Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты.

• Название: Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты.
• Автор: Светлана Бондаренко
• Издательство: АСТ
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 966-696-779-0

В эту книгу, подготовленную многолетним исследователем творчества

братьев Стругацких Светланой Бондаренко, вошло множество неизвестных

текстов этих мэтров фантастики — черновики и ранние варианты

известных произведений, сценарии и рассказы.

Все тексты публикуются впервые.

Книга дополнена рисунками А. и Б. Стругацких на полях рукописей и

снабжена подробными комментариями

---

— Нет, — сказал я и добавил чисто из вежливости: — А что это такое?

— Город, — отвечал он, — это город. Так никогда там не бывали?

— Нет, — сказал я.

— Это, знаете, даже к лучшему, — заметил он. Я не возражал.

— Со мной только что случилась одна вещь, — растерянно сказал он, и я почувствовал, что, несмотря на его решительное заявление, он еще далеко не решился на полную и окончательную откровенность. Я вдруг почувствовал себя заинтригованным и притворно равнодушно проговорил:

— Вы совсем не обязаны рассказывать об этом первому встречному.

Мне показалось, что при одной только мысли, что ему придется что-то скрыть, он испугался. Во всяком случае, он зама хал руками — кончик горящей папиросы принялся описывать замысловатые кривые:

— Что вы, что вы!.. Как же так — не обязан! Это зашло слишком далеко… Если бы вы только знали, как далеко это зашло!

«Любовная история», — уныло подумал я и ограничился нейтральным:

— Что вы говорите!

— Да! — с жаром воскликнул он. — Очень далеко! Но, знаете ли…

Он помолчал несколько секунд, словно не решаясь продолжить, потом сказал виноватым голосом:

— Знаете, я думаю, мне надо начать издалека… С самого начала. А то вы совсем не поверите…

Я представил, что мне угрожает, и совершенно искренне на этот раз возразил:

— Ну стоит ли рассказывать о таких вещах незнакомому человеку? Я понимаю, вам тяжело, но…

— Да, да! — перебил он меня. — Вы правы, мне очень тяжело!

Мне и раньше было нелегко чувствовать в себе такое, но раньше это, знаете ли, касалось только меня… Окружающие, знаете ли, страдали мало, но теперь… Это, в конце концов, может касаться даже вас!

«История с моралью», — моментально решил я. Это было ужасно. Но уйти я уже не мог: меня удерживал его жалобный голос.

— Это началось еще в детстве, — сказал он. — Я начал учиться играть на скрипке и разбил четыре стакана и блюдце.

— Как? Сразу? — спросил я, чтобы что-нибудь сказать. Его слова мгновенно напомнили один разговор в автобусе: «Вы представляете, вчера дворник бросал нам дрова и разбил люстру!»

— Нет, не сразу. В течение первого месяца обучения. Уже тогда мой учитель сказал, что в жизни не видел чего-либо подобного.

Я промолчал, но тоже подумал, что это должно было выглядеть довольно странно.

— Это известный физический закон, — пояснил он.

— Н-да, я, кажется, припоминаю, — промямлил я, тщетно пытаясь сообразить, причем тут физика.

— Явление резонанса. Каждое тело, знаете ли, обладает так называемыми собственными колебаниями. Если внешнее воздействие также представляет собой колебательный процесс, и частота колебаний совпадет с частотой собственных колебаний тела, возникает резонанс. Тело начинает колебаться со всё большей амплитудой и наконец разваливается.

— Амплитуда, — произнес я. По-моему, это вышло довольно глупо, но он сразу же подхватил:

— Вот воинские части, проходя по мосту, специально сбивают шаг, идут не в ногу. И это, знаете ли, потому, что бывали случаи, когда вот таким образом разрушались мосты.

Я наконец вспомнил соответствующий анекдот из школьной физики, и мне стало несколько легче, а он уже рассказывал про стаканы. Оказывается, стаканы тоже имеют собственные колебания, и можно дробить их резонансом, если подобрать соответствующую частоту звука. Звук — это ведь тоже колебания, мне это как-то не приходило в голову уже много лет.

— Но главное, — продолжал мой новый знакомый, — главное, знаете ли, в том, что это очень редкое явление. На производстве резонанс — это реальная опасность: различные, знаете ли, вибрации, а в обыденной жизни, в хозяйстве — это редчайшая вещь.

Какой-то древний правовой кодекс, например, поражает исчерпывающим учетом всех случайностей. И там — это обычно приводится как анекдот — указывается компенсация, причитающаяся с владельца того петуха, который криком разбил кувшин,— владельцу кувшина.

— Действительно, анекдот, — согласился я.

— Да. А я вот своей, знаете ли, скрипкой за месяц разбил четыре стакана и блюдце, — закончил он горестно.

Мы помолчали. Я приводил в порядок мысли, пытаясь сообразить, какое всё это имеет отношение к любовной истории этого человека. Потом он сказал:

— Вот с этого и началось. Родители запретили мне заниматься музыкой. У папы был большой красивый сервиз севрского фарфора. Папа очень боялся за этот сервиз. Мама тоже была против… Но дело, знаете ли, не в этом… Это всё — семейное…

Я почувствовал, что он стыдливо заулыбался.

— Потом все мои знакомые отметили, что я нарушаю закон бутерброда.

— Странная фамилия, — сказал я глубокомысленно.

— Какая фамилия?.. Ах, закон… Нет, это не фамилия. Это просто… ну просто шутка, что ли. Знаете, есть поговорка: «Бутерброд всегда падает маслом вниз»? Вот отсюда и пошло «закон бутерброда», или его еще называют «четвертое правило термодинамики»: вероятность желаемого исхода всегда меньше половины.

— Половины чего? — спросил я, чтобы скрыть смятение, в которое меня повергло слово «термодинамика».

— Как вам сказать… — Он, казалось, был озадачен моим замечанием. — Ну, половины, знаете ли, всех возможных… То есть, простите, вы правда не знаете, что такое вероятность?

— Я как-то никогда не задавался таким вопросом, — сказал я сделанной развязностью. — Если позволите, я подумаю и, возможно…

— Пожалуйста, — сказал он несколько растерянно, и я честно принялся думать. Сначала мне припомнился ряд выражений типа «возможность, действительность, случайность и необходимость». Потом всплыла формулировка, всегда поражавшая меня своей очевидностью: «Возможность далеко не есть действительность».

— Что-нибудь из области философии? — предположил я.

Он покашлял недоуменно и сказал:

— Н-нет… Это, знаете ли, математика… Вероятность — это количественная характеристика возможности наступления того или иного события.

Я почувствовал себя уязвленным и разочарованным:

— А причем здесь бутерброды?

— Бутерброды… Ну, ведь бутерброд может упасть или маслом вниз, или маслом вверх. Так вот, вообще говоря, если вы будете бросать бутерброд наудачу, случайным образом, то он будет падать то так, то эдак… Пусть вы бросили бутерброд сто раз…

Сколько раз он, по-вашему, упадет маслом, знаете ли, вверх?

Я подумал. Почему-то я вспомнил, что еще не ужинал. Но я сказал:

— Думаю — раз пятьдесят… Если наугад, то как раз половинка на половинку.

— Именно! — воскликнул он. — Вот и можно подсчитать вероятность: всего событий сто, благоприятных событий — бутерброд маслом вверх — пятьдесят, делим пятьдесят на сто, будет половина, одна вторая.

— Ага! — сказал я.

— Это, конечно, очень грубый пример, но я надеюсь…

— Да, да, — сказал я поспешно, но мне не удалось его остановить.

Он начал читать лекцию по теории вероятностей. Я кое-что понял. Оказывается, если бросать бутерброд сто раз, он может упасть маслом вверх не пятьдесят раз, а пятьдесят пять или даже двадцать, но если бросать его очень долго и много, то как раз получится, что масло вверху окажется приблизительно в поло вине всех случаев («с достаточной точностью», как он выразился). Я представил себе этот несчастный бутерброд с маслом (и может быть, даже с икрой!) после того, как его бросали тысячи раз на пол, пусть даже не на очень грязный, и спросил, неужели действительно были люди, которые этим занимались. Он так увлекся, что даже не обратил внимания на мой вопрос, но потом выяснилось, что для этих целей пользовались в основном не бутербродами, а монеткой, как в игре в орлянку. Он говорил минут двадцать, забираясь всё в более глухие дебри, и скоро я совсем перестал его понимать, и сидел, глядя в хмурое небо, и думал, что, вероятно, скоро пойдет дождь. Из всей лекции я запомнил только полузнакомый термин «математическое ожидание». Он употреблял этот термин неоднократно, и каждый раз я представлял себе большое помещение типа вокзала, с кафельным полом, где сидят люди в очках и, подбрасывая время от времени к потолку монетки и бутерброды, чего-то сосредоточенно ожидают. Должно быть, ужина.

Но тут он оглушил меня новым термином: «предельная теорема Муавра — Лапласа» и сказал, что всё выше рассказанное к делу не относится.

— Я, знаете ли, совсем не об этом вам хотел рассказать,— проговорил он голосом, лишенным прежней живости.

— Вы, вероятно, математик? — спросил я с участием. Он вызывал у меня какую-то жалость. Не ту почтительную жалость, которую я испытывал ко всем работникам точных наук, а какую-то особую… Слишком резок был переход от вдохновенного изложения основ к этому печальному «знаете ли». И тут он меня удивил:

— Нет, — сказал он уныло. — Я не математик, я — библиотекарь.