Сергей Другаль - Язычники

• Название: Язычники
• Автор: Сергей Другаль
• Издательство: Азбука, Терра — Книжный клуб
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 5-7684-0432-6

Объявляется отлов василисков... а также других редких животных, в том числе оленей, медведей, львов, драконов. Если инопланетная раса проявляет к вам враждебность, не спешите выхватывать бластер, попробуйте прибегнуть к хитрости. В лице Сергея Другаля фантастика обрела нового Роберта Шекли.

---

— Я же сказал, мутант! Обычный пес, он что? Он ориентируется на интонацию, жест, на психологический настрой хозяина. А этот, не спорю, хорош, зверовиден, силен, верен, но… псовости не хватает. Как вам объяснить? Ну, самомнения много. А псовость — она исключает самомнение. Давно он у вас разговаривать научился?

Олле засмеялся:

— Давай, добрый хозяин, показывай свой вернисаж, а то о твоем таланте каждая муха в саванне жужжит. А Гром, к сожалению, говорить не может, не так устроен. Понимает почти все, но слишком буквально.

Бревенчатые стены большого помещения с матово светящимся потолком были сплошь увешаны полотнами. На них во всех мыслимых ракурсах были изображены животные. Художник почти не уделял внимания пейзажу — он лишь угадывался, но животные были выписаны тщательно, в почти забытой манере — лессировками.

Нури долго стоял у двух картин. На первой был изображен гепард в спокойной позе. Изящный и ленивый, он казался воплощением безразличия, зеленые глаза равнодушно смотрели на Нури и сквозь него. На второй — тот же гепард в беге. Загривок, спина и хвост образуют прямую линию, хотя тело сжато в комок и кажется вдвое короче, чем на первой картине, а задние ноги вскинуты вперед и дальше короткой морды. Пейзажа нет, только какие-то удлиненные пятна, на фоне которых почти физически ощущается стремительность бега-полета.

— Нравится? — спросил потерявший многословие Художник.

— Очень. Но в нем что-то не то. Зверь, но какой-то не такой. Очаровательный и… не страшный.

Художник хмыкнул и промолчал. Гости разглядывали картины и в каждом животном замечали что-то неуловимо ненастоящее. Иногда нарочитость проглядывала в самом облике зверя. Тигр с ласковой мордой, спящая в траве выдра — и на боках у нее маленькие ласты, свисающий с ветки боа имел грустные коровьи глаза, а гигантский муравьед был спереди и сзади совершенно одинаков.

Вместе с тем эти несообразности отнюдь не портили впечатления. Более того, они казались вполне естественными.

— Это что, фантазия? — Олле остановился возле картины, изображающей бегемота с раскрытой пастью: на резцах его красовались две золотые коронки.

— Необходимость. — Художник подровнял белоснежные манжеты. — Полагаю, пора объяснить. Вот вы, Нури… Ваше увлечение — механик-фаунист. А скажите, каких животных вы делали?

— Почти всегда чешуйчатых чертей.

— А почему не бурундука или, скажем, зайца?

Нури задумался, пожал плечами:

— Не знаю. Как-то сделал щенка, он у меня пищал, когда наступишь на хвост, и уползал под стол. Потом больше не хотелось. Но чертей я наделал порядочно. Люди рассказывают, они до сих пор обитают в песках на Марсе.

— Еще вопрос. Представьте, что этот механический щенок лизал бы вам руку?

— Нет! — Нури передернуло. — Это было бы жутко и отвратительно.

— Отвратительно… Очень точное определение, — задумчиво сказал Художник. — Это как если бы ребенок играл с куклой, у которой настоящие живые глаза и которая чувствует боль. Нет! Игрушка должна быть игрушкой независимо от того, кто с ней играет — взрослый или ребенок. В этом смысле мои картины имеют сугубо утилитарную цель. Я ищу то единственное, что придает животному образ игрушки, не нарушая ощущения подлинности. Вообще, это область психологии, а я не силен в ней. Знаю только, что мои работы используют профессионалы механики-фаунисты, что люди с большей охотой приобретают зверей, сделанных по моим эскизам, нежели точные копии.

Нури словно взвешивал каждое слово Художника. Этот синеглазый красавец, который сокрушался по поводу запонок, — кстати, Нури так и не понял, зачем надо было менять в манжетах великолепные александриты, — был вдохновенным мастером. И если то, что они видели, называлось эскизами, то каковы же законченные работы?

Облик Художника, его исполненные непринужденного изящества движения странно гармонировали с удивительными картинами в темных рамках, создавая немного грустное ощущение когда-то виденной и забытой красоты. Интересно, как Олле воспринял этот совершенный жест — протянутую и потом раскрытую руку, в нее ткнулся носом конь, и было видно, что Художник принял это как подарок…

Нури покосился на руки Художника, и тот, уловив взгляд, поднял к лицу обе ладони, покрытые ороговевшими мозолями.

— Что вы, Нури! Я ведь надеюсь когда-нибудь стать вашим коллегой. Если буду достоин. И… разве можно допустить, чтобы кто-то работал за тебя? И этот дом, и все остальное я сделал сам.

— Простите, — вмешался в беседу Олле. — Что это? Почему вдруг голография?

Квадратная рама окаймляла объемное изображение поляны в закатном свете и темную стену леса, а над ней, над самыми верхушками деревьев, розовело нечто вроде аэростата, но с короткими толстыми отростками по бокам.

— Не успел зарисовать, пришлось заснять… Это гракула, которую вы ищете. Она была здесь вчера. Выкатилась на поляну, имея форму диска. Были сумерки, и она стала накачиваться. Знаете, у нее в подошвах клапаны. Она вытягивает ногу, набирает в нее воздух, а потом сжимает, как гармонь, и перегоняет его внутрь. Она лежала на спине и, работая двумя ногами, порядком накачала себя. Потом она грызла хворост, и у нее в глубине, возле пупка, засветилось что-то похожее на гаснущие в костре угли. И она стала округляться. Пока я бегал за аппаратом, она раздулась и поднялась над лесом. Ветер унес ее от меня.

— Вот и все, — сказал Олле. — Тебе ясно?

— Вполне, — ответил Нури. — Если она способна нагревать в себе воздух и пользоваться законом Архимеда для передвижения, то уж принять вид матраца… Это я сам вынес ее из изолятора, когда пришел менять матрац!

Итог подвел Художник:

— Одно предсказание Волхва сбылось, — сказал он. — Дело за вторым.

* * *

Этот дуб был не из тех, что вытягивались за год-другой, подгоняемые стимуляторами. Покрытый мхом, раскидистый, с толстым неровным стволом, он был естественно стар и громаден. Стоял дуб на отшибе, возвышаясь над рощицей дубков. У подножия его копошились полосатые поросята, и, угнездившись на нижней развилке, их рассматривала гракула.

Гром улегся неподалеку, положив голову на вытянутые лапы. Морда его выражала сознание выполненного долга и гармонии с окружающей действительностью. Олле, стоя на спине у коня, объезжал рощицу кругом, непрерывно щелкал затвором аппарата.

Нури возился с прибором связи. Сориентировав створки антенны на еле различаемую в невозможной дали иглу башни ИРП, он подозвал Олле.

— Рельеф позволяет использовать лазерную связь. Прямая видимость. Вызываю деда.

Метрах в трех от земли возникло туманное пятно и оформилось в привычный образ директора ИРП. Сатон сидел в кресле, видимый по пояс. Изображение не имело четких границ. В ИРП над столом директора спроецировалось такое же изображение стоящих рядом Олле и Нури.

Сатон поднял голову, дернул себя за бороду.

— Мы нашли ее, профессор, — сказал Нури.

— Я так и подумал. Как там она?

— Висит на дубе. Сменила расцветку. Сейчас она бледно-сиреневая по краям, а серединка в незабудках по зеленому полю.

— Ага! И что вы собираетесь предпринять?

— Ничего. Вернемся домой.

— А она?

— Я полагаю, пусть висит, — сказал Олле. — Пусть катается диском, или бегает козой, или плавает моржом. В конце концов, мы убедились, что она на Земле акклиматизировалась. Ей здесь хорошо, и пусть живет Нуриным и прочим ползункам и ходячим на забаву.

— Говоришь, по зеленому полю незабудки. Странный вкус! — Сатон откинулся в кресле, усмехнулся и исчез.

* * *

Они возвращались домой, в ИРП, но еще долго было слышно, как на дубе хихикали уже две гракулы.

ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМЫЙ

Альдо очень спешил. Он почти бежал в сторону от поселка, от огней, в темноту. Легкие судорожно расширялись, и сердце билось не в груди — во всем теле. Он привычно провел рукой у пояса — там, где крепилась маска, и не нашел ее. На секунду возникла мысль вернуться. Но впереди, совсем рядом, мелькнула отраженным светом чешуя черта, он потянулся к нему и упал. И еще успел подумать, что у ребят вечерний отдых сорван…

* * *

— Как и раньше, мы формируем группы здесь, на Земле. Они проверяют себя на совместимость, работая в экстремальных условиях, более жестких, чем на Марсе. Год практики на орбитальной станции — это сильная проверка. Лишние отторгаются. Там дружба без лукавства, уважение взаимно, ибо каждый из них — личность. И вдруг это ужасное несчастье, без смысла, без повода. Он вышел из лагеря ночью один, без маски. И погиб. Двадцать лет.

Представитель Совета наклонился к Сатону, поймал его взгляд.

— Мы посылали экспертов, доктор, и провели осторожную проверку. Психика у всех в абсолютной норме, иначе и быть не могло. Но создается впечатление, скорее — смутное ощущение, что там каждый сам по себе. И в этом смысле Совет считает неблагополучными девять колоний из десяти, действующих на Марсе. У нас нет фактов, но в этих случаях, вы знаете, Совету достаточно и сомнения. Если причина несчастья останется нераскрытой, Совет будет вынужден заменить группы. Это крайняя мера, но мы не можем рисковать.