Леонид Панасенко - Садовники Солнца (сборник)

• Название: Садовники Солнца (сборник)
• Автор: Леонид Панасенко
• Издательство: Промінь
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1981

Действие романа советского украинского писателя-фантаста происходит и в маленьком приднепровском городке с поэтическим названием Птичий Гам, и в Карпатах, и в глубинах дальнего космоса. В книгу вошли фантастический роман «Садовники Солнца» и лучшие фантастические рассказы автора.

---

Славик сварил кофе. По своему рецепту — с солью. Ребята молча прихлебывают из неуклюжих керамических чашек, а Оля читает свои стихи из последнего сборника. Потом замолкает, поворачивает лицо в сторону кресла, где лежит старик, прислушивается.

Тот неспокоен. То что-то забормочет, то всхлипнет протяжно, будто жалуясь, то улыбнется. Счастливо-счастливо.

Помнишь, любимая, свое первое счастье? Первый сеанс, когда ты плакала от радости, что наконец увидела мир. Ты кружилась по лаборатории, взмахивала руками — ловила и ни за что не хотела отпускать свою синюю птицу. Ты расцеловала тогда и меня, и Славика, и даже шлем поливита. Мне тоже хотелось расцеловать эту удивительную машину, подарившую тебе весь мир, а мне — тебя.

Контакты у тебя получались, неглубокие, чужой мозг не гасил твое сознание. Кстати, разве я не говорил, что такое бывает только с очень сильными людьми, большой воли? Так вот. Однажды я подключил тебя к испанскому рыбаку Артуро Васкесу. И ты начала читать чьи-то прекрасные стихи. О море, о звездах…

Море смочило песок, море взбегает на камни, лижет мои ступни, как старый ласковый пес.

Отбегает и снова накатывает, дышит, роняет изо рта пену, в которой влажно поблескивают кристаллы звезд и пузырятся песни матросов, спящих на дне с женщинами, чьи тела из кораллов и соли.

В тот день, Оля, я спросил тебя: «А почему вы никогда не пишете о любви?» Ты повернула ко мне сразу ставшее строгим лицо, помедлила с ответом.

— Это слишком высоко. Будто в горах. А там легко заблудиться и пропасть.

— О-ох, — протяжно стонет старик. Руки его мечутся, он побледнел, судороги сотрясают тело.

— Отключай! — испуганно командует Славик.

Он быстро делает старику инъекцию кардинизина. Славик видит, как плохо их раннему гостю, и уже раскаивается, что согласился на его уговоры. Почти три часа «эстафеты» — это не шутка.

Старик еще слаб. Он задыхается от злости, тоски, презренья к самому себе и шепчет:

— Назад! Верните мне молодость. Сделайте что-нибудь. Я не хочу умирать таким, таким… Возвратите меня. Я хочу иначе. Начать все сначала. Иначе… Возвратите!

«Опять он требует, — удивляется про себя Егор. — Но уже не зрелища, а невозможного. Требует спасения. Мы не волшебники, поймите это, милый дедушка. И простите эту странную машину — поливит…»

Старик хлопнул дверью. Он еле идет, и его модные ботинки загребают в лужах мертвые листья. Егору больно смотреть на него. Он отводит взгляд от стены-окна. И натыкается им на веселую мордашку Солнца на груди у Славика. Солнышко, наше солнышко, думает Егор. Как мало ты еще согрело человеческих душ, как часто — гораздо чаще, чем врачи — мы разводим руками: поздно, жить будет, но душу спасти невозможно. Плохо, что нас зовут на помощь, когда беду уже не спрячешь. Ни от себя, ни от других. А многие и не зовут, и не подозревают даже, что им нужна какая бы там ни было помощь.

— Когда мы, наконец, засядем за отчет? — вопросительно ворчит Славик. — Три месяца! Три месяца сидим на этой станции и не можем уразуметь, что внутренний мир человека не может быть и никогда не станет общественным достоянием… Хоть ты ему, Ольга, скажи. Он все думает, что меня случай с Ильей ополчил против поливита…

«Славик, конечно, прав, — думает Егор. — Быть ему руководителем отдела Совести. Потом. А сейчас у нас конкретное задание сектора по изучению социальных последствий развития науки и техники: дать рекомендации где и как можно использовать эту странную машину — поливит. Обнажитель душ, как еще называет его Славик».

— Вы, наверно, устали, ребята? — робко спрашивает Оля. — Я ненадолго. Загляну куда-нибудь — и домой. Так хочется побыть зрячей, полюбоваться осенью.

И уже тревожно — к Егору. Ищет лицом, будто радаром:

— Вы не сердитесь на меня, Егор? А то все молчите и молчите…

Ласковая моя. Смешная девчонка. Несмышленыш упрямый. Я мало знаю слов, в которые сразу веришь. Ну как тебе рассказать, что дождь уже кончился и стволы желтого света выросли в нашей роще? Что засыпает полуденным сном речка, и вода тщетно пытается смыть у берега отражения багряных и золотистых крон. Как объяснить тебе, Оля, что сейчас мне тоже хочется писать стихи?

Вот что я сделаю. Не скажу тебе ни слова, а сяду в свободное кресло поливита и подключу твое сознание к себе… И тогда ты сама все поймешь. И узнаешь, почему я так упорно молчу.

Егор словно невесомый. Словно хватил лишку молодого вина. Молча садится во второе кресло. Надевает биошлем. Лицо Ольги все еще ищет его, ожидает ответа.

— Подожди еще минутку, Оля… — шепчет Егор.

НЕДОСТРОЕННЫЙ ДОМ

Модуль чуть тряхнуло: еще одна река, блеснув широким серебристым плесом, уплыла вдаль. Дальше — поле, лес, какой-то маленький город, опять поле, паутина дорог…

Илья переезжал.

В школе Садовников после неудачного экзамена и разговора с Иваном Антоновичем он объявился недели через две. Загорелый, обветренный, веселый. Друзьям он сообщил, что только что вернулся из Северной Америки, откуда привез уникальную запись. В Школе знали: Илья с детства увлекается голографическим кино, в частности съемками деревьев, и вовсе, чужд хвастовства. Раз говорит, уникальная, значит так оно и есть.

В библиотеке, куда Илья принес целую коробку книг-кристаллов, возле проектора сидел Юджин Гарт. Он просматривал новинки.

— Долги — наше богатство? — кивнул Гарт на коробку и улыбнулся — всепрощающе и радостно. «Я рад тебя видеть, — говорила улыбка руководителя школы. — Как читатель ты, конечно, баламут и годами путаешь личное с общественным. Ладно, я прощаю тебе это. Я готов простить тебе большее — неудачу с экзаменом, но все же хочу знать: что ты намерен делать дальше?»

— Я не понял греха, Юджин, и уехал в Калифорнию, — сказал Илья, высыпая кристаллы в бункер коллектора. — Я его чувствовал — грех. Еще когда от Анатоля уходил — чувствовал. А понять не мог. И когда Иван Антонович меня отчитывал — тоже не мог. Думал так: ну, пусть метод порочен, — виноват, согласен, — но ведь главное-то достигнуто: понял я беду человека, понял… Начал в Калифорнии фильм снимать — тоже не клеится… Тут-то дерево и объяснило мне все.

— Ассоциации?

— Да, что-то похожее… Я давно хотел подсмотреть жизнь секвойи. Даже имена ее — музыка. Веллингтония, Мамонтовое дерево… Нашел такое. Не секвойя — красавица. Высота — сто семь метров. Общие планы я за полчаса сделал, а что потом?.. С гравипоясом вокруг нее вертеться, думаю? Душа не принимает. Слишком серьезное дерево, гордое. Оно же минимум три тысячи лет прожило. В муках и радостях крону возносило. Вырастало. Эта крона как раз и напомнила мне душу человеческую. Высоко она, далеко до нее — факт… Я решил взобраться на дерево. Сам. Без помощи всяких там технических чудес. Решил — и начал восхождение.

— Как? Без страховки? — на лице Юджина отразилось удивление.

— Нет, почему. Я запасся альпинистским снаряжением — специальная обувь, крючья, веревка с карабином… И кадры пошли косяком. Оригинальные, неожиданные, смелые. Потому что я повторял путь дерева: я вырастал вместе с ним… Так вот. Первых веток я достиг под вечер. Что за ветер там был! Какие только песни он мне не насвистывал. Вальсы, марши, гимны. И у всех одно название — Вел-линг-то-ни-я.

Илью слушало уже человек десять.

— Закрепившись, я там и заночевал. На первых ветках. Ярко светила луна. Над головой ходили темно-зеленые, почти черные, волны кроны и шумели, шумели. А я снимал сон коры и тревогу хвои… Утром я достиг вершины. С меня сошло семь потов, но я мог объявить всему миру: «Я познал душу этого дерева, потому что познал его жизнь». Там, на головокружительной высоте, я и спросил себя: «А как же ты мог подумать, мельком взглянув на срез сознания человека, подслушав несколько мыслей, что ты уже понял беду его и познал его душу? Стыдись, Илья, — сказал я себе. — И действуй».

— Ты покидаешь нас? — спросил Гарт.

— Сегодня же отстыкую свой модуль — и в путь. Полечу к Днепру. Там есть маленький городок со смешным и поэтичным названием. Городок Птичий Гам. Это родина Анатоля, и я хочу там пожить. Узнаю друзей его, родных. Прочту его любимые книги… Словом, я должен стать для Анатоля братом, другом, кем угодно, но только не гостем, нарочно сломавшим лыжу… Я вам позвоню, Юджин.

За барьером лоджии едва слышно позванивала прозрачная пленка обтекателя. Пока Илья вспоминал прощание со школой, модуль миновал желтый мазок берега и бесшумно заскользил над океаном.

Полет предстоял долгий. Конечно, проще было бы отправить модуль с грузовым караваном, а самому, загерметизировав кабину гравилета, прыгнуть в стратосферу. Тем более, что подобные трансатлантические перелеты на тихоходных модулях возбранялись. Но уж очень Илья соскучился за время путешествия к секвойям по своему уютному жилищу да и на новом месте хотелось обосноваться сразу и всерьез.