Дмитрий Мережковский - Царство Антихриста

• Название: Царство Антихриста
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Публицистика

В книге собраны общественно-политические, религиозно-философские и литературные статьи, в центре внимания которых — судьбы России после большевистского переворота.

---

Европа все еще гадает: будет или не будет всемирная революция? А она уже есть: запах ее надо всею Европою, как запах серы перед извержением вулкана.

Европа все еще надеется, что у нее будет не то, что в России: не революция, а эволюция, не срыв, а спуск. Все еще Европа не знает, что из всех спусков — самый отлогий и медленный — в ад.

Мы, русские, давно уже поняли, что здесь, в Европе, слова бесполезны: никого ни в чем никакими словами нельзя убедить. Если между русскими, знающими и не знающими, — стена стеклянная, то между европейцами и русскими, — тем более. Европа видит, слышит нас, но не осязает главного. Ей все еще кажется, что гибель России, ее, Европы, не касается. А когда коснется, — поздно будет.

За что гибнет Россия? Пусть вопрошающие вспомнят башню Силоамскую: «Если не покаетесь, все так же погибнете».

Бич Божий поднят над Европою. Хотим ли мы или не хотим, чтобы он опустился? Такова нераскаянность, таково окаянство Европы, что иногда хотим.

Европейцы думают, что русский большевизм — болезнь для них не опасная: что-то в роде чумы на рогатый скот — к людям неприлипчива. Но, если они ошиблись, то жестоко расплатятся.

Мы уже давно не ждем от Европы жалости. Произошла катастрофа небывалая: тридцать миллионов людей погибло в России. И если погибнут все, — не будет жалости. И добро бы только у «буржуев», — нет, европейские пролетарии к русским братьям своим, гибнущим, еще безжалостнее.

Мы уже давно не ждем стыда от Европы. Все знают, что такое большевики. И вот, самые гордые из европейских народов продают им честь свою за ничто. И добро бы только «буржуи», — нет, и пролетарии, — эти еще бесстыднее.

Ни стыда, ни жалости; так нет ли хоть страха? Но и страха почти уже нет. Помните тургеневского мальчика, выглянувшего в окно, во время кончины мира: «Дяденька, глянь-ка, земля провалилась!» Провалилась Россия, шестая часть планеты Земля, а Европа хочет устроиться на самом краю провала.

Чем грозит русский большевизм Европе, мы предчувствовали смутно еще там, в России, во время наступления Колчака, Юденича, Деникина; но только здесь, в Европе, только теперь, после падения Врангеля, мы видим это с неотразимою ясностью.

Когда под Варшавою разбиты были красные полчища, ничего не стоило свергнуть Советскую власть. Внутри России все уже было готово, и достаточно было искры, чтобы произошел взрыв; достаточно было малейшего извне дуновения, чтобы Советская власть разрушилась, как карточный домик. Но Европа не двинулась, не шелохнулась. Польша заключила мир, Врангель пал, и большевизм, восторжествовав, неимоверно усилился.

Отчего же Европа осталась недвижною? Не захотела или не смогла двинуться? Страшный вопрос.

Наш страх за Европу — страх за себя, за свое. «Моя Европа», — говорил Чаадаев. «У нас две родины — наша Русь и Европа», — говорил Достоевский.

Европейцы в Европе — англичане, итальянцы, французы, немцы; только русские — европейцы всемирные. Гениальною особенностью Пушкина, самого русского из русских людей, Достоевский считает эту способность ко всемирности, «всечеловечности», к чудесным перевоплощениям, вхождением русской души в души всех других народов.

Слабость нашего национального чувства, ныне столь роковая для нас, может быть, и зависит от этого чрезмерно напряженного чувства всемирности. У нас две родины, наша Русь и Европа; одну мы уже потеряли; что если потеряем и другую? Вот наш страх.

Первое и последнее слово Европы о большевизме — «невмешательство». Россия лежит, как тяжело больной, без сознания, без памяти; сама не может встать. А Европа говорит: «Не тревожьте больного, не приводите в чувство, не подымайте, не вмешивайтесь в русские дела».

Это одно из двух: или бездонное невежество, или бесстыдная ложь.

Тут, в самом понятии «вмешательство», положение дел извращено в корне. Речь идет вовсе не о том, чтобы Европе вмешиваться в русские дела, а о том, чтобы России не вмешиваться в дела европейские. Ведь, главная сущность русского большевизма и есть воля к такому вмешательству, воля ко «всемирной революции». Русский большевизм значит Интернационал, а Интернационалом решаются дела не только России, но и всей Европы. Те, кто говорят о «невмешательстве», поддерживают русский большевизм, как орудие Интернационала, т. е. поддерживают вмешательство России в дела Европы.

Хитрый план «невмешательства» еще недавно сводился к тому, чтобы задушить Россию железным кольцом блокады, окружить чумной дом и ждать, пока в нем вымрут все. План оказался недействительным: железное кольцо прорвано. И вот придуман другой план, еще более хитрый: задушить Россию не железом войны, а подушкою мира.

О мире с большевиками говорить трудно. Как, в самом деле, говорить о том, что совершенно непонятно, потому что совершенно безумно? Признав Советскую власть, подписав мир с большевиками, Европа подписала бы себе смертный приговор, одним ударом ножа убила бы себя и Россию.

Для тех, кто знает, что такое русский большевизм, не может быть сомнения в том, что мир с большевиками означает неминуемую мировую катастрофу, нечто, в самом деле, подобное «кончине мира», апокалипсическому «царству Зверя».

Мировая война слишком глубоко вдвинула Россию в Европу, чтобы можно было их разделить. Должно учесть, как следует, безмерность того, что сейчас происходит в России. В судьбах ее поставлена на карту судьба всего культурного человечества. Во всяком случае, безумно надеяться, что зазиявшую под Россией бездну можно окружить загородкою и что бездна эта не втянет в себя и другие народы. Мы — первые, но не последние.

Большевизм, дитя мировой войны, так же как эта война, — только следствие глубочайшего духовного кризиса всей европейской культуры. Наша русская беда — только часть беды всемирной.

Если бы житель иной планеты спросил у нас, что сейчас происходит с земным человечеством, то мы могли бы ответить тремя словами: люди забыли Бога.

О Боге с современными европейцами говорить трудно. Именно здесь, в безбожии, друзья и враги большевизма сходятся. В обоих станах — один и тот же лакей Смердяков, твердо знающий, что нет Бога. Лакей Смердяков знает это не только вместе с большевиками, но и с «буржуями». Из всех буржуйных бездарностей это главная: общая с большевиками метафизика. Ллойд Джордж бранится с Лениным, но милые бранятся — только тешатся. Буржуй — большевик наизнанку; большевик — буржуй наизнанку. Не потому ли борьба Европы с большевиками — такая бессильная и бесчестная.

С современными европейцами трудно говорить о религии вообще, а о христианстве — особенно. Для них давно уже христианство — «миф». Но по слову Чаадаева: «Европа, что бы ни говорила и ни делала, все еще тождественна христианству». Христианство — начало Европы, и конец христианства — конец Европы. Можно бы сказать европейцам: для вас христианство «миф»? Берегитесь, как бы вам самим не сделаться мифом!

Европа все еще тождественна христианству, потому метафизическая основа обоих все еще одна: абсолютная мера человеческой личности — Личность Божественная, Абсолютная Личность — Христос. Если нет Христа, то нет христианства, нет и всей христианской Европы — ни Готики, ни Ренессанса, ни Реформации, ни Революции, ибо все это лишь восходящие ступени человеческой личности. Провал личности — провал всех ступеней, всей европейской христианской истории. Нет истории, нет прошлого; там, где оно было, — пустое место, «гладкая доска», как и поется в «Интернационале».

Du passé faisons table rase.
Сделаем гладкую доску из прошлого.

«Глубокий фундамент всего теперь происходящего заключается в том, что в европейском человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства, и в эти пустоты проваливается все», — говорит В. В. Розанов в предсмертной книге своей «Апокалипсис нашего времени».

Розанов, конечно, прав. Отнюдь не политическим и не социальным, а только религиозным светом можно осветить эти «колоссальные пустоты», понять всю безбрежность того, что сейчас происходит с Россией. Нам кажется, что с Россией происходит небывалое; нет, не только с Россией, но и со всем человечеством.

Кто стоит сейчас на вершине христианских веков, на верхней ступени культурной лестницы? Не рыцарь Готики, не художник Ренессанса, не гуманист Реформации, не гражданин Революции, не «святой мещанин», создавший Европу, «землю святых чудес», а мещанин окаянный, окаянный «буржуй», почти такой же дикий варвар, как большевики. Мировая война обнажила эту буржуйную дикость и варварство.

Буржуй с большевиками согласился в главном — в отрицании Христа — Абсолютной Личности, т. е. в ниспровержении того, на чем построена вся восходящая лестница культурных ценностей. И вот, взобравшись на верхнюю ступень, он вдруг почувствовал, что под ним шатается вся лестница. «Провалишься», — кричат большевики; а буржуй все еще храбрится, делает вид, что крепко держится, но про себя уже знает, что весь провалился. Весь буржуй — собственник. А что такое собственность? Если не экономическая проекция метафизического понятия личности — «где я, там и мое», — то грабеж — и тогда: «грабь награбленное», — буржую на это по существу возразить нечего: он провалился весь.