Анатолий Ананьев - Танки идут ромбом

• Название: Танки идут ромбом
• Автор: Анатолий Ананьев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Колонна надвигалась стремительно; маленький легкий танк уже достиг гречишного поля, уже вошел в гречиху, но вот из-под гусеницы вырвался огненный сноп, танк закрутился на месте, как волчок, и запылал. И словно по сигналу, вся колонна остановилась. Это случилось так неожиданно, что Пашенцев не сразу сообразил, что произошло, а когда понял - немцы наткнулись на минное поле, почувствовал облегчение. Но минное поле было только первым препятствием, а еще противотанковые пушки, еще бронебойщики... Ротные бронебойщики должны бить по тягачам, пусть автоматчики выпрыгивают из машин на землю, тогда "отсечь" их от танков будет не так сложно... "По тягачам! По тягачам!" - мысленно повторял Пашенцев, все яснее представляя себе ход боя и радуясь, что "нужная команда" найдена, что хотя это, может быть, и не совсем то, что нужно, но колонна стоит и есть еще время подумать и решить; к капитану возвращалась уверенность, он расправил совсем было ссутулившиеся плечи, и, когда Володин, отчаянно-радостно кричавший: "Горит! Горит!" - повернулся к своему командиру, лицо капитана снова было спокойным.

- Горит, товарищ капитан! - Вижу: горит. - А танки-то, танки-то - стоят!

- Рано ликовать, лейтенант, это еще только начало...

Но Володин не дослушал капитана, его внимание вновь привлекла колонна. По головному танку с флангов били пулеметы, цепочки трассирующих пуль скользили над гречихой, ударялись в броню и рассыпались; пулеметчики явно дразнили немца, и танк огрызался, разворачивая башню то вправо, то влево; Володин с восторгом наблюдал за необычной дуэлью между двумя пулеметчиками и танком, и каждый раз, как только после орудийного выстрела снова оживал тот или иной пулемет, Володин полушепотом, но со всеми оттенками радости и торжества восклицал: "Молодец!" Но Пашенцев, едва заметил эту затеянную пулеметчиками его роты ненужную и опасную игру, раздраженно выругался:

- Что делают, что делают, мерзавцы! А Володин уже выкрикивал новое радостное сообщение:

- Наши бьют по танкам!

По неподвижно стоявшей перед заминированным гречишным полем вражеской танковой колонне начали пристрелку тяжелые гаубичные батареи. Но и танки, и самоходные пушки сперва будто нехотя, лениво, но с каждой минутой все резче стали отвечать на залпы батарей.

Немцы, судя по всему, не собирались отходить, но и не предпринимали ничего, чтобы разминировать проход для своей колонны, и эта их то ли нерешительность, то ли растерянность смутила и насторожила Пашенцева. Он чувствовал, что за всем этим кроется какой-то определенный замысел, но какой разгадать не мог; опять его охватило беспокойство, опять тревожно заметалась мысль; он смотрел на вражеские танки, на вспыхивавшие дымки выстрелов и пыльные столбы разрывов, вглядывался в сизую на горизонте кромку леса, стараясь увидеть что-нибудь такое, что помогло бы ему разгадать план противника; взглянул в небо и увидел "юнкерсы". Первое, о чем он сразу же подумал, - под бомбовым прикрытием немцы начнут разминировать проход! Но "юнкерсы" не долетели до позиций батальона, а обрушились на гречишное поле как раз перед самой колонной. Володин тут же высказал восторженное предположение: "Бьют по своим!" - но Пашенцев, хотя и у него возникла такая же мысль, отнесся к этому предположению недоверчиво. Немцы не могли не видеть траншею сверху, а главное, они бомбили совершенно определенно, прицельно, сбрасывая свой смертоносный груз в одно место - впереди колонны. "Разминируют! Бомбами разминируют! Вызвали по рации самолеты и разминируют!" - наконец догадался Пашенцев. Теперь для него было все ясно, теперь он знал, как вести бой; "юнкерсы" еще один за другим устремлялись в пике, но капитан уже не следил за ними; нагнувшись к связисту Ухину, он передавал команды:

- Приготовить противотанковые гранаты и зажигательные бутылки!

- Танки в случае прорыва пропускать и забрасывать гранатами и бутылками!

- Бронебойщикам бить по тягачам!

- Пулеметчикам и автоматчикам отсекать пехоту!

Капитан говорил твердо и резко, и связист Ухин едва поспевал повторять за ним слова команды.

А Володин продолжал стоять у бруствера и смотреть вперед. За грохотом боя он не слышал ни голоса капитана, ни голоса связиста, даже не заметил, что капитан отошел от бруствера к связисту, - он все еще восторгался тем, как "немцы колошматили сами себя", и, когда очередной "юнкере", поравнявшись с висевшим над гречишным полем чадным облаком пыли и гари, падал в пике, Володин готов был кричать тому сидевшему в самолете фрицу (как только что кричал своим пулеметчикам): "Молодец!" Вначале, во время артиллерийского налета, Володин еще пытался думать и осмысливать происходящее, но когда увидел колонну, и затем, когда колонна остановилась, и особенно сейчас, когда, по его мнению, творилось что-то невообразимое, но отрадное для него и для всех соломкинцев, сейчас Володин не мог ни думать, ни оценивать обстановку, он весь был во власти восторженных порывов, и все, что грохотало и двигалось, все звуки от коротких автоматных очередей до тяжелых гаубичных разрывов, - все это представлялось ему не началом, а завершающим аккордом боя. Потому и смутился он, когда Пашенцев, окликнув его, приказал немедленно идти к пулеметным гнездам.

- Стоять до последнего!

- Так они же...

- Они разминируют бомбами, сейчас двинут... Выполняйте, лейтенант!

 

Глава четырнадцатая

Однажды после удачной ночной контратаки, - как раз после той, в которой впервые участвовал Володин, - когда была отбита у немцев высота, в еще дымившие, в еще не остывшие после схватки окопы пришел корреспондент армейской газеты. Корреспонденту очень хотелось узнать, что чувствовал командир роты Пашенцев перед атакой, во время атаки, - словом, в эти, ну, героические минуты. О чем вспоминал - о доме, жене, детях? Или думал о Родине, рассекая фрица из автомата?

- Какое чувство, лейтенант, вы сами испытываете сейчас, находясь здесь, на только что отбитой у немцев высоте?

- Я?... Я выполняю задание.

Пашенцев снисходительно улыбнулся:

- Так и мы - задание выполняли...

Сейчас, в минуту напряженного ожидания, пока танковый ромб, сжимая бока, втягивался в разминированный "юнкерсами" проход на гречишном поле, пока, пройдя гречишное поле, вновь выстраивался, уже для последнего броска, направляя острие прямо в центр обороны батальона, на роту Пашенцева; пока соломкинцы наращивали орудийный и минометный огонь по танкам и тягачам, стараясь во что бы то ни стало расколоть ромб, превратить его в бесформенную лавину и тем ослабить удар, - из всех воспоминаний, которые пронеслись в голове Пашенцева в эти короткие минуты напряжения мыслей и нервов, одна картина особенно ясно представилась ему - юное лицо корреспондента, вернее, даже не лицо, а лишь силуэт курчавой головы на бледной синеве рассветного неба. Стояли в траншее. Корреспондент был высокий, саженного роста, курчавая голова его возвышалась над бруствером; набитая записными книжками и пачками газет полевая сумка висела на шее и сутулила, сгибала к земле его худую костлявую фигуру; он задавал вопросы и в сумеречной темноте делал записи в раскрытом блокноте... И вопросы, и восторженный тон корреспондента, и профессиональная навязчивость, с какою он выспрашивал подробности ночной контратаки, и настойчивое стремление узнать мысли и чувства командира роты, это-то и раздражало Пашенцева. Единственно, чего хотел Пашенцев и о чем думал, - поскорее расстаться с корреспондентом, смыть с лица брызги крови и грязи и выпить водки; было сыро, промозгло сыро, пот проступил сквозь шинель и взялся на спине изморозью; водка во флягах ледяная, будет ломить зубы; эту ломоту, это желание выпить, умыться, потом сесть и затянуться крепкой махоркой, чтобы наконец унялась противная дрожь в руках, - вот о чем думал и что чувствовал Пашенцев. Но корреспондент спрашивал, и Пашенцев отвечал.

"Еще раз, простите: когда подняли солдат в атаку, вспомнили, конечно, о Родине?"

"Да, именно о Родине я и подумал в эту минуту".

"Хорошо, очень хорошо! А что конкретно? Дом? Двор? Плетень с крапивой? Новую школу?..."

"И дом, и двор, и плетень с крапивой, и новую школу..."

"Так-так, хорошо... А жену?"

"И жену..."

"И дочь?"

"И дочь..."

"И письмо у вас... ее маленькой ручонкой?..."

"Почему маленькой? Жена у меня..."

"Дочку, малышку, имею в виду..."

"Никакой дочери у меня нет, у меня есть сын!"

Не разговор, а только костлявая фигура, только силуэт курчавой головы на бледной синеве рассветного неба на секунду вспомнился Пашенцеву, и он улыбнулся той же снисходительной улыбкой, как и тогда, в то промозглое утро после удачной контратаки.

Немцы перенесли огонь в глубину, над траншеей уже не вздымались столбы серой пыли и дыма, небо очистилось, и Пашенцев с командного пункта теперь хорошо видел и всю правую сторону до самого стадиона, где кончались позиции его роты и начинались позиции другой; и всю левую сторону до березового колка, откуда сейчас, не переставая, били орудия по танкам; и все, что было прямо перед глазами, - рваную змейку бруствера, ход сообщения к траншее, согнутую спину лейтенанта Володина, бегущего по этому ходу сообщения к пулеметным гнездам, и пулеметные гнезда - серые окопчики, кипевшие белыми огоньками очередей, и танковый ромб, который уже миновал гречишное поле и теперь с ревом и лязгом накатывался на траншею. Пашенцев следил и за лейтенантом Володиным успеет ли к пулеметам? - и за танками, за этой железной лавиной, которую, казалось, уже ничем нельзя было остановить. Тяжело перебирает гусеницами передний танк. К его башне тянутся огненные трассы. Белые блики вспыхивают на броне. Танк со страшным названием "тигр" кажется неуязвимым, снаряды, как орешки, отскакивают от его лобовой брони (но только у страха глаза велики, история уже обвела кружок под Прохоровкой - будущее кладбище "тигров"!); танк ползет, трассы скрещиваются над ним, рикошетят, артиллеристы нащупывают уязвимые места...