Джордж Блейк - Иного выбора нет

• Название: Иного выбора нет
• Автор: Джордж Блейк
• Издательство: Междунар. отношения
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991

Данная книга — увлекательный рассказ о жизненном пути разведчика-профессионала. Автор, он же главный герой, знакомит с «кухней» западных спецслужб, прежде всего Интеллидженс сервис, известной ему по собственному опыту. Детство, семья, участие в голландском Сопротивлении, служба в Королевском военно-морском флоте, корейская война и плен, мучительные нравственные искания, работа в резидентурах, арест, суд, тюрьма и побег — такова нить автобиографического повествования, перерастающего в остросюжетный детектив. Завершают книгу глава о жизни автора в СССР, размышления о былом и взгляд на кризис, переживаемый нашим обществом.

---

Без сомнения, это личные взгляды Джорджа Янга, но, думаю, они точно отражали молчаливое мнение большинства офицеров СИС.

Хочу также отметить, что, кроме участия в подготовительной стадии операции «Золотой секундомер», я никогда больше по работе в СИС не контактировал с ЦРУ и не был задействован в объединенных акциях этих двух разведок.

Уезжая, американцы взяли с собой в Вашингтон детальные планы каждой части операции. Получилось так, что через два дня после их отъезда я вышел на связь с советским резидентом. Я передал ему пленку с протоколами совещания, а также набросками и планами, которые мне удалось сфотографировать накануне во время обеденного перерыва. Я рассказал ему в общих чертах о берлинском проекте и обратил внимание на секретность, которой была окружена операция, а также на необходимость позаботиться о том, чтобы контрмеры советской стороны выглядели естественно и не вызывали подозрений. Мой советский коллега был поражен дерзостью и размахом плана и попросил меня о скорейшей новой встрече, чтобы обсудить все более подробно, а я бы информировал его о новостях.

Когда мы встретились через неделю, он сообщил мне, что ввиду важности материала он лично отвез в Москву сфотографированные документы. Теперь они там изучаются с целью выработки соответствующих защитных мер. Для начала наиболее важные и секретные сообщения предполагалось рассредоточить по другим каналам. Но ему специально поручили заверить меня: не будет предпринято шагов, которые могли бы навести на мысль о том, что советская сторона что-либо знает или хотя бы подозревает. Моей безопасности придавалось первостепенное значение. Поэтому операция должна идти своим чередом. Более того, ее можно было даже использовать в интересах СССР.

Как же получилось, что я, который был так горд в то утро в августе 1944 года, когда полковник королевской морской пехоты Кордо, начальник управления Северной Европы, сообщил мне в своем кабинете на девятом этаже дома 54 по Бродвею, что я теперь сотрудник легендарной британской разведки, я, который с трудом верил в свое счастье, теперь по доброй воле открывал тайны самых секретных операций своей службы представителю Советского Союза? Чтобы объяснить это, мне придется начать с истории моей жизни, и прежде всего рассказать о том, как формировались мои религиозные и идейные убеждения и как я попал в ситуацию, в которой теперь находился.

Глава вторая

Первые изменения в моей жизни произошли, когда мне было двенадцать, — умер отец. До этого вся семья, состоявшая из родителей, двух младших сестер и меня, жила в достатке в Роттердаме, а позже в Шевенингене — модном морском курорте неподалеку от Гааги. Отец владел маленьким заводом по изготовлению кожаных рукавиц для клепальщиков роттердамской судоверфи. Последним годам его жизни сопутствовали болезни и волнения из-за тяжелого кризиса в судостроении, последовавшего за катастрофой на Уолл-стрите. Переживания из-за нехватки денег ускорили его кончину. На нас, детях, семейные неурядицы почти не отражались, так как, несмотря на сгущавшиеся тучи, маме всегда удавалось сохранять в доме спокойную атмосферу.

Мой отец, Альберт Бехар, родился в Константинополе, где его предки нашли убежище после изгнания евреев из Испании в конце XV века. Дед был богатым купцом, торговавшим коврами, имел много сыновей и дочерей. Процветание семьи длилось до смерти деда, затем старшие сыновья ухитрились быстро промотать его значительное состояние. В доме отца на Босфоре говорили по-испански, но бабушка писала своим многочисленным детям, которые после первой мировой войны поселились в разных странах Европы и Ближнего Востока, по-испански в транскрипции иврита.

Подобно большинству богатых и образованных евреев с Востока, родственники отца воспринимали Францию как колыбель цивилизации, культуры и хорошего вкуса. Они преклонялись перед всем французским и, будучи равнодушными к стране, в которой жили, были готовы принести любую жертву во имя Франции. Но мой дед, который умер до войны, был человеком достаточно осмотрительным, и, несомненно, из-за сильного влияния Германии в Турции того времени он послал одних сыновей учиться в немецкие университеты, а других — во французские. Отец — младший из сыновей — учился в Сорбонне. Я так никогда и не узнал, чему он там учился. Он едва успел начать курс, как разразилась первая мировая война. Настроенный страстно профранцузски, он сразу бросил университет и вступил добровольцем в Иностранный легион. Для турецкого подданного это была единственная возможность сражаться на стороне французской армии. Многое из того, о чем я говорю, — мои предположения, потому что отец никогда не распространялся о своем происхождении и прошлой жизни. Я знаю, что он служил в Иностранном легионе, потому что он говорил об этом матери и сохранилась его фотография в форме.

Как и почему он впоследствии оказался у англичан, я не знаю, он не рассказывал. Но какое-то время в войну он служил в британской армии в Месопотамии, и я могу предположить, что его хорошее знание турецкого языка пригодилось для каких-нибудь разведывательных операций или чего-нибудь в этом роде. На войне он отличился и имел внушительный ряд медалей, среди которых были британский и французский военные кресты. Отец принял британское подданство, был несколько раз ранен и так до конца и не поправил свое здоровье. Он имел право на пенсию по инвалидности и ежемесячно получал ее в английском консульстве в Роттердаме. Последнее место его военной службы было именно в этом городе, где он со своей частью наблюдал за возвращением домой через Голландию английских пленных из немецких лагерей. Тогда он и встретил мою мать, влюбился в нее и решил жениться.

Мать происходила совсем из другой семьи. Она принадлежала к голландской фамилии, которая в XVII веке переехала из Вестфалии в Роттердам, и хотя предки были торговцами, но произвели на свет множество чиновников, врачей и священников. Ее отец работал архитектором при роттердамском муниципалитете, а дед матери, происходивший из гугенотов, был архитектором на государственной службе. По иронии судьбы, он спроектировал несколько тюрем в разных частях Голландии, и в результате его дети родились в разных городах, знаменитых большими темницами. Мой дед умер в последний год войны от испанки, которая тогда свирепствовала в Европе. Бабушка осталась с пятью детьми — тремя девочками, старшей из которых была моя мать, и двумя мальчиками-подростками. Именно старший из моих дядей, заинтересованный в практике английского языка, познакомился с моим отцом и как-то пригласил его в гости на чашку чая. За первым визитом последовали другие, и отец стал другом семьи.

Бабушка, скорее всего, жалела этого одинокого солдата, оторванного от родины, а детям, наверное, он казался весьма романтической фигурой. Он был стройным, со смуглым приятным лицом, которое, впрочем, портили два шрама, по одному на каждой щеке — отметины шрапнели. Недостаток искупали глаза — большие, темные и действительно красивые. Неудивительно, что все три девушки втайне влюбились в него. Моя мать, без сомнения, была самой привлекательной из них. Тогда, в двадцать три года, она была высокой, с правильными чертами лица, обрамленного белокурыми волосами. В ней была бездна обаяния, которое она сохраняла всю жизнь, и самые разные люди невольно проникались к ней симпатией. Она была женщиной того типа, который привлекает восточных мужчин, и, по логике вещей, отец неизбежно должен был влюбиться. Они стали встречаться, и вскоре последовало предложение. У отца еще оставались кое-какие деньги из наследства, и он решил поселиться в Роттердаме, основав свое дело.

Бабушка наблюдала за развитием событий с растущей тревогой. Она, конечно, надеялась, что ее дочери выйдут замуж за голландцев из хороших семей, и ей совсем не пришлась по сердцу перспектива получить в зятья этого смуглого иностранца, о котором она мало что знала и чьи виды на будущее были слишком туманны. Если бы она знала, что отец еврей, то противилась бы браку еще сильнее. В сравнении с другими странами антисемитизм в Голландии не слишком развит, но это не значит, что люди круга моей бабушки были начисто лишены предрассудков в отношении этого древнего народа. Когда говорилось о евреях, они не могли удержаться от пренебрежительных замечаний. Конечно же, она бы не приняла с распростертыми объятиями еврея в качестве члена семьи. Отец, видимо, понимал это и, сознавая, что и так столкнется с достаточно сильным противодействием, решил не ухудшать положение и не сказал будущей жене о своем еврейском происхождении. Потом ему, вероятно, становилось все труднее и труднее начать разговор на эту тему, и он продолжал молчать. О том, что он был евреем, мы узнали только после его смерти, когда я жил в Египте у его сестры.

Чтобы избежать неприятных ситуаций из-за бабушкиного недовольства женитьбой, молодая пара уехала в Лондон, где в Челси в отделе записи актов гражданского состояния они зарегистрировали брак без церковной церемонии. Вернувшись в Роттердам, родители поселились в старинной части города неподалеку от памятника Эразму. Я хорошо помню эту статую с тех пор, как маленьким мальчиком играл на площади, где она стояла. Говорили, что Эразм переворачивает страницу книги, которую держит, всякий раз, когда часы на церкви Св. Лаврентия отбивают час. Но, как внимательно я ни следил, никогда не поймал этого момента. Этой части города с ее узенькими улочками и маленькими площадями теперь нет — ее полностью уничтожила немецкая бомбардировка в мае 1940 года. Старый дом, в котором я родился и который помню очень смутно, был разделен на две части: в нижнем этаже находились мастерская и контора отца, а верхние были жилыми.