Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

• Название: Виновны в защите Родины, или Русский
• Автор: Тимофей Круглов
• Издательство: ИнфоРос
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-903675-05-0

Эта книга о тех, кто, не сходя с собственного дивана, оказался за границей — о 25 миллионах советских русских, брошенных на окраинах бывшей империи. Эта книга о тех, кого Родина не взяла с собой. Эта книга о тех, кого не стали эвакуировать. Эта книга о совести россиян…

Как из советских становятся русскими? Ответ на этот вопрос дала новейшая история. Судьба человека снова становится главной сюжетной линией художественного произведения.

Любовь встречается с ненавистью и смертью, верность присяге — с предательством. В центре повествования Интерфронт Латвии и Рижский ОМОН, впервые описанные изнутри. Друзья и враги, победы над собой и поражение великой империи — случай, выбравший Иванова, становится точкой на графике закономерностей, частью всемирного плана, по которому русский народ стал одним из самых больших разделенных народов в истории.

---

Вернемся назад. Начнем сначала. Пробежимся по жизни пунктиром, как целеуказующей трассирующей очередью. «9_grammov» — позывной Иванова сегодня. Иронический никнэйм, учитывая абсолютное добродушие его хозяина. И в самом деле, «искренне Ваши 9 граммов» в качестве подписи в только что полученном мэйле или комменте мало кого оставят без растерянной улыбки. «Письмецо в конверте погоди, не рви! Не везет мне в смерти повезет в любви.»

1960. Валерий Алексеевич любил при случае рассказать, что родился он под «белым солнцем пустыни». Именно там, где происходило действие знаменитого советского боевика. И это на самом деле было так, хотя многие и не верили.

Кавалерийская застава — сто двадцать сабель, двенадцать собак. Иранская граница. Каракумы и Каспий. Пески обтекали море. Море обтекало пески. По солончакам — такырам гонял на мотоцикле в редкие свободные часы молодой начальник заставы. Но на старой фотографии, подаренной сыном отцу на День пограничника сорок лет спустя, увеличенной и отретушированной в «фотошопе», старший лейтенант Иванов красовался на вороном коне по кличке Огнемет.

Все было как в кино. И осетровая рыба в заливчиках, оставленных на берегу частыми на мелком Каспии штормами. И черная икра в бочонках. И сушеный картофель. И главное — вода.

Вода, которую собирали в дождевые цистерны зимой. Вода с комками верблюжьей шерсти, которую покупали на сопредельной стороне, у иранцев. Вода из грязного пруда в ближайшем туркменском селении, мутная, с ишачьим пометом и песком. Вода из опреснителя — по ведру в неделю на человека.

Песок, в котором можно было печь яйца или гнать брагу прямо во фляжках, набивая их виноградом. Скорпионы, тарантулы — всякая нечисть, которую надо было вытряхивать из сапог, прежде чем надеть их, даже поднимаясь «в ружье». Железные сборные домики офицерского состава, в которых днем, от жары, можно было передвигаться только ползком.

Мать, потянувшись на кухне за тазиком, закричала, увидев в нем пригревшуюся кобру.

На крик прибежал дежурный по заставе — молоденький сержант и с перепугу высадил в гадину пол-обоймы из «стечкина». Чтобы купить новый тазик вместо продырявленного сержантом, нужно было по пескам проехать километров двести. Кизыл-Атрек, Кизыл-Арват, Кара-Кала, Фирюза, Чатлы, Сырдарья, Амударья, Копет-Даг. Музыкой первых воспоминаний отзывались эти слова, прозвучав вдруг за праздничным столом, когда родители с друзьями начинали вспоминать службу.

Сорок с лишком лет спустя, получив наконец в посольстве России в Латвии дубликат утерянного свидетельства о рождении, высланный из Ашхабада после пяти лет непрерывных запросов, Валерий Алексеевич уже знал, что Кизыл-Атрек перенесли на другое место, что, конечно, не осталось там ни комендатуры, ни русских вообще. А в присланной российским консулом в Туркменистане книжечке-дубликате на первой странице красовались цветной Туркменбаши с огромной сияющей «гайкой» на пальце и томик «Рухнамы». Вспомнившиеся туркменские слова — «атасы», «миллети» — непривычно смотрелись, набранные латиницей, а не кириллицей. Но, так или иначе, без этой книжечки не получить российского гражданства, не прервать затянувшуюся на целую жизнь командировку русского человека на окраины бывшей империи. Бывшей? Жизнь уже научила не бросаться такими словами… Нет ничего «бывшего». Все «бывшее» остается с тобой. Как сказали китайцы еще тысячу лет назад: «Сделанное не может стать несделанным».

Повзрослев, Валерий Алексеевич не любил экзотических афоризмов. Но этот — запомнился. Как и тот, куда более известный — про жизнь в эпоху перемен. Цой, кстати, хотел перемен. «Требуют наши сердца!» Вот и погиб в Латвии. Той самой, которая стала полигоном перемен… Цоя Валерий Алексеевич тоже не любил. «Но если есть в кармане пачка сигарет…» — единственная строчка, которую он признавал. А вот в детстве-юности, прошедших уже в Прибалтике, любил читать про перемены. «Хождение по мукам», например. Или «Белую гвардию». Или «Повесть о жизни». И, зачитавшись до рассвета, когда розовые чайки, подкрашенные первым солнцем, начинали кричать за окном, плавно планируя на мусорники во дворе, вздыхал, отложив книгу. «На нашу долю ничего не осталось. Ни войн, ни революций. Ни Золотого века русской литературы, ни Серебряного века поэзии. Когда из никого становились всем, а из всего — ничем. Когда любовь была нежна, а смерть прекрасна».

Довздыхался юноша бледный. Впрочем, если уж правду говорить, то не бледный, а скорее даже рыжий. Весь в веснушках тогда, русые волосы хохолком на стриженом затылке. И «повесть о жизни» еще только начиналась — продолжалась белыми летними ночами на островах Балтийского моря после белого солнца пустыни. И впереди еще были и хождение, и гвардия. И любовь, и муки. А пока… пока он еще только-только родился.

На этой границе никогда не было спокойно. Американцы, еще в начале 50-х усилившие свое влияние на Иран, хозяйничали в нем как хотели. Помимо непосредственной охраны государственной границы и постоянного наблюдения за сопредельной территорией, застава обеспечивала встречу наших агентов, готовила коридоры и отправляла разведчиков в Иран через свой участок. Случались и задержания нарушителей, и прямые огневые контакты. Забот у старшего Иванова — тогда еще молодого начальника заставы хватало.

Главная боль у любого командира — личный состав. Простые русские парни, попавшие в пустыню. Хорошо, если с самого начала службы. Тогда они втягивались, другой жизни в войсках не представляли и благополучно возвращались домой. Но однажды на заставу прислали нескольких солдат второго и третьего года службы, переведенных из Прибалтики. Почти все они сломались, посчитав, что попали в ад.

Застава, на которой родился младший Иванов, была расположена на берегу Каспийского моря; с тыла шла гряда барханов сыпучего песка. В таких песках закапывали легендарного Саида, по таким же барханам брел с чайником на ремне красноармеец Сухов. «Я мзду не беру, мне за державу обидно!» — говорил басмачам Верещагин. И пел про девять граммов в сердце. Конечно, маленький мальчик не помнил толком ничего о первых годах своей жизни. Вспоминал по рассказам отца, представлял по знаменитому фильму, снятому гораздо позже. Но белое солнце пустыни все же опалило мальчика, оставив в жизни Иванова свой след.

На другой заставе, тоже кавалерийской, граница с Ираном проходила по середине речки Атрек, пересыхавшей в летнее время. Следующая застава находилась в горах — отрогах Копет-Дага. Там была пресная вода — из расщелины камней бил родник! Снизу, из долины, привозили арбузы и виноград. Вокруг росли гранатовые деревья и инжир.

На этой заставе был свой любимец — архар Яшка. Когда Яшка подрос и из ласкового козленка превратился в настоящего горного козла с огромными закрученными рогами, он стал бросаться на всех, кто не носил форму. Доставалось, конечно, и женщинам, и детям. Тогда Яшку поменяли туркменам на радиоприемник. Но архар убежал обратно на заставу, забрался в баню, объелся мыла и бесславно сдох. Это было последнее из того немногого, что помнил маленький мальчик о Туркмении. Был у него еще старший брат — Юра, были у них, конечно, тюбетейки и расшитые мамой белые рубашечки. Так они и застыли на снимке — с мамой, с братом и архаром Яшкой — на фоне изрезанной трещинами скалы. Отец увлекался фотографией.

Капитану Иванову повезло. После девяти туркменских лет (да еще ведь год за два тогда считали) его откомандировали в Москву, в Высшую школу КГБ, на командные курсы. Там же, в Москве, с ним была и жена — Нина. А мальчики на время остались у бабушки — на Урале.

В Москве Нину Алексеевну послали на ВТЭК и обнаружили у нее противопоказания к жаркому климату. Иначе трубить бы Ивановым в Средней Азии до конца жизни. А так повезло. После окончания курсов капитана перевели в Северо-Западный округ. В Ленинград он прибыл с женой и двумя сыновьями. Чтобы не жить с семьей в гостинице на чемоданах, офицер согласился на первую же вакантную должность начальника заставы — на острове Вильсанди, в Эстонии. Впервые за девять лет он увидел снег. Песчаные барханы, потрескавшиеся солончаки. колючки, превращающиеся миражами в деревья на берегу озера; шакалы, дикобразы, вараны, каракурты, фаланги, скорпионы, змеи, жара, жара, жара. Все это осталось в прошлом. Маленький островок в Балтийском море; лес, грибы, ягоды, одинокие эстонские хутора — казались первое время все тем же миражом. Не верилось, что служба может быть и такой.

Именно с этой заставы Иванов-младший и помнил себя отчетливо, здесь, в четыре годика, мир стал для него раскручиваться по нити времени. Нить эта, однако, тянулась издалека. Был у отца дядя — Дмитрий Иванов. В 40-м году его призвали в армию, в пограничные войска. В первые же дни войны он погиб, защищая маленький остров в Балтийском море. Теперь начальником заставы на этом острове стал отец Иванова.