Александр Островский - Старый друг лучше новых двух

• Название: Старый друг лучше новых двух
• Автор: Александр Островский
• Издательство: Гос. изд-во худ. лит-ры
• Жанр: Драматургия
• Год: 1959

Картины из московской жизни, в трех действиях

---

Татьяна Никоновна. Садитесь! Что новенького?

Пульхерия Андревна. Какие у нас новости, в нашей глуши! С тоски пропадешь; словечка перемолвить не с кем.

Татьяна Никоновна. Уж вам еще новостей не знать, так кому же! Знакомство у вас большое.

Пульхерия Андревна. Да помилуйте, какое знакомство? Народ все грубый, обращения никакого не знает; не то чтобы что-нибудь любопытное сказать, а норовят всё, как бы тебя обидеть, особенно купечество. Я даже со многими перессорилась теперь за их обращение. Вот хотя бы сейчас; зашла я к соседям, они приданое шьют, старшую дочь выдают. Отдают-то за лавочника, а приданое сделали графское, ну смех, да и только. Вот, говорю: «Не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив; с нечесаной-то бородой да какое приданое возьмет». Так кабы вы посмотрели, как они все накинулись на меня, а особенно старуха, – она у них пренасмешница и преругательнииа, да еще какую-то злобу к нашему благородному сословию имеет. Уж чего-чего она не прибрала! Да все в насмешку, словами непристойными, да все с рифмой. Я просто со стыда сгорела, насилу выкатилась. Знаете сами, я не люблю, когда со мной дурно обращаются; я хочу себя поддержать, как прилично благородной даме. А если мне позволить всякому наступить мне на ногу, я должна буду тогда свое звание уронить.

Татьяна Никоновна. Ну, конечно, что за оказия ронять себя!

Пульхерия Андревна. Я вам скажу, что во мне гордости даже очень много. Я и в порок этого себе не ставлю, потому что моя гордость благородная. Против себе равных у меня нет гордости, а против таких людей, которые, при всем их необразовании, превозносятся своим богатством, я всегда стараюсь показать, что я много выше их.

Татьяна Никоновна. Супруг ваш здоров ли?

Пульхерия Андревна. Ах, помилуйте, что ему делается! Деревянный человек, сами знаете, чувств не имеет; значит, что же его может тревожить в жизни? Только толстеет. Наградил бог муженьком, уж нечего сказать!

Татьяна Никоновна. Ну, вам грех на мужа жаловаться, он у вас добышник хороший.

Пульхерия Андревна. Оно так, Татьяна Никоновна, только он по характеру мне совсем не пара; у меня характер легкий, увлекательный, а он сидит точно бирюк, ни до чего ему дела нет. А все-таки мы живем не хуже людей. Возьмемте хоть соседей: у Крутолобых через день драка. У Кумашниковых в неделю раз, уж это положенное.

Татьяна Никоновна. Сохрани господи!

Пульхерия Андревна. У нас хоть по крайней мере этого нет. А у Чепчуговых вчера история-то вышла: мне кухарка их сегодня на рынке сказывала,- вот так уж комедия!

Татьяна Никоновна. Что же такое?

Пульхерия Андревна. Сила-то, что ли, у ней не берет, так она какую же штуку придумала: взяла да мужу вареньем и лицо и бороду и вымазала. Насилу отмыли. Ну, скажите, на что это похоже!

Татьяна Никоновна. Хорошего немного.

Пульхерия Андревна. Вот так-то нынче жены-то с мужьями живут, Татьяна Никоновна, а всё люди женятся. Да еще на ком женятся-то! Норовят всё выше себя взять. Вот сейчас была я у Васютиных.

Оленька прислушивается.

Татьяна Никоновна. У каких это Васютиных?

Пульхерия Андревна. Как это вы не знаете! Да вот Ольга Ивановна его знает.

Оленька. А мне почем знать?

Пульхерия Андревна. Полноте, полноте! Еще вы были в магазине, так он к вашей хозяйке ходил.

Оленька. Это белокурый такой, что ли?

Пульхерия Андревна. Да, да! Я очень хорошо знаю, что вы его знаете.

Татьяна Никоновна (взглянув на дочь). Так что же такое у Васютиных-то? Расскажите.

Пульхерия Андревна. Нет, я к тому говорю, Татьяна Никоновна, как люди возмечтать-то вдруг могут о себе! Ну, положим, что им счастье, да что же уж так возноситься-то! К чему это?

Татьяна Никоновна. Да какое же им счастье-то?

Пульхерия Андревна. Да такое же и счастье, что сыну невесту нашли, и с крестьянами, видите ли, и образованную; а и крестьян-то всего тринадцать душ. Вот я и говорю, Татьяна Никоновна, как люди-то не умеют себя вести. Вы бы посмотрели только, что с старухой-то делается. Так нос подняла, что и глядеть ни на кого не хочет. Я тоже не захотела себя перед ней унизить. Мы с ней в одинаковом чине; с чего же она взяла важничать передо мной? Ну, я и ограничила ее, сколько могла. Так это, изволите ли видеть, ей не понравилось; такую подняла историю, что я даже думаю совсем оставить это знакомство. Хоть мне и не хотелось с ней ссориться, ну да что делать? язык мой – враг мой.

Оленька, видимо потревоженная, надевает шляпку и мантилью.

Татьяна Никоновна. Куда ты?

Оленька. Я, маменька, сейчас приду; мне нужно. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Пульхерия Андревна и Татьяна Никоновна.

Татьяна Никоновна. Что это с ней сделалось? Она как будто плачет.

Пульхерия Андревна. Знаю я. все знаю; мне только при ней говорить-то не хотелось. А вы вот ничего не знаете, а еще мать! А я думала, что вам все известно, а то бы давно сказала.

Татьяна Никоновна. Как же, узнаешь от нее что-нибудь! Она так дело обделает, что концов не найдешь.

Пульхерия Андревна. Нет, Татьяна Никоновна, как ни остерегайся, а всякое дело со временем все уж откроется. Вот у богатых да у знатных такие-то пассажи бывают, так уж как стараются скрыть! а глядишь, после через людей или через кого-нибудь и выдет наружу. Ну, а уж в нашей стороне, кажется, муха не пролетит, чтобы этого не знали.

Татьяна Никоновна. Да послушайте, Пульхерия Андревна, неужели ж вы что серьезное про Оленьку знаете?

Пульхерия Андревна. Серьезное не серьезное, там как рассудите. Конечно, для девушки мараль. Только вы не подумайте, чтобы я кому-нибудь, кроме вас, сказывала. Сохрани меня господи! Ну, разумеется, Васютин обольстил ее тем, что жениться на ней обещал; мне ее товарка сказывала.

Татьяна Никоновна. Ах-ах-ах-ах-ах-ах! Да когда же, матушка, когда? (Плачет.)

Пульхерия Андревна. А когда она жила у хозяйки. Они и теперь видятся, и я знаю даже где.

Татьяна Никоновна. Ну, уж погоди же, теперь вернись только домой, я тебе задам! Эко наказанье с дочерьми! (Утирает слезы.)

Пульхерия Андревна. Уж теперь ни бранью, ни слезами дела не поправите, а вы лучше смотрите за ней хорошенько.

Татьяна Никоновна. Уж я ее теперь с глаз не спущу.

Пульхерия Андревна. Однако прощайте! Заболталась я с вами, а мне еще надобно кой-куда зайти. Прощайте! (Целуются. Уходит и сейчас же возвращается.) А ведь Илья-то Ильич вчера опять пьяный домой приехал. Скажите, пожалуйста, я вас спрашиваю, когда это кончится? Ведь ты женатый человек, ведь ты обязан семейством! Коли нет в тебе стыда перед людьми-то, ты хоть бы стен посовестился! Сколько у него детей-то? Знаете? Ведь пятеро. Каково же это! Прощайте! Некогда, право некогда. (Уходит и опять возвращается.) А я и забыла вам сказать. Ведь я в горе.

Татьяна Никоновна. Что за горе у вас? может, так, шутите?

Пульхерия Андревна. Какие шутки! Этакого варварства… Этакого тиранства… Нет, этого нигде не бывает. Разве только уж в самом низком классе.

Татьяна Никоновна. С мужем опять что-нибудь?

Пульхерия Андревна. Ведь уж все нынче носят бурнусы, уж все; кто же нынче не носит бурнусов?

Татьяна Никоновна. Ну так что же?

Пульхерия Андревна. Ну вот одна знакомая и продает бурнус, совсем новенький. Я в надежде-то на своего дурака и говорю ей: «Вы, моя милая, не беспокойте себя, не носите ни к кому, а приносите прямо ко мне: мы его у вас купим». Ну вот она его и приносит. Думаю: что делать? И себя-то поддержать перед ней хочется, да и мужа-то боюсь; ну. как он при постороннем человеке историю заведет! Подымаюсь я на хитрости. Надеваю бурнус, беру на себя равнодушный тон и говорю ему: «Поздравь меня, мой друг, с обновкой!» Я думала, что хоть после он и побранит меня, уж так и быть, а все-таки при чужом человеке не захочет уронить меня и себя.

Татьяна Никоновна. А что же он?

Пульхерия Андревна. Что он? Обыкновенно что. Для него первое удовольствие жену унизить, и норовит все при посторонних людях. И шутки у него, знаете, самые неприличные: «Вы, говорит, ее не слушайте; это она к зубам грезит; с ней, говорит, это бывает». – «Но за что же, однако, позвольте вас спросить, такое тиранство?» – говорю я ему. А он мне все-таки на это ни одного слова не ответил, а продолжает говорить той даме: «Она бы, говорит, всего накупила, да купило-то у ней притупилось; а я ей на глупости денег не даю». Пошел, да и сел за свои бумаги, и двери затворил. Острамил меня, решительно острамил.