Дмитрий Мережковский - Мессия

• Название: Мессия
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Историческая проза

---

— Что ты, брат, зачем так говоришь? — начал Иссахар и не кончил, покраснел, потупился. Взял кусок с блюда.

— Есть! есть! И впрямь не гнушается! — воскликнул Элиав, продолжая усмехаться недоброй усмешкой.

Авиезер тоже усмехнулся в бороду, а Нааман обвел всех добрыми глазами, с тревогой.

— Может, и выпьешь? — спросил Элиав.

Иссахар подставил чашу, и тот налил в нее из кувшина густой, как масло, алой, как кровь, гранатовой наливки, тоже братнина гостинца. Налил и себе.

— За твое здоровье, Изеркер!

Выпил одним духом.

— Ах, хороша наливка, в жизнь такой не пивал!

Снова налил. Подошла Ноэминь, молодая, испитая женщина, и сказала мужу на ухо:

— Больше нельзя, господин.

— Отчего нельзя? Сколько лет с братом не виделись, как же не выпить на радостях?

Грубо оттолкнул ее локтем в беременный живот, так что она едва не упала.

— Ох, голубчики, миленькие, не давайте ему пить, беды наделает! — взмолилась она к гостям и отошла покорно, как прибитая собака.

— Чашу вторую за успех дела! — сказал Элиав. — К нам-то, чай, не без дела пришел, не для того, чтобы с братцем видеться? Ну-ка говори, Изеркер, зачем пришел?

— Не Изеркер, а Иссахар, — поправил тот и чуть-чуть побледнел, нахмурился.

— Иссахар, по-израильски, Изеркер, по-египетски, — возразил Элиав. — Сам-то ты знаешь ли, как тебя звать? Ну, полно, не сердись, не смотри на меня глазами Авеля. В Авели тебе хочется, да я-то не Каин… Равви, за что Каин убил Авеля? — обратился он к Авиезеру.

— За то, что призрел Бог на Авелев дар, а Каинов отверг.

— А отверг за что?

— Этого никто не знает.

— Ну вот, так всегда: главного никто не знает. А ведь с этого-то все и началось. Скверно началось — скверно, должно быть, и кончится… Говори же, Авель, с чем пришел?

— С доброю вестью, брат: ныне услышал Господь вопль Израиля. Скоро из Шэола выйдете, узники… Наби Нааман, ты пророк Божий, ты лучше моего знаешь все, — говори!

Нааман покачал головой, улыбаясь застенчиво:

— Э, полно, куда мне в пророки! Я человек несмышленый; вся-то мудрость наша котлы да кастрюльки лудить…

— Ничего, говори, Бог вразумит!

Старичок опустил глаза, помолчал; потом заговорил тихо, робко, видимо, повторяя чужие слова:

— Так говорит Господь Саваоф, Бог Израиля: укрепите ослабевшие руки и утвердите колена дрожащие, вот Бог ваш! Он придет и спасет вас; мышцею простертою и судами великими изведет народ Свой из Египта, из печи железной. И будет второй Исход больше первого, и больше Моисея — новый вождь Израиля.

Вдруг поднял глаза, и голос его окреп, зазвенел:

— Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут? Попирают народ Твой, угнетают наследие Твое. Боже отмщений, Господи Боже отмщений, яви Себя, воздай возмездие гордым! У Господа суд с народами: Он будет судить всякую плоть!

— Что-то долго не судит! — проговорил Элиав, усмехаясь язвительно, и, как будто в ответ ему, раздался вопль Шаммая:

— Вот я кричу: обида! И никто не слушает, вопию, и нет суда! Почему Бог пытке невинных посмеивается? Почему беззаконные живут и проводят дни свои в счастьи? Почему земля предана злодеям и Бог покрывает лица их? Если не Он, то кто же?

— Слышишь? — спросил Элиав, глядя прямо в глаза Иссахару. — Прав Шаммай: нет судов Божьих в делах человеческих. Болтовня пустая — все ваши пророчества. Вся земля — рай злодеев, ад невинных, Шэол. Жалкие утешители все вы, врачи бесполезные, будьте вы с вашим Богом прокляты!

Авиезер поднял глаза на Элиава и сказал:

— Не богохульствуй, сын мой. Горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных!

— А ты, брат, что скажешь? — спросил Элиав, продолжая смотреть прямо в глаза Иссахару. — Прав Шаммай или не прав?

— Прав.

— Кто же ответит ему?

— Избавитель.

— А Избавитель кто?

— Сам знаешь.

— Нет, не знаю. Много к нам пророков ходит, не вы одни. Вон и о царе Ахенатоне говорят, что он — Избавитель. Уж не от него ли и ты к нам пришел?

— Зачем смеешься, брат, над святыней ругаешься?

— А что свято, сам-то ты знаешь ли? Правда ли, говорят, что ты в веру царя обратился?

— Нет, неправда.

— Как же намедни, на празднике Солнца, видели тебя среди обращенных? Кого обманываешь, их или нас?.. Что же молчишь? Говори!

— Что мне тебе сказать, брат? Все равно не поверишь. Подожди до завтра, — завтра узнаешь все…

— Завтра? Нет, сейчас, сейчас говори. Что значит: «Скоро из Шэола выйдете, узники»? Без бунта не выйдем. Бунтовать нас пришел, что ли?

— Завтра все узнаешь, — повторил Иссахар, вставая.

Элиав тоже встал и схватил его за руку:

— Стой, так не уйдешь! Нам не хочешь сказать — скажешь царскому приставу!

— Донесешь?

— А ты что думал? Око за око, зуб за зуб. Десять лет из-за тебя мучаюсь, — помучайся и ты.

— Ох, голубчики, миленькие, держите, держите его, беды наделает! — опять закричала Ноэминь.

Все бросились на Элиава, но, прежде чем успели удержать его, он отскочил в угол, схватил стоявший там у стены медный лом, которым ломал камень в каменоломнях, подбежал к Иссахару, занес над ним лом и закричал:

— Прочь с глаз моих, сын Козла смердящего, убью!

Иссахар, закрыв лицо руками, выбежал вон из дома.

Бежал темной улочкой, спотыкался, падал, вставал и снова бежал, обуянный ужасом.

Только за воротами Шэола опомнился. Рядом с ним бежал Нааман и что-то говорил ему, но он долго не мог понять что; наконец понял:

— В Козью пещеру бежим, там переночуем!

Узкою тропинкой-лесенкой, вырубленной в круче скал, поднялись из котловины Шэола на гору, в степь. Вдали красной точкой замигал огонек. Пошли на него. Злые овчарки с паучьими мордами кинулись на них с лаем. Старый пастух вышел им навстречу, отогнал псов, низко поклонился, приветствуя Наамана по имени, — видимо, ждал гостей, — и повел их в пещеру у самого обрыва над Шэолом.

Двое молодых пастухов, сидевших у костра в пещере, среди спавшего стада коз и овец, встали, тоже низко поклонились, подбросили хвороста в огонь, постлали овечьи меха, пожелали гостям доброй ночи и вышли со стадом.

Иссахар и Нааман сели у огня.

«Люди рождаются на страданье, как искры пламени, чтоб устремляться вверх», — вспомнил Иссахар слова Ахирама, глядя на искры в дыму, и подумал: «Завтра Элиав узнает все и простит, полюбит меня!»

Лег и, только что закрыл глаза, начал спускаться по темным, подземным ходам в Нут-Амоново святилище бога Овна; шел-шел и все не мог дойти — заблудился. Красной точкой вдали замигал огонек. Он пошел на него. Точка росла, росла и выросла в красное, на черном небе, солнце. Кто-то стоял под ним, в белой одежде, с тихим лицом, как у бога, чье имя: «Тихое Сердце». Тихий голос сказал: «Ты, Отец, в сердце моем, и никто Тебя не знает, — знаю только я, Твой сын!» — «Проклят обманщик, сказавший: я — Сын!» — закричал Иссахар и, выхватив нож из-за пояса, хотел ударить. Но увидел красную, по белой одежде льющуюся кровь. «Воззрят на Того, Кого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают о сыне», — вспомнил пророчество, выронил нож и упал к ногам Пронзенного, с воплем: «Кто ты?»

— Ахирам, дядюшка твой, а ты думал кто? Да ну же, проснись, сынок! — услышал он голос Ахирама и проснулся.

— Что с тобой, Рыженький? Сон дурной приснился, что ли? — говорил старик, ласково гладя его по голове. — А вот и пропуск!

Вынул из-за пазухи и подал ему глиняную дощечку: рядом с царскою печатью, солнечным кругом Атона, стояло наверху число месяца, а внизу — подпись: «Тутанкатон».

Иссахар взял дощечку и смотрел на нее, все еще дрожа так, что зуб на зуб не попадал.

— Камешек давай! — сказал Ахирам, взглянув на него подозрительно: как бы не отказался от платы.

Иссахар вынул из мошны и подал ему камень.

— Да что ты как испугался? Аль раздумал? Не пойдешь? — спросил старик.

— Нет, пойду, — ответил Иссахар.

VI

— Бедная царица! Когда болит у бога живот, делать ему припарки, ставить промывательные и все-таки верить, что царь — бог, не так-то легко! — смеялся старый вельможа Айя.

Тута, большой любитель острых слов, однажды, в минуту откровенности, передал Дио эту шутку, и часто она вспоминала ее, глядя на царицу Нефертити.

В двадцать восемь лет, мать шестерых детей, все еще она была похожа на девочку: тонкий девичий стан, чуть выпуклая грудь, узенькие плечи, выступающие на ключицах косточки, шейка тонкая, длинная, — «как у жирафа», шутила сама. Под высоким, ведроподобным царским кокошником, низко надвинутым на лоб, так что не видно было волос, детски нежною казалась округлость лица; в слишком короткой верхней губке, слегка выдававшейся над нижней, была детская жалобность; в черных, без блеска, огромных глазах с чуть-чуть косым разрезом, с тяжело опущенными веками и как бы внутрь смотрящим взором — бездонно-тихая грусть.