Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

• Название: Виновны в защите Родины, или Русский
• Автор: Тимофей Круглов
• Издательство: ИнфоРос
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-903675-05-0

Эта книга о тех, кто, не сходя с собственного дивана, оказался за границей — о 25 миллионах советских русских, брошенных на окраинах бывшей империи. Эта книга о тех, кого Родина не взяла с собой. Эта книга о тех, кого не стали эвакуировать. Эта книга о совести россиян…

Как из советских становятся русскими? Ответ на этот вопрос дала новейшая история. Судьба человека снова становится главной сюжетной линией художественного произведения.

Любовь встречается с ненавистью и смертью, верность присяге — с предательством. В центре повествования Интерфронт Латвии и Рижский ОМОН, впервые описанные изнутри. Друзья и враги, победы над собой и поражение великой империи — случай, выбравший Иванова, становится точкой на графике закономерностей, частью всемирного плана, по которому русский народ стал одним из самых больших разделенных народов в истории.

---

Шум прибоя гулко врывался даже в закрытое окно, стекла чуть слышно дребезжали, ветер все усиливался, грозя перейти в шторм. Солнце начало падать в море, оно побагровело, полуприкрылось тучами, начиная феерическое действо заката. Все было так красиво и пушло, что стало казаться взаправдашней жизнью.

Они снова лежали рядом, снова касались друг друга, только не играли уже в «последнюю черту», как в молодости, они давно уже перешли все границы за этот вечер, и даже не один раз. Они так обрадовались, что оба почти не изменились друг к другу. Только стали смелее и страстнее. И еще — они теперь многих могли сравнивать про себя друг с другом и поняли, что когда-то, когда-то, в заснеженном литовском Линксмакальнисе, в казенной квартирке, в окруженном «колючкой» и часовыми военном городке, судьба подарила им шанс стать единым — без изъяна, без малейшей неподходящей шероховатости — целым… А они не поверили в это. А они не придали этому значения. А они думали, что окружающий мир с его будничными делами — важнее. Калейдоскоп дней манил и завораживал, жизнь дробилась, дробилась душа — не сложишь вместе теперь, даже если очень захочешь.

Разницу между «я хочу» и мне «нужно» Иванов еще только-только начинал постигать, и немало пройдет лет, прежде чем он поймет эту разницу по-настоящему. А будет ли когда поступать в соответствии с этим пониманием — я и вовсе предсказать не берусь.

— Мне нужно позвонить… Я спущусь к дежурной? — Фраза снова прозвучала невыносимо пошло, как в «Осеннем марафоне» каком-нибудь или «Зимней вишне». Таня, не поднимая головы, так и лежала ничком, уткнувшись в подушку, закинув руку лежащему рядом Иванову на грудь.

Рука, видно, затекла в неудобном положении, но снимать ее не хотелось, пальчики шевельнулись, кисть поднялась и снова бессильно упала.

Валерий Алексеевич тогда сам осторожно вывернулся, неловко оттолкнулся от норовившей вновь утопить его в себе постели и с внезапно закружившейся головой сел на краешек двуспального ложа, пытаясь встряхнуться.

— Мне действительно нужно позвонить, на службе меня потеряли, наверное, хоть я и наврал там с три короба. Одеваться лень.

— А зачем? Телефон в гостиной, на диванчике — под подушкой. Я его всегда подушкой накрываю — не люблю громких звонков. — Таня неохотно перевернулась на спину, столкнула ногами на пол сбившееся в комок одеяло и стала, поморщившись, растирать занемевшую руку. Иванов пересилил неловкость и не стал отводить глаз. — Ты как в Русском музее, — засмеялась Татьяна, но не засмущалась, а, наоборот, с неожиданной наивной гордостью стала поворачиваться, изгибаться так и этак. — Ля мюжик! У меня теперь ссадины на локтях останутся! И па-а-амять в се-е-е-рдце, — пропела задумчиво, покачивая растрепанной русой головкой, показывая пальчиками, как должны при этих словах течь слезки у потерявшей остатки чести дамы. — А ты заматерел, поручик! — Таня двумя руками ухватила его за плечи, стала мять, потом попыталась потянуть к себе, опрокинуть обратно на кровать, но безуспешно, только сама себя притянула к отяжелевшему уже к тридцати годам Иванову, — Где тот тонкий мальчик, студент-первокурсник, вчерашний солдат? Мужчина. Алек-сеевский любимчик… серый гвардеец… серого кардинала…

— Что?! — Валерий Алексеевич резко встал, повернулся к Татьяне лицом, жестко посмотрел с высоты своего роста на маленькую нагую женщину, беззащитно прижавшую руки ко все еще взволнованной, высокой груди. Тут же разглядел нежную и лукавую полуулыбку, проследил, куда падает ее совсем не испуганный взгляд и сам расхохотался инстинктивному желанию прикрыть свое взбунтовавшееся «второе я». Так, посмеиваясь над собой, и улизнул в ванную.

Стоя под жестким напором воды, Иванов приходил в себя, старался думать о деле, но волнующие картины любовной игры постоянно врывались в попытки логически выстроить события последних дней. Или даже не дней, а лет. Всеобщая паранойя перестроечного времени, привычка искать скрытые пружины во всех событиях и тайный смысл в каждом публичном слове, не говоря уже о сокровенном шепоте на кухне, не позволяли расслабиться и просто отдаться счастью внезапной встречи с первой

— не первой, но все-таки юной любовью студенческих лет. Конечно, не будь Татьяна офицером КГБ в прошлом (прошлом ли?) — Валерий Алексеевич и задумываться не стал бы о гипотетической связи его нынешней службы с ее протекцией ему в Интерфронте — наверняка мнимой и, уж тем более, не укладывающейся ни в какие логические рамки. Да и потом, простая переводчица (наверное, личного дела ее он не видел и не увидит никогда) — какое ей дело до бывшего случайного любовника, пусть даже почти жениха?

То, что офицеры спецлужб на самом деле обыкновенные люди, Иванов понял еще в детстве. Потому что вырос среди них, видел их дома и на службе, дружил с их детьми — такими же, как он, обыкновенными мальчишками и девчонками. И никакой сверхъестественной силы не стояло и не стоит ни за КГБ, ни за ГРУ. Простые офицеры, иногда даже больше чиновники, чем офицеры. Живут как все. Грешат, как все. Просто спрашивают с них строже и прав дают немного больше. Но это на службе. А в остальной жизни — они такие же люди и точно так же у них бывают понос и насморк.

Ну а в последние годы Иванову часто приходилось сталкиваться с этими людьми уже по своим непосредственным служебным обязанностям. И он только укрепился в своем внезапном детском открытии о том, что все люди. В том числе: маршалы, большие начальники и политики, министры и известные на всю страну журналисты, партийные боссы и директора огромных предприятий. Японцы, французы, финны, немцы, американцы — все мы просто люди со своими слабостями и страхами. Вроде бы ерунда, а на самом деле такое простое знание, перешедшее в уверенность, — вовсе не ерунда. Одно дело представлять себе все это теоретически, а другое — быть уверенным в этом так же, как и в том, что даже мама с папой иногда ошибаются и вовсе не всемогущи.

«Наверное, мне просто хочется удержать Таню в своей жизни, найти повод быть с ней и при этом не испытывать угрызений совести перед Аллой, перед семьей — ведь это такие разные вещи — одно дело просто измена — романчик на стороне, а вот сложные конспиративные запутки — совсем другое — почти служебная необходимость.» — думал Валерий Алексеевич, растираясь огромным мохнатым полотенцем, оттягивая момент, когда нужно будет выйти из ванной и снова встретиться с Таней взглядом.

Татьяна сама тихо постучалась и вошла в ванную. Нежно поцеловала Иванова в мокрую спину и вытолкнула в коридор:

— Иди звони! И попробуй отпроситься по крайней мере до утра. Нам нужно очень многое рассказать друг другу. Пожалуйста, сделай это для меня! — Дверь захлопнулась было за ней, но тут же приоткрылась, — Поверь, я не собираюсь рушить твою семью и вообще входить в твою жизнь, по крайней мере так, чтобы ты потом винил меня за это.

Но хотя бы еще одну ночь и еще один день подари мне, милый. Просто подари.

Дверь закрылась, зашелестела вода, из негромкого мурлыканья за тонкой стенкой прорезалась вдруг старая хохляцкая песня: «Несе Галя воду.» Защемило сердце, нежность, тщательно скрываемая, невостребованная столько лет, растрачиваемая только на дочку да на стихи в стол украдкой, снова потребовала выхода.

Ах, Таня, Таня! Никто и никогда больше так не совпадал с каждой клеточкой его тела.

Все: каждый волосок, каждое движение, запах, привычки — все в ней совпадало с Ивановым настолько, что ее тело можно было считать своим и чувствовалось оно как свое. Были, конечно, у Валерия Алексеевича женщины до свадьбы… И красивые, и горячие, и просто распутно-заводные. Но только в каждой что-нибудь да разражало, что-то да приходилось терпеть, на что-то закрывать глаза. А вот Таня — как будто из собственной крови была сотворена. Ничего, ни одна мелочь в ней не отталкивала, и все притягивало к себе. В любви совпадали они идеально, теперь, получив некоторый жизненный опыт, Иванов уже понимал это вполне отчетливо. Но почему сбежал он от нее тогда, в Каунасе, несмотря на весь юношеский восторг? Почему даже не вспоминал все эти восемь лет?

Потому что, кроме родного тела, была в ней еще тайна, тела не касающаяся. Тайна жизни, тайна убеждений и характера, планов и воли… своей и, наверняка, по долгу службы — чужой. Неравенство в возрасте со временем бы истончилось, пропало. А вот направленность цели была Иванову непонятной и потому — чужой. Казалось ему, что поддайся он очарованию Тани, и она с радостью возьмет его в свою жизнь. Но жизнь его с того момента перестанет быть своей, будет переиначена, подчинена, переделана… А этого он позволить себе почему-то не мог, как бы ни притягивала его эта славная, единственная в своем роде и такая почему-то родная женщина. «Черт! Приятно с ней быть, лучше ни с кем и никогда не было и не будет. Но как будто с собственной сестрой спишь! — внезапно подумалось Иванову. — Или даже с самим собой!»