София Дубнова-Эрлих - Жизнь и творчество С М Дубнова

• Название: Жизнь и творчество С М Дубнова
• Автор: София Дубнова-Эрлих
• Жанр: Русская классическая проза

---

(284) Зима 1940-41 г. была вьюжная, суровая. Писатель мерз в обширном кабинете; вспоминались далекие петербургские зимы. Дочь и внуки уехали, и он следил за их сложным маршрутом, тревожась за шестинедельную правнучку Мириам, которую назвал в письме "самой юной заокеанской путешественницей".

Вокруг шумела трудная, противоречивая, перестраивающаяся жизнь; она не вторгалась в келью отшельника. Новая действительность была ему органически чужда; в ней отсутствовали необходимые атрибуты существования - постоянное общение с разбросанными по свету идейными соратниками, активное участие в культурной и общественной жизни всемирного еврейства. Событием в монотонном беге дней становился каждый отклик издалека, каждая новая книжка еврейского журнала. Рой воспоминаний пробудило письмо д-ра Майзеля, бывшего библиотекаря берлинской общины, переселившегося в Иерусалим. Горечь, переполнявшая душу писателя, вылилась в строках ответа, датированного 5 марта 1941 г. Подтверждая получение письма, С. Дубнов писал: "...Как всякая весть из далеких стран, оно было большим событием в жизни человека, заключенного в охваченную войной тюрьму Европы, хотя и в пределах нейтральной страны. Положение нашей братии в Палестине теперь несколько улучшилось, благодаря победам англичан в Африке (побольше бы таких побед!). Есть надежда, что зараза мировой бойни не коснется вас и не осквернит святынь нашей родины. Заслуги Палестины перед Богом и мне пошли на пользу - оттуда, хоть изредка, приходят письма и печатный материал, в то время, как из Америки я не получил с конца лета 1940 г. ни единого слова..... Наша жизнь теперь полна чудес: мы чудом остались в живых в мире, в котором кишмя кишат ангелы смерти (на языке современной науки они зовутся смертоносными бомбами) и всякие другие духи разрушения, даже вне пределов поля брани. Но мы отрезаны от источника нашей культурной жизни; после долгих поисков мне едва удалось получить маленький еврейский календарь 1941 года, единственный образчик нашей "литературы" за истекший год. Иностранные газеты здесь не получаются; о том, что происходит на свете, мы знаем немного, и это немногое оформлено по местному рецепту. А вы, обладатели богатств, еще жалуетесь на кризис литературы в вашей стране!

(285) "Двадцать лет тому назад... в тревожное время я находился на родине и надеялся через год уехать в Берлин. Теперь я никуда не собираюсь: все пути закрыты. Берлин превратился в Содом, и все наши европейские центры разрушены содомлянами. С разных концов земли глядят на меня Америка и Палестина, и я туда устремляю взгляд. Но знаю - они недостижимы, и мне суждено оставаться в "сей превеликой и мрачной пустыне". Мой "Талмуд" в последние годы доведен до конца - вышел последний том русского издания десятитомной "Истории" (Рига, 1936-1939). Закончено и "дополнение к Торе"; последний том "Книги Жизни" (берлинский период) вышел в свет в 1940 г., но я, к сожалению, в силу разных обстоятельств, не имею возможности послать эту книгу Вам и прочим друзьям. Теперь я ничего не пишу для печати, а только читаю мировую литературу и делаю заметки, когда позволяют силы.

"Друзья пекутся о моей судьбе, а у меня одна забота; я берегу находящиеся в моем распоряжении архивные материалы, которым может грозить расхищение. Эта драгоценная коллекция первоначально предназначалась для двух академий - в Иерусалиме литовском и в древнем Иерусалиме. При теперешних обстоятельствах я хотел бы одну часть передать в Национальную библиотеку в Иерусалиме, а другую - Иво в Америке, ставшей новым центром еврейства. Я намерен оформить этот план в завещании, но он может встретить препятствия со стороны местных руководящих сфер, и это меня крайне тревожит. Для вас должен быть теперь ясен ответ на предложение передать некоторые документы в архив "Бецалель". Когда пламя охватывает кедры, стоит ли. заботиться о малой травке? Национальный архив единственное место, где должны храниться тысячи писем на общественные и литературные темы, накопившиеся за 60 лет, и сотни исторических документов, и мой мозг сверлит мучительный вопрос: удастся ли мне осуществить этот план после окончания войны, и доживу ли я до этого дня?

"Моя семья теперь разбросана по всему земному шару. Дочь и внуки, беглецы из Варшавы, находившиеся в Литве, недавно уехали в Америку через Россию и Японию. Другие дети, давно живущие в Советском Союзе, не добились разрешения на то, чтобы съездить в Прибалтику навестить меня... Пишите мне о (286) жизни в Иерусалиме, о тамошнем университете, пострадавшем в последнее время... Всякое сообщение о том, что делается в нашей стране, будет принято с горячей признательностью одиноким обитателем Прибалтики".

В мае писатель получил странное известие из далекого экзотического города Кобе. Под телеграммой, содержавшей запоздалое поздравление с восьмидесятилетием, красовалась подпись: "Еврейская община в Кобе. Дочь София". Спустя некоторое время выяснилось, что в японском портовом городе, где увязла на несколько месяцев большая группа эмигрантов, представители еврейской общины отпраздновали восьмидесятилетний юбилей писателя.

Последнее письмо к старшей дочери, написанное 12 июня 1941 г., проникнуто грустью и резигнацией. С. Дубнов сообщает, что дни его текут тихо и монотонно; из писателя он превратился на склоне лет в читателя и вернулся к любимцам юности, в которых находит новую прелесть. С увлечением перечитывает ой "Войну и Мир". Досуга для чтения достаточно: огромный архив давно приведен в порядок; все материалы распределены по рубрикам. Почта ежедневно приносит московские газеты; сообщения о том, что происходит на Западе, внушают мучительную тревогу за культурные народы, очутившиеся в пасти зверя. Главной отдушиной в зарубежный мир является Палестина, откуда время от времени приходят письма и журналы.

Спустя десять дней после того, как написаны были эти строки, германская армия перешла границу Советского Союза. 29 июня на Ригу были сброшены первые бомбы. 1-го июля немецкие отряды вступили в столицу Латвии.

(287)

ЭПИЛОГ

В начале июля из предместья, где жил С. Дубнов, выселены были все евреи. Друзья помогли писателю скрыться, но агенты Гестапо выследили его и арестовали. "Они интересовались - рассказывает рижанин, переживший гибель местного еврейства и подробно ее описавший (Max Kaufmann, Die Vernichtung der Juden Lettlands Muenchen 1947), - его работами, написанными в Риге, и требовали, чтоб он их отдал. Рукописи были спрятаны и С. Дубнов заявил, что они остались в Кайзервальде, откуда он давно уехал. Его выпустили на свободу, но вскоре опять арестовали. По настоянию члена Юденрата Шлиттера (венский еврей), он был снова освобожден; на волю он вышел совершенно разбитым и поселился в гетто. Шлиттер был по распоряжению Гестапо арестован и расстрелян.

"В гетто профессор получил небольшую комнатку в богадельне на улице Людза. Но и там он не оставался без дела: карандашом, который по его словам служил ему 37 лет, он писал хронику, носившую название "Гетто". За короткое время, проведенное в стенах гетто, он сумел создать там небольшой очаг еврейской умственной жизни. Во время первой "акции" (30 ноября 1941 г.) он был переведен в другой приют для старцев и потом, в пору второй "акции" (8 декабря 1941 г.) - в дом на Людза 56. В этом доме нашли убежище семьи служащих в еврейской полиции... Латвийский палач Данскоп, явившийся туда с целью контроля, спросил старика-профессора, принадлежит ли он к семье кого-либо из полицейских. Получив отрицательный ответ, он приказал ему присоединиться к маршировавшим мимо колоннам. В доме началась суматоха, и один из полицейских (немецкий еврей с железным крестом, имя неизвестно) кинулся догонять колонну, надеясь спасти С. Дубнова, но было уже поздно. Историк прошел свой последний путь. Он был убит в Рамбули, под Ригой, где погибли почти все рижские евреи".

Другой очевидец гибели рижского гетто (Гилель Меламед, Цукунфт 1946, кн. 4) сообщает следующую версию: "Когда немцы заняли Ригу, они выбросили С. Дубнова из квартиры и захватили всю его огромную библиотеку. Старика-писателя погнали на допрос в Гестапо. Через несколько дней его выпустили. С. Дубнов неохотно рассказывал о допросе, сказал только, что впервые в жизни имел дело с такими извергами. Он поселился в приюте для старцев во временном гетто. 25 октября это гетто было ликвидировано ... Потом наступило роковое 30 ноября... в эту страшную ночь шуцманы и палачи Гестапо расстреляли половину населения гетто... Следующую неделю оставшиеся в живых провели в состоянии летаргии.... Профессор Дубнов был болен. Он заболел в ту ночь, когда жителей гетто выгнали из домов на улицу. Его тогда спасли, переведя в ту часть гетто, которую убийцы "по техническим соображениям" еще не решались "эвакуировать". С. Дубнов чувствовал, что приходит конец... Наступила жуткая ночь с 7-го на 8-е декабря 1941 г. Повторилось то же, что и на прошлой неделе, но более "организованно". Больных и слабых людей сажали в синие автобусы. Не хватало мест для всех, и многих стариков и беременных женщин расстреливали тут же, на месте. Когда С. Дубнова выгнали на улицу, у него была высокая температура - 38,5. Он был не в силах быстро подняться на ступеньку автобуса. Пьяный латышский полицейский подбежал к нему и выстрелил прямо в затылок. С. Дубнов упал замертво. На следующий день его похоронили в братской могиле на старом еврейском кладбище в рижском гетто".