Иван Чигринов - Оправдание крови

• Название: Оправдание крови
• Автор: Иван Чигринов
• Жанр: О войне
• Год: 1980

Иван Чигринов — известный белорусский прозаик, автор сборников повестей и рассказов, ряда романов. На русском языке издавались его книги «По своим следам» («Советский писатель», 1968) и «В тихом тумане» («Молодая гвардия», 1970).

Романы «Плач перепелки» и «Оправдание крови» — первые две части его трилогии о Великой Отечественной войне. События в них развертываются в небольшой лесной деревеньке. Автор правдиво и художественно ярко рисует начальные месяцы войны, мужество и стойкость советского народа в борьбе с фашистскими оккупантами.

За романы «Плач перепелки» и «Оправдание крови» Иван Чигринов Союзом писателей СССР и Главным политическим управлением Советской Армии и Военно‑Морского Флота награжден серебряной медалью имени А. А. Фадеева.

---

— Вот что, — сказал он, — ты лосенка хочешь? — Выскочило у него это совсем неожиданно, но так к месту, будто он все время думал про лосенка и про то, что осиротевшее животное, которое где-то слоняется одиноким, надо обязательно привести сюда, в Мамоновку, показать и отдать малому, потому что вряд ли кто другой, кроме Михалки, мог по-настоящему позаботиться теперь о бедняге.

— Какого лосенка? — встрепенулся Михалка.

— Ну, обыкновенного.

— А какой он?

— Потом увидишь. Ты только скажи, хочешь или нет?

— А он кусается?

— Нет, — засмеялся Чубарь и снова обласкал глазами обрадовавшегося Михалку. Подумал: «Ну конечно, как это я не догадался раньше, надо сейчас же пойти поискать лосенка!» Для него теперь, пожалуй, не было никого дороже этих двух существ — Михалки и лосенка!

Тем временем Михалка продолжал радостно мигать голубыми глазами, и это еще сильней подмывало Чубаря на то, на что он неожиданно решился. Но Михалку брать с собой в лес Чубарь не рискнул. Во-первых, Михалково отсутствие встревожило бы мать, вряд ли они успеют вернуться, пока она с дочкой придет с поля, а во-вторых… В конце концов, мало ли что может случиться, тогда уж совесть и совсем замучает. Чубарь заговорщицки подмигнул мальчику. Сказал:

— Значит, хочешь лосенка? — и, не ожидая ответа, тут же добавил: — Тогда вот что, ты сторожи тут дом, а я сейчас пойду.

— А я?

— Ты останешься дома. Я один поищу лосенка, а то матка потом будет нас ругать. Попадет от нее и мне, и тебе.

— Ыгы, — насупился Михалка, но, конечно, не потому, что убоялся материных угроз.

Спросил:

— А хлеб он ест?

— Не знаю, — пожал плечами Чубарь. —Наверное, ест…

— Тогда возьмите хлебца с собой. Хлебом и приманите. Покажите ему мякишек, он и пойдет за вами. Это даже лучше, чем веревкой ловить. На веревке дак может упираться, а так нет. Я вон своей Чернавке, когда маленькая была, всегда давал мякиш. Ходила все лето за мной, пока к зиме не выросла. А на кого он похож, лосенок?

— Ну вроде теленка. Такой.

— А вы его сами видели?

— Как тебя вот.

— Ладно, приводите, — солидно, будто давая разрешение, на которое до сих пор не отваживался, сказал Михалка. — А я загончик на огороде сделаю. Нехай будет стоять в нем. Только погодите, я хлеба сейчас принесу.

Мальчик опрометью кинулся через двор в сенцы, из них в горницу и так же быстренько вернулся с краюхой в руках. Увидев краюху, Чубарь подумал, что и для себя не мешает взять хлеба, раз уж уходит из дому. Но, взяв из Михалковых рук краюху, подумал и о другом: в конце концов, вряд ли придется приваживать лосенка.

— Ну, смотри тут! — Чубарь обошел хлев сзади, где между борозд стояла засохшая березка, по которой цеплялась вверх стручковая фасоль, и потихоньку зашагал в другой конец усадьбы.

Птицы — а это действительно были скворцы — с шумом взлетели с берез при появлении на огороде человека, закружили черной тучей над поселком.

С огорода в лес вели маленькие воротца, сколоченные из нетолстых жердей, и Чубарь, отодвинув заржавелый железный засов, толкнул их сапогом. Очутившись за усадьбой, он окинул взглядом дорогу на Веремейки, словно хотел убедиться, что сегодня уж никого не дождется оттуда, потому что вряд ли решится даже Драница идти к нему среди бела дня, потом втянул голову в плечи, словно хотел стать поменьше и понезаметней, и, мягко ставя ноги на слежавшиеся сосновые иглы, зашагал вдоль изгороди.

Хотя подсочка на соснах высохла, а в жестяных лейках стояла рыжая вода, которую налило дождями, по опушке, как в жаркое лето, разносился запах смолы. Правда, он был не таким густым, как бывает, когда по деревьям течет сама живица, зато проявлялся, кажется, еще сильней. С приходом осени в природе вообще происходит словно бы обновление, тогда и вода в реках делается светлее, и запахи вокруг ощущаются более явственно, даже воздух и тот, кажется, просматривается насквозь без единой пылинки. Смолистый запах прежде всего и почувствовал теперь Чубарь, потому что тот царил тут, пожалуй, единовластно. Вереск в счет не шел. Его здесь было мало, всего несколько кустиков на всю боровину.

Но вот Чубарь пересек дорогу, которая из Мамоновки шла к Беседи. Глазам сразу же открылась большая просека, которая появилась тут в прошлый раз, когда леспромхозовцы трелевали лес к руму. Теперь на просеке всюду синел мышиный горох, будто его специально посеяли здесь. По гороху басовито гудели шмели, порхали птицы. Посреди просеки возвышалась могучая ель. Лесорубы почему-то не тронули ее, может, как раз по той причине, что это была елка, и одна на весь квартал, так зачем делать ею пересортицу? Увидев уцелевшее дерево, Чубарь даже лицом просветлел, словно встретил давнего знакомого. «Не скоро вырастет снова лес, а если и вырастет, вряд ли доведется кому из тех, кто теперь уже в годах, стать свидетелем его обновления. И только смолистые пни да она вот будут напоминать, что когда-то шумела здесь, гнула вершины под ветром ладная боровина. Деревья — те же люди, даром что не способны думать, ходить да сожалеть о своем временном нахождении на этом свете. А судьба их, пожалуй, одинакова с человеком. Постоят, пошумят — и хватит! Если не сами истлеют, так сгодятся на какое дело. На дерево найдется человек с топором, а на человека — свое лихо, а то, глядишь, и сам человек пойдет на человека, как и в эту вот войну!…»

Думая так, Чубарь незаметно для себя прошагал почти половину просеки. На краю ее в зарослях орешника, прикрытого сверху еловыми ветвями, стояли шалаши. Они имели вид особого человеческого жилья, но без людей. Только в одном шалаше на сене лежала красноармейская пилотка. Чубарь достал ее, подцепив дулом винтовки, подержал и снова бросил на место. За этим шалашом виднелась яма, полная ваты и окровавленных бинтов. «Значит, был привал какой-то медицинской части», — догадался Чубарь. Обычно, не успеет такая часть разместиться, как вокруг уже вырастают знакомые с детства холмики, разве что без крестов да пирамидок. На одну такую стоянку Чубарь набрел еще за Ипутью. И тогда прежде всего бросились в глаза ему близ дороги шалаши. Но те были сделаны с расчетом не на один день — каждый шалаш, будто раскрученным рулоном, накрывался и с боков, и поверху еловой корой, так что внутри человеку не страшна была не только обычная морось, проливной дождик не мог пробить кору. Чубарь собирался даже заночевать в одном из шалашей. Но вскоре ощутил трупный запах. Стоило Чубарю пошарить глазами да посоображать, как стало ясно: здесь оперировали раненых, и все ампутированное санитары сбрасывали в яму, и вот кто-то раскопал ее, эту яму, — может, волк или бродячая собака. Переночуй-ка теперь один в шалаше!… Сообразив это — а перспектива на самом деле была не только незавидная, но и жуткая, — Чубарь ужаснулся, сиганул прочь от этих шалашей. Неотвязная мысль, что где-то бегают звери-людоеды, заставляла его долго передергиваться. Правда, днем страхи не донимали, зачем же винтовка при себе, зато всякий раз под вечер, как только случалось искать приюта под открытым небом, первая тревожная мысль была об этом…

Но теперь могилок возле шалашей не было. Словно бы успокоенный этим, Чубарь вернулся к своим, поискам. Он хорошо ориентировался вокруг, пожалуй, был один участок во всем забеседском лесном пространстве, который Чубарь неплохо-таки знал, не один раз шагал здесь из Веремеек в Мамоновку. Поэтому ему не составило большого труда отыскать именно то место, где он убегал через ельник от лосенка. Разумеется, надеяться, что животное все еще стоит да ждет его, не приходилось, однако Чубарь еще в Мамоновке рассудил: конечно, сирота будет блукать поблизости, если не увязался за кем другим. Но напрасно. Сколько ни слонялся Чубарь вокруг знакомого ельника, даже следов нигде не заметил. Как будто в то утро лосенок и не прибегал сюда. Но ведь Чубарь вел его за собой! Надо было выбираться ближе к озеру, хотя отсюда начинались болота и до самого берега туда пришлось бы идти по грязи. Поэтому Чубарь побрел краем. Но, кроме птичьих следов-крестиков, по-прежнему ничего не встречалось и тут. Нащупав в кармане краюху, которую вынес ему Михалка, Чубарь отщипнул мякиш и кинул издали в рот. Странно, но и теперь есть все еще не хотелось. И он некоторое время жевал мякиш без всякого вкуса, пока нечаянно не проглотил его. Потом снова машинально полез в карман, отщипнул тремя пальцами от краюхи, положил в рот. Этого занятия ему как раз хватило, чтобы добраться до следующей дороги, что пролегала из Веремеек в Гончу почти параллельно мамоновской. Тут Чубарь наконец остановился под березой, которая низко склоняла старые ветки, создавая из них готовый шалаш. Вверху над дорогой однообразно шумели деревья, а где-то в чаще кричали, будто торговки на рынке, сороки, которых кто-то пугал или дразнил снизу.

«Что, если наведаться к лупильне?» — подумалось Чубарю, и он вдруг обрадовался — не тому, что снова получил надежду отыскать лосенка, а самой идее идти дальше, предлогу двигаться.