Колин Харрисон - Электрические тела

• Название: Электрические тела
• Автор: Колин Харрисон
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Прочее домоводство
• Год: 2006
• ISBN: 5-94145-372-8

Джек Уитмен – тридцатипятилетний вице-президент могущественной мультимедийной корпорации. Он богат, честолюбив и страшно одинок: его беременная жена недавно погибла. Однажды вечером, возвращаясь домой в поезде подземки, Джек встречается взглядом с женщиной, которая производит на него неизгладимое впечатление своей экзотической красотой. Так начинается легкая интрижка с черноглазой Долорес. Но вскоре это приключение превращается для Джека в кошмар, угрожающий его карьере, благосостоянию и даже жизни.

---

Я пробормотал что-то в знак согласия, глядя на его руки. Я пытался понять, как он мог ударить по прелестному лицу Долорес, – и при этой мысли мое настроение испортилось.

– Будешь брать машину? – спросил Гектор.

Я промолчал, словно обдумывая его вопрос.

– Нет, наверное.

– Но мы в ней ездили.

– И я почти уверен, что она мне не подходит.

– Но у нее хороший ход. Мощный двигатель.

– Она мне не подходит.

– Тогда какого черта ты заставил меня тратить время?

Я посмотрел на него. Какой же я все-таки подонок.

– Я что-то не заметил у вас толпы покупателей.

– Ага, потому что дождь шел. Никто не покупает машины в дождь, паразит ты хренов. Какого черта ты потратил мое время? Дерьмо. – Гектор скрестил руки на груди. – Мне надо было понять, что тебе просто захотелось поездить на дармовщину.

– Нет, – ответил я, подыскивая наилучшее объяснение. – Я ищу машину. Мне понравился продавец, но не понравилась машина.

Мне стало неловко.

– Честно, – сказал я.

– Я пропустил два периода игры, так что нечего подсовывать мне это дерьмо. – Гектор смотрел вперед через ветровое стекло машины. – Не нужны мне проблемы, мне их и так хватает с женой и прочим.

Я завел машину обратно на торговую площадку. А потом сказал:

– Не обижайся, но что у тебя с горлом?

Пальцы Гектора прикоснулись к повязке.

– А, дерьмо, на меня собака бросилась.

Я протянул ему ключи от машины.

– Вцепилась в горло?

– Угу. – Мы вылезли из машины. – Но ей не удалось меня загрызть. Раньше собак боялся до одури, но теперь – нет. Ненавижу крупных, овчарок. Сукины дети. Сказать по правде, если бы за это хорошо платили, то я нанялся бы их убивать.

Я узнал более чем достаточно. Гектор был озлоблен и опасен, и мне следовало его остерегаться. Когда у тебя застрелили жену, то начинаешь понимать непредсказуемость бытия. И ты постоянно напряжен. Так что в тот воскресный вечер, пытаясь успокоиться и подумать о предстоящей рабочей неделе, я пожелал Долорес и Марии спокойной ночи и пошел на крышу, прихватив стакан, лед и бутылки джина и тоника. Спиртное очень вредно при моем состоянии. По словам моего врача, оно расслабляет сфинктер у основания пищевода и там рождается боль. Но я решил: какого хрена, мне нужно расслабиться.

Солнце закатилось, передо мной простирался темный массив Бруклина, и где-то там, южнее, был Гектор, гадавший, куда делись его жена и дочь. Я глотал это чувство так же жадно, как принесенный с собой алкоголь. Я уже говорил, что Бруклин – место чудесное, романтическое. Его неоднозначность поражает: это струящееся, странное место. Его история, как правило, незнакома иммигрантам, которые постоянно приезжают сюда. Они видят перед собой церковные шпили и бесконечные кварталы домов – места, названные в честь умерших. Сами названия – это английская версия слов, которыми пользовались голландские поселенцы, захватившие зеленый кусок земли, где Гудзон встречается с Атлантическим океаном. В течение долгих столетий индейцы канарзи, ветвь прибрежных алонквинов, вели здесь обособленную жизнь. Позже здесь высадились британцы, заставившие Джорджа Вашингтона отступить на низком деревянном пароме в туманы Ист-Ривер. Тут мой знаменитый предок стоял на берегу, и ветер рвал его непослушные бороду и шевелюру, пока он пел свою элегическую хвалебную песнь Америке и трахал юных матросиков на верхних этажах салунов. Здесь тысячи итальянских пареньков, только что переправившихся с Эллис-Айленда, учились заостренным мастерком класть аккуратную полоску цемента на ряд кирпичей.

Бесконечные кварталы невысоких кирпичных домов окутаны свинцовой дымкой, улицы устланы коврами солнечного света, поток машин течет и останавливается, словно клетки крови в огромном сердце. Деревья постоянно умирают, в том числе и старые, завезенные из Лондона платаны, которые раскидывают по тротуарам свою морщинистую кору, похожую на расплавленный воск. Поблизости играют дети – пока еще просто дети, – а за ними сосредоточенно наблюдают старухи, чьи животы давно заплыли жиром, а бедра утратили форму.

А на глубине сорока футов под землей сидит продавец жетонов, раскладывающий за стеклом кассы потерянные пассажирами вещи: школьный пропуск, связку ключей, дешевенькое обручальное кольцо. Кассир кивает молоденькому полисмену, который носит с собой ламинированную фотографию своей девушки, приклеивая ее ко внутренней стороне полицейской фуражки. Две дюжины чернокожих мужчин стучат в барабаны и трясут выдолбленными тыквами на ямайкском берегу парка Проспект – пульсирующий круг, обступленный несколькими сотнями зевак и тремя десятками возбужденных танцоров в кипящем водовороте звука, где рядом с тележек продают жареную курятину в фольге.

В Бруклине никто не извиняется за свои желания. Я видел очередь, выстроившуюся у машины с только что украденным сотовым телефоном, десять баксов за десять минут разговора с любой частью света. И громадное здание дома престарелых в Форт-Грин, где старые китаянки с реденькими волосами щурятся на солнце, пока закрепленные над их колясками капельницы понемногу заполняют их вены, а мешочки катетеров внизу наполняются мочой.

В какой-то момент я видел все эти вещи, я их знаю, пусть даже и не помню: астматического специалиста по ущербу здоровью, рисующего перед присяжными гражданского суда ужасы автокатастрофы, сальвадорского беженца с сомнительным статусом, полного ужасных воспоминаний (расчлененное тело брата, неглубокая могила), безмолвно сдирающего свинцовую краску с украшенных резьбой деревянных панелей в доме декамиллионера в Бруклин-Хайтс, – беженец одинок и стремится к этому одиночеству, даже не включая радио, он успокаивается в комнате, полной ядовитых испарений. И грабителя, наблюдающего за тем, как намеченная жертва копается в сумочке, разыскивая ключи от подъезда, наблюдающего и ждущего, когда внутренний голос прикажет ему вытащить нож и действовать, и бывшего водителя автобуса, устанавливающего столик для канасты на балконе своей квартирки на девятнадцатом этаже в Бей-Ридже с видом на океан. Профсоюзная пенсия ему обеспечена, когда-то он видел, как тот самый бруклинский Джеки Глисон выходил из белого «Кадиллака» с откидывающимся верхом, и до сих пор любит об этом рассказывать. Он включает телевизор, а потом, закашлявшись, падает замертво, и карты выскальзывают у него из рук и слетают с балкона, красно-белые, красно-белые...

Все это – мрачный дух Бруклина! Священник, осторожно бреющийся перед утренней воскресной мессой, прощает себе мастурбацию (и с такой бесстыдной увлеченностью). И отделение диабетиков в больнице – комната, полная толстых черных женщин за шестьдесят лет, лежащих в постелях, смеющихся, сплетничающих, призывающих Господа, ожидающих ампутации ног. И корейский лавочник, показывающий своему новому родственнику, как пожимать плечами, когда покупатель утверждает, что его обсчитали на дайм. И мексиканец, каждый день поправляющий срезанные перед магазинчиком цветы, вспоминая о своей матери, живущей в Мехико над пекарней. И продавщица рекламных площадей, плавающая в бассейне клуба в пять утра, прокручивая в уме двадцатиминутную речь, которую она должна произнести, чтобы получить заказ на рекламу японских автомобилей. И мужчина из Бангладеш, сидящий на корточках на солнце у кирпичной стены и вспоминающий навозные лепешки, сушащиеся на стене его родного дома под жарким солнцем Азии. И младший управляющей «Чейз Манхэттен», заметивший капельку крови в своем стуле и забывший об этом, отводя сына во второй класс «Сент-Энн». И судья в центре Бруклина, смотрящий, как муха исследует уголок восьмисотстраничного иска, который утверждает, что профсоюз мойщиков окон принадлежит мафии: он думает, что мудрость и мздоимство часто могут сосуществовать. И пьяный парень, в ужасе и восторге танцующий на крыше своего особняка на Парк-слоуп, когда под ним, под тремя слоями столетних балок и полов, темноволосая женщина с неукротимым и прекрасным лицом пытается понять, почему она сейчас живет в доме у незнакомца и думает о муже, который, она это знает, по-прежнему очень любит ее, и она не может этого понять. Каждый день ее муж просверливает дырки, через которые потекут дешевые электронные развлечения, гадая, где его жена, мечтая, что в какое-то воскресенье ему удастся продать пару машин тем задницам и идиотам, которые приходят на их стоянку. Он чувствует, что время работает против него – как работает оно против всех нас. Против всех: его, их, нас, Долорес, Марии, Гектора и меня, живых чешуек на тяжелой суровой душе Бруклина.

Я проснулся примерно в четыре утра у себя на крыше, дрожащий, одеревеневший, больной. Пустая бутылка и стакан закатились в сток. Я медленно спустился по лестнице, ведущей с крыши. «Стресс тебя достал, – думал я. – Ты слишком много пьешь и странно себя ведешь». Я выпил четверть пузырька маалокса и заснул на несколько часов, а потом Мария поднялась ко мне в спальню смотреть «Улицу Сезам», а я тем временем преобразился в мужчину в деловом костюме, каковым себя воспринимаю. Позавтракав, я сказал Долорес, как когда-то говорил Лиз: