Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

• Название: Виновны в защите Родины, или Русский
• Автор: Тимофей Круглов
• Издательство: ИнфоРос
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-903675-05-0

Эта книга о тех, кто, не сходя с собственного дивана, оказался за границей — о 25 миллионах советских русских, брошенных на окраинах бывшей империи. Эта книга о тех, кого Родина не взяла с собой. Эта книга о тех, кого не стали эвакуировать. Эта книга о совести россиян…

Как из советских становятся русскими? Ответ на этот вопрос дала новейшая история. Судьба человека снова становится главной сюжетной линией художественного произведения.

Любовь встречается с ненавистью и смертью, верность присяге — с предательством. В центре повествования Интерфронт Латвии и Рижский ОМОН, впервые описанные изнутри. Друзья и враги, победы над собой и поражение великой империи — случай, выбравший Иванова, становится точкой на графике закономерностей, частью всемирного плана, по которому русский народ стал одним из самых больших разделенных народов в истории.

---

Я шел на обед, потом снова отлеживался и все думал, думал и думал. Уже в первый день я скупил в Тюмени все местные газеты и тщательно проработал их с карандашом в руках. Такой мерзости, какая лилась с этих плохо пропечатанных полос, я не предполагал увидеть. Ненависть животная, патологическая какая-то ненависть к своей собственной стране, к русскому народу, к нашему прошлому сочилась из каждой печатной буквы. И это в провинции. А что творилось в Москве и в Питере в эти первые дни — все помнят.

Отряд стали привлекать к патрулированию в городе. Сразу начали возникать конфликты с местной милицией и населением, не привыкшими к строгому соблюдению законности и порядка и жестким методам их наведения. Офицеров начали вызывать по одному в УВД, на комиссию, потом стали таскать и сержантов. Устраивали фактически допрос с пристрастием, а не собеседование. Настроение у людей резко упало. Отряд разделился на безудержных оптимистов, особенно это касалось тех, кто привез с собой семьи и кому деваться просто было больше некуда, и на яростных пессимистов — заранее решивших, что с такой Россией, как ельцинская, им не по пути и что война далеко не кончилась.

Объявился внезапно в лагере старший лейтенант Кузьмин. В августе он был в отпуске — на Украине и только теперь догнал отряд в Тюмени. Прилетел совершенно больной, простуженный. Устроился с нами в одной комнате, и я его долго лечил от бронхита народными средствами да натирал вьетнамским бальзамом «Звездочка». Как ни странно, бывший борец не подкачал и быстро пошел на поправку. А там и Мурашов вернулся. Да не один, с Гришей — оперативником из угрозыска. Я знал, что Гриша был помощником подполковников Гончаренко и Антюфеева — кураторов Рижского ОМОНа со стороны МВД СССР. И для меня только теперь стала потихоньку проясняться картина смутных подводных течений, происходящих в отряде. Да и то — зачем, собственно, утащил меня Питон с собой в эту дыру под таежными соснами.

Но виду я не подавал. Я и сам не хотел возвращаться в Латвию. Злоба не проходила, ненависть не остывала — хотелось действия. Я продал сержанту-меломану из 2-го взвода свой кассетник, кликнул Толяна, мы поехали в Тюмень и купили водки.

Не успели, вернувшись, войти на территорию лагеря, как в одном из деревянных домиков прогремел выстрел, зазвенело разбитое стекло. Мы первые подбежали к разбитому вдребезги окну, из которого озадаченно выглядывал с карабином в руках начальник штаба Парфенов.

— Все в порядке, мужики! — смущенно крикнул он нам через окно. — Карабин вот чистил.

Мы пожали плечами, не делать же Сергею замечание по поводу неосторожного обращения с оружием, и направились к Питону. Чехов обрадовался нашему приходу, тут же накрыл немудреный «стол» на табуретке, и мы начали разговаривать. Две пол-литры ушли на разговор, но это того стоило. Как оказалось, майор уже предупреждал Парфена и других офицеров, что Россия не оставит нас в покое и начнет выдавать латышам. Серега не верил: «Россия? Нас? Латышам? Да ты с ума сошел, Чехов, пора менять профессию…» Между тем дела были нерадужными. Отряд сохранили, вывели из Риги без потерь, теперь пора было определяться с дальнейшими действиями.

То, что самоотверженной борьбой с тюменской оргпреступностью дело не ограничится, я понял давно. Ну а Чехов с Толяном и, наверняка, Млынник тоже уже перед выводом отряда из Латвии приняли твердое решение, как бы это выразиться помягче, не останавливаться на достигнутом.

Рижский ОМОН заканчивал свое существование. В Тюмени, несмотря на данные раньше обещания, отряд стали дробить, дело шло к его фактическому уничтожению как боевой единицы. Все изменилось. Время, политический строй, люди… Цели и задачи тоже стали другими. Кто хотел, тот мог попытаться остаться простым тюменским милиционером. Кто хотел, тот мог продолжить борьбу. Кто хотел, тот отправлялся вслед за дикими гусями на юг. Туда, где сухо, солнечно, тепло и кроваво.

А я… я просто не знал, куда себя деть. Родины у меня уже как будто бы не было. В Латвии меня тоже ничего хорошего не ждало. Как оказалось, в России с нашими убеждениями жить теперь будет не легче, чем в Латвии, а даже сложнее. И мы стали на крыло в поисках новой жизни. До кого дотянемся — отомстить. Кому не зазорно — помочь. Если получится — выжить. Вот и вся программа — минимум. Ну а о максимуме речь уже не шла. Никто не даст нам ни работать, ни осесть с семьями в Тюмени. По крайней мере, тем, кто не готов смириться с новой россиянской властью. А мы были еще совсем не готовы.

Из лагеря стали организованно исчезать люди. Писали рапорта, оставляли на подушке и исчезали группами по три, по пять человек. Однажды ночью уехали из Тюмени и мы

Майор Чехов, старший лейтенант Кузьмин и… сержант Иванов. Москва встретила нас неласково. Впрочем, я никогда не любил Москву. Питон поехал к Алкснису, навести кое-какие справки, а мы с Кузей долго болтались по городу, полному спекулянтов, кавказцев, иностранцев и совершенно обнаглевшей милиции. Учитывая тот факт, что у каждого из нас в рюкзаках имелись камуфляж и закутанное в него оружие, мы старались особенно не отсвечивать.

С этого и начались мои странствия по сошедшим с ума просторам бывшего Советского Союза. Кузя, правда, быстро плюнул на все и смотался на Украину. Мы с Питоном сдружились наконец, уже не по-служебному, а по-человечески. Много приключений пришлось нам пережить в эти дни. И искушений тоже. Нас хотели было сначала отправить на Кубу. Но мы отказались и оказались в воюющем Приднестровье. Туда, в Тирасполь, стали стягиваться потихоньку и остальные омоновцы. Мы снова повстречались с Мурашовым, снова объявились Архаров и Рыжий, Джефф и Кожевин.

Мы меняли паспорта, конфликтовали с Гончаренко и Антюфеевым, быстро перехватившими многие властные рычаги в суматошной вольнице Приднестровья.

Мы служили и уходили со службы. Мы устраивали политические перевороты, и нас свергали. Нас били, в нас стреляли, настрелялись досыта и мы Потихоньку судьбы многих омоновцев стали расходиться. Остался в Тирасполе Мурашов, а я, через Одессу, скрываясь от преследования, ускользнул в Москву.

Я помню штаб-квартиру «Памяти» в столице. Мальчиков в черной униформе, овчарок на лестнице. Девушку неземной красоты с сумасшедшими глазами, накрывавшую нам чай на круглом столе у Дим Димыча. Сочный мат, которым Васильев крыл всех вокруг, и его проникновенное: «Вы же офицеры, вы же должны понять!..» И тут же два дорогих билета в СВ на Питер, чтобы убирались куда подальше и не мешали вождю думать о русском народе.

Я помню известных публицистов патриотического толка из «Дня», чай из самовара и серьезные разговоры о том, как бы перебросить нас через границу, в Курдистан под брюхами овец — ведь получилось же это у Одиссея.

Зимой — уже в Питере, Лешка с Хачиком и Тышкевич прятали оказавшегося во всесоюзном розыске моего друга на конспиративных квартирах, доставали нам карточки, подкармливали в самое голодное время.

Мелькали лица политиков и военных, разведчиков и авантюристов, иностранных дипломатов и журналистов; дворцы и подвалы, голод, безденежье и дармовые кабаки.

В конце концов нам на полном серьезе предложили принять китайское гражданство и вместе с семьями уехать в Поднебесную на вполне престижную и хорошо оплачиваемую работу. Вот только работа эта явно была не в пользу России.

Старые знакомые то и дело попадались на нашем пути. Всем что-то было надо, все что-то требовали или просили о чем-то, чем-то угрожали; все суетились, но тропы, которыми они шли, были «извилистые, кривые и вели к океану смерти». Смерти мы уже не боялись. На лучшее не надеялись. Ненавидеть — устали. Все перебродило в нас, наконец. Самыми опасными людьми, как водится, становились «свои». Ведь «свои» о «своих» всегда слишком много знают. Паранойя охватывала многих. И люди начали гибнуть уже не в бою, а просто из-за кем-то неверно понятого слова.

Так было, и не было в этом ничьей вины, кроме времени перемен.

Зима началась рано в тот год. У Финляндского вокзала, потаптывая в ритм музыке огромными, явно для подледной рыбалки раньше предназначенными валенками, маленький духовой оркестр играл на пронизывающем ветру, бросающем в лица колючую снежную крупу, то «Ламбаду», то «День Победы». Рядом, в огромной стеклянной витрине магазина «Кооператор», чернела толпа. Там без карточек можно было купить колбасу. Я остановился на углу и закурил, согреваясь «Беломором», отбивая сосущее постоянно чувство голода. Оглянулся на витрину у себя за спиной и тут же встретился глазами с молодой женщиной — по виду — учительницей. Она была прилично одета; чуть подкрашенное лицо, бледное от недоедания и огромные карие глаза, смотрящие сквозь меня на заснеженный город, на толпу перед входом в вокзал, на гранитного Ленина на броневичке. В глазах стояли слезы. Женщина не удержалась, купила по совершенно невозможной цене маленький кусок полукопченой колбасы и тут же, в магазине, отвернувшись к витрине от остальных покупателей, стала ее есть. Судорога проходила по ее тонкой красивой шее, когда она откусывала очередной маленький кусок и наслаждалась им, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Она смотрела прямо мне в глаза и сквозь меня, и, только чуть не укусив себя за нежные длинные пальцы, в которых не оставалось уже колбасы, она пришла в себя, покраснела и отвернулась.