избежать в многоплановом полотне ошибочного суждения, неточной мысли, неудачного штриха.

Но как противоестественно рассматривать достоинства и недостатки вне их сцепления друг с другом, так и противоестественно "рассматривать одну книгу, как бы бесспорна и значительна она ни была, без учета того, что было автором создано до нее и что за ней последовало" **.

* Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 323.

** Друцэ И. П. Литовские березы. - Лит. газ., 1970, 27 мая, с. 7.

Другими словами, если творчество писателя - книга, то отдельные произведения - ее страницы. И как страницу невозможно уяснить в отрыве от всей книги, так и книгу нельзя осмыслить без отдельных ее страниц.

В самом деле, разве такая страница творчества Друцэ, как роман о XVIII столетии "Белая церковь", не дополнила наши представления о сложности переплетения исторических путей и жизненных судеб молдавского и русского пародов, об истоках единения старожилов многострадального края и "северных единоверцев" (т. е. русских), вызволивших его из оков Оттоманской империи?! Разве это произведение не углубило наше понимание существа трактовки писателем острейших социальных и нравственных, общечеловеческих и национальных проблем народного бытия? !

В густонаселенном романе о самой жестокой в истории Молдавии эпохе фанариотов есть та многомерность изображения, которая позволяет взглянуть на события, людские жизни, человеческие страсти не только в их исторически и индивидуально обусловленной конкретности, но и в их ассоциативной сопряженности с "великой рекой по имени Время".

Ключом к пониманию этой многомерности могут служить в определенном смысле следующие авторские слова: "У каждого из них (т. е. героев романа. В. К.), была своя тропка, свои мысли", ибо "как там ни толкуй, жизнь у каждого своя".

Своя жизнь, свои мысли (но, подчеркнем, в контексте времени, в контексте истории) были у добродетельной, "смышленой от природы" селянки Екатерины Маленькой и своенравной, молодящейся императрицы Екатерины II; у не знающего страха и раболепия перед власть имущими казака Кресало и могущественнейшего "баловня судьбы" князя Потемкина; у несломленного духом трансильванского повстанца Иоанна и "недалекого умом" придворного фаворита Платона Зубова; у высокоблагонравного патриота пастыря Паисия Величковского и тщедушного в своей вере церковного служителя Гэинэ; у озабоченного судьбой соотечественников боярина Мовилэ и наживавшегося на лихолетии торгаша Тайки; у небезгрешного, но сохранившего гражданское достоинство священника Никандру и алчного, без бога и срама в душе, старика Пасэре...

Что-то заведомо уготованное, по понятиям людей того времени (купаться ли в роскоши или маяться в нищете, наслаждаться ли почестями или страдать от унижений), разделяет одних героев и что-то извечно ценностное сближает других, как сближает простодушную Екатерину Маленькую и великого полководца Суворова та свобода человеческого духа, которая "иной раз запрашивает за вмиг рожденное хлесткое слово совершенно немыслимую цену, и тому, кто этой свободой дорожит, приходится платить".

Это он, гениальный Суворов, на обращенный к нему вопрос, чем наградить его за взятие Измаила, дерзко ответил всесильному Потемкину: "- ...За свершение дел невозможных наградить может один только бог".

Это она, простая селянка из Околины Екатерина Маленькая, заявляет при народе стяжателю Тайке, "до смерти хотевшему прослыть основателем ее деревни: "- ...Бог, хоть и не копается в чужом достатке, всегда отличает то, что добыто трудом, от того, что подкинуто лукавым".

И уж совсем негодующие слова бросает Екатерина Маленькая в лицо "обобравшему храм как липку" и "дающему дёру" священнику Гэинэ: "- ...Теперь что же получается - они, православные (т. е. русские. - В. К.), идут к нам на помощь, а мы, тоже православные, улепетываем? Да это же все равно, что пригласить к себе человека в гости, а самому, заперев дом, сделать вид, что идешь на ярмарку!"

Оба они, Суворов и Екатерина Маленькая, поплатились за хлесткие реплики: полководец - фельдмаршальским жезлом, селянка - оскорбительными прозвищами и насмешками свадебной толпы.

Но через всю эту многослойную полярность событий, характеров, поступков (достаточно вспомнить блистательный екатерининский двор в Петербурге и заваленный бревнами "екатерининский" двор в Околине, где простолюдины заново воздвигают церковь, но уже не как олицетворение былой терпимости, а как олицетворение крепнущей стойкости) все отчетливее звучит мотив пробуждения в народе чувства национального достоинства.

Этот мотив обретает свою плоть и в могучем басе отца Никандру, колоколом прогремевшем в зверски истребленной янычарами Салкуце: "- ...Мы не сосульки, свисающие с застрехи, не куст плакучей ивы, не холм пустой и бесплодной глины. Мы - народ..."

И в вещих проповедях глубоко сострадающего обездоленному люду пастыря Нямецкого монастыря Паисия Величковского:

"- ...Народы гибнут, когда слишком долго остаются неотмщенными. И потому в этом краю каждая травинка, каждый росток только тем и живет, что вот-вот придут единоверцы с востока и принесут избавление".

И в деятельных мечтах и заботах Екатерины Маленькой о строительстве новой церкви (что ж, для гонимых безотцовщиной простолюдинов вера в церковь - общую как для молдаван, так и для "северных единоверцев" - не могла быть не спасительной в тот "безумный, не признававший ничего святого восемнадцатый век"), но церкви непременно "белой", ибо "белое в этом краю это не просто цвет. Это еще и судьба"; ибо "белый дом - это... честный дом, вечный дом, святой дом..."; ибо "белая церковь" - это еще и символ объединения людей, без которого "что за жизнь..."; символ возрождения нации (если "помочь нашему храму подняться из руин", то и он "в свою очередь, поможет нам встать на ноги...").