Борис Бондаренко - Потерянное мной

• Название: Потерянное мной
• Автор: Борис Бондаренко
• Издательство: Сов. Россия
• Жанр: Детские приключения
• Год: 1988
• ISBN: 5-268-00553-7

Борис Бондаренко известен читателю романами «Пирамида», «По собственному желанию» и другими книгами. Герои повестей, вошедших в настоящий сборник, наши современники – физики одного из научно-исследовательских институтов Москвы, рыбаки Сахалина, жители глухой сибирской деревин, разные по возрасту и образованию. Но все повести объединены неизменным интересом автора к внутреннему миру своих героев, его волнуют вечные нравственные проблемы, которые не могут оставить равнодушными и нас, читателей.

---

Сидели допоздна, иногда подолгу молчали, придумывая, что бы сказать еще, и спрашивали о чем-нибудь мелком и незначительном, а о главном по-прежнему не заговаривали.

Верочка явно устала, у нее слипались глаза, и Коля наконец сказал ей:

– Иди спи, мы еще посидим.

Верочка встала и сказала, заикаясь от волнения:

– Я вам в прежней комнате постелю.

Верочка в первый раз прямо обратилась к ней, и Ольгу больно укололо и удивило это «вы» и то, что Коля принял это как должное.

– Хорошо, – не сразу сказала Ольга и как можно мягче добавила: – Только не нужно говорить мне «вы».

– Ладно, – покорно согласилась Верочка и ушла стелить постель. А потом все равно говорила Ольге «вы», и каждый раз Ольга как будто слышала: «Чужая... Чужая...»

Оставшись вдвоем, молча сидели, поглядывая друг на друга.

Коля опять налил водки, вопросительно посмотрел на нее – Ольга тоже налила себе и кивнула:

– Ну, выпьем...

Выпили.

Ольга закурила – первый раз за вечер. Коля покосился на нее – Ольга пододвинула ему пачку «Джебеля»:

– Кури.

Коля повертел в руках сигареты и положил обратно.

– Я уж лучше свои.

И задымил «Севером».

– Что мама... – тихо заговорила Ольга, – говорила обо мне...

Она хотела сказать «перед смертью», но не смогла выговорить этих слов.

Видимо, Коля ожидал этого вопроса и сразу ответил:

– Нет, ничего не говорила. Она последнее время почти без памяти была. Даже перед смертью не пришла в себя.

Коля же слово «смерть» выговорил легко, как самое обыкновенное и привычное.

– А от чего она умерла?

– Сердце... Давление у нее было высокое, последние два года она уже и работать не могла, почти все время лежала...

Вот так... Два года мать болела, а ты даже не знала об этом... И не странно ли это – спрашивать, от чего умерла твоя мать?

– Осенью она совсем слегла, удар у нее был, речь отнималась, – продолжал Коля. – Мне тогда еще сказали, что второго удара она не выдержит, хорошо, если до весны дотянет... Точно угадали, как в аптеке, – с тихой злостью сказал Коля.

Помолчали.

– Что же делать будешь? – спросила Ольга.

Коля неопределенно пожал плечами.

– Да что делать... Что и раньше. Работать.

– Учиться дальше не думаешь?

Он удивленно взглянул на нее, как будто она сказала какую-то глупость.

– Да какое же для меня теперь ученье, сама посуди? И где? Мне ведь еще и в армию идти. В этом году должен, да военком говорил, что отсрочку на год, а то и два могут дать в связи с семейными обстоятельствами.

– А что же ты... раньше мне не написал?

– Мать не велела, – тихо сказал Коля, не глядя на нее. – Приказывала и вовсе не писать, это уж я сам...

Ольга глубоко затянулась, щурясь от дыма.

– А ты что, жениться думаешь?

От этого неожиданного вопроса Коля смутился.

– Да думаю...

– И на ком, если не секрет?

– Да какой там секрет, вся деревня знает... На Маше Зиновьевой. Да ты вряд ли помнишь ее, их ведь там много, а тогда она совсем еще девчонкой была. Ей и сейчас-то еще восемнадцати нет.

Ольга, хоть и знала Зиновьевых, действительно не могла вспомнить Машу.

– И когда свадьба?

– Да осенью, должно быть, после уборки... Приедешь?

– Вряд ли.

– А то приезжай. Если в деньгах дело, – Коля покраснел, – то я найду, не беспокойся. Я ведь хорошо зарабатываю, в весну и лето иной месяц больше двух сотен выходит, – не удержался Коля, чтобы не похвастаться.

Ольга усмехнулась.

– Да нет, не в деньгах дело. Времени не будет, работы много. Я и сейчас-то еле выбралась.

– А-а... Ну, смотри сама.

Отказом ее он как будто совсем не огорчился.

– Ты, может, думаешь, что рано женюсь? – вдруг спросил Коля.

– Да ничего я не думаю.

Но он все-таки стал объяснять:

– Можно бы и подождать, да ведь надо же кому-то хозяйство вести. Верке одной не справиться, и так с ног сбивается. Да и для Маши так лучше – уж больно тесно они там живут, их же девять душ.

Ольга промолчала.

– А ты? – спросил Коля.

– Что я? – не поняла Ольга.

– Не замужем?

– А-а... Нет.

– И не собираешься?

– И не собираюсь, – почему-то сказала Ольга и спросила: – А как же Верочка?

– А что Верка? – Коля пожал плечами. – Так и будем вместе. Пусть пока учится. Маша девка хорошая, обижать ее не будет, да и я не позволю.

– Десятилетку у вас открывать не собираются?

– Не слыхать. – Коля пристально посмотрел на нее. – Ты не думай, я ее неволить не собираюсь. Захочет дальше учиться – пускай уезжает в Селиваново, я ее без поддержки не оставлю.

Коля говорил так, словно и мысли не допускал, что Ольга может иметь какое-то отношение к Верочке, к ее будущему, это должно заботить только его самого, Колю, – и Ольга вдруг отчетливо, почти со страхом подумала: «А ведь похоже на то, что ты действительно совсем чужая для них... Совсем чужая...»

И опять замолчали – теперь уже надолго. Коля допил остатки водки, Ольга пить не стала и вскоре поднялась из-за стола:

– Ну что, спать будем?

– И то верно, – с видимым облегчением сказал Коля. – Ты же устала с дороги.

Он проводил ее в комнату и, прежде чем уйти, задержался в дверях, спросил как бы с усилием:

– К матери-то... пойдешь?

И Ольге неудержимо захотелось плакать – и оттого, что он задал этот вопрос, и как он сказал – «к матери», словно она была еще живая.

Ольга закусила губу и кивнула.

Коля, заметив свою неловкость, виновато сказал:

– Я ведь потому спрашиваю, что в этих туфлях ты не пройдешь, сама видишь, какая грязь у нас... Скажешь Верке, чтобы нашла тебе сапоги, мне-то с утра на работу. Постараюсь вернуться пораньше.

И вышел, тихо прикрыв дверь.

Ольга сидела на кровати, сгорбившись и упираясь руками в колени, потом повалилась на подушку, вцепилась в нее – хотелось кричать и плакать, но кричать – нельзя, а слез – не было...

Утром Ольга и Верочка пошли на кладбище. День был серенький и хмурый, сочился мелким дождем, негромко шелестящим в небогатой придорожной зелени. Раскисшая дорога расползалась под неуверенными шагами Ольги, тускло и жирно блестела, звучно чмокала и вздыхала, как живая, плотно прижимаясь к ногам и неохотно выпуская их.

Дошли молча – говорить как будто совсем было не о чем.

Кладбище было маленькое, почти вросшее в землю, с почерневшими деревянными крестами и полуразмытыми надписями на табличках. Впрочем, таблички никому и не нужны были – все и без них знали, кто где похоронен... Ольга вспомнила, что зимой кладбище так сильно заносило снегом, что его почти не было видно – торчали только несколько крестов, и кладбище казалось совсем мертвым и забытым.

Могила матери выделялась свежей чернотой невысоко насыпанного холмика, и крест был белый, но уже покосился и недвижимо падал на бок, и казалось, что он просто приткнут к земле и что-то невидимое поддерживает его – так неестественно было сочетание белого свежеоструганного дерева и очень черной влажной земли с желтыми глинистыми прожилками.

Несколько минут стояли молча, и потом Ольга сказала Верочке:

– Ты бы пошла домой, а то холодно... Я одна отсюда дойду.

Верочка молча посмотрела на нее и тут же отвела глаза. «Обиделась?» – подумала Ольга и ласково тронула ее за плечо. Верочка покорно стояла перед ней и, когда Ольга легонько подтолкнула ее, так же молча повернулась и пошла назад в деревню, не оглядываясь. Шла она медленно, неуверенно переставляя ноги и чуть покачиваясь, и Ольге показалось, что она плачет.

Ольга не помнила, долго ли она стояла так, под мелким холодным дождем, тихо падавшим на холодную черную землю. Было тяжело и грустно, но не было ожидаемой боли. Эта боль появилась только на мгновение вчера вечером, когда она вошла в дом и увидела пустую кровать матери, и поняла, что ее уже нет и никогда не будет, и не у кого теперь просить прощения, и не помогут никакие слезы, никакие слова... И потом, когда Коля спросил ее: «К матери-то... пойдешь?» И эта боль прошла быстро, а потом – и сейчас – была глубокая печаль, но и печаль какая-то странная и холодная, идущая от разума. Тяжело было потому, что она знала – нет человека, бывшего ей когда-то самым родным и близким, давшего ей жизнь. И странным было уже то, что она думала так, а не плакала над этой холодной черной могилой, не просила прощения – ведь всегда живые в чем-то виноваты перед мертвыми (а уж она ли не виновата перед матерью?), – не вспоминала все самое лучшее, что было связано с матерью... Вспоминать Ольга пыталась по дороге сюда, но и это никак не удавалось. Даже лицо матери вспоминалось таким, каким оно было на тех фотографиях, которые она рассматривала вчера вечером, перед тем как лечь спать. Фотографий было мало, и на всех мать почему-то выглядела одинаково – неподвижная, с плоским, ничего не выражающим лицом, губы сурово поджаты, плечи опущены, и большие руки сложены на коленях и прижаты к животу... И плакать Ольга по-прежнему не могла – не было слез...