Николай Лукин - Судьба открытия

• Название: Судьба открытия
• Автор: Николай Лукин
• Издательство: Государственное издательство детской литературы Министерства просвещения РСФСР
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1958

Роман «Судьба открытия» в его первоначальном варианте был издан Детгизом в 1951 году. С тех пор автор коренным образом переработал книгу. Настоящее издание является новым вариантом этого романа.

Элемент вымышленного в книге тесно сплетен с реальными достижениями советской и мировой науки. Синтез углеводов из минерального сырья, химическое преобразование клетчатки в сахарозу и крахмал — открытия, на самом деле пока никем не достигнутые, однако все это прямо вытекает из принципов науки, находится на грани вероятного. А открытие Браконно — Кирхгофа и гидролизное производство — факт существующий. В СССР действует много гидролизных заводов, получающих из клетчатки глюкозу и другие моносахариды.

Автор «Судьбы открытия», писатель Николай Лукин, родился в 1907 году. Он инженер, в прошлом — научный работник. Художественной литературой вплотную занялся после возвращения с фронта в 1945 году.

---

Издалека доносятся звуки завода. С неба слышится трель жаворонка. Пахнет лесом. Из-под бревен, сложенных в штабеля, вытянулись к свету длинные и бледные травинки. Конец одного бревна возле самой земли на добрый метр выступает из штабеля. Вдруг быстро поднявшись, Григорий Иванович что было силы толкнул ногой этот выступающий конец. Но бревно тяжелое, придавлено всем грузом штабеля, даже и не шелохнулось. И Григорий Иванович опять понуро опустил голову. Почувствовал себя как никогда усталым, потерявшим главное, к чему стремился в жизни, безгранично, незаслуженно обиженным.

Сгорбившись, он побрел по узкому проходу. Справа и слева от него — торцы бревен, образующие стены выше человеческого роста. Проход как бы суживается впереди и ведет к реке.

Лесная гавань. Плоты вдоль берега. Рабочие с баграми стоят у наклонных транспортеров. Цепи транспортеров тянут бревна из воды по желобам наверх.

Зберовский появился на берегу, однако на работы в гавани не смотрит. Идя какой-то нетвердой походкой, он огибает людей стороной. Тем не менее его окликнули:

— Здравствуйте, Григорий Иванович?

Возле моторной лебедки шестнадцатилетний Костя Евдущенко, вытирая руки паклей, чуть застенчиво, но всем лицом улыбается Зберовскому. Костя ждет, что Григорий Иванович, как между ними повелось, уделит минуту ему, подойдет, пошутит в своей мягкой манере, кинет мимоходом что-нибудь о будущем Костином студенчестве, поинтересуется, как идут его занятия по подготовке за девятый класс.

Костины ожидания теперь не оправдались. Зберовский, еле подав рукой приветственный знак, прошел мимо — не то сердитый, не то уж слишком озабоченный. Неловко, почти по-стариковски перешагивал через канаты, протянутые от лебедки к штабелю. Костя провожал Григория Ивановича недоумевающими глазами. Со штабеля, на который сейчас накатывают бревна, закричали:

— Евдущенко, эй! Ты что — заснул? Потрави лебедкой на блоке!

Словно очнувшись, Костя схватился за рукоятку управления мотором.

А Григорий Иванович с чувством все нарастающего неприятного изумления думал о Шаповалове и о новых опытах по синтезу. Непостижимо: опыты где-то идут, а 3беровский впредь уже не будет иметь к ним никакого касательства.

К этой новой фазе опытов он так тщательно готовился! Правда, два с лишком года промелькнули в суете стройки. Голова ломилась на части. То в проекте основных цехов нашли расчетную ошибку, то запаздывали стальные конструкции, то цемента не хватало, либо нужно было обойтись без свинцовых труб для кислоты. Однако почти каждую ночь в часы, отведенные для сна, Григорий Иванович усаживался за свой письменный стол, усилием воли отталкивал от себя все злободневные заботы и погружался в мысли о будущих опытах. Он перелистывал книги и журналы — изучал свежую научную литературу; под углом зрения новейших трудов о расщепленном атоме и радиоактивных изотопах он уже видел, как ему надо будет после войны браться за решение задачи шаповаловского синтеза. Меченые атомы позволят достоверно знать сущность реакций, и дело двинется втрое быстрее, чем прежде. Григорий Иванович уже составил детальные планы будущих опытов, придумал схемы усовершенствованных приборов.

Но его планы, схемы, идеи — все вдруг оказалось карточным домиком. Шаповалов демонстративно обошелся без него. А почему? Чем вызвано такое оскорбительное отношение? Точно и нет совсем Зборовского на свете…

Когда Григорий Иванович вышел с территории лесного склада, он, мысленно обращаясь к Зое Степановне, начал как бы рассказывать ей о чудовищной обиде. А Зоя — единственный человек, который все это поймет с полуслова, оценит всю сложность ситуации. Сейчас Григорий Иванович особенно нуждался в ее внимательном взгляде, в ее будто брошенном вскользь, но тонком и взволнованном суждении. Шаги его становились тверже, убыстрялись. Сегодня он не видел Зою Степановну с раннего утра. О случившемся она еще не подозревает.

Навстречу Зберовскому по улице шла рассыльная из конторы — прыткая бабка, по имени Михеевна. Поравнявшись с ним, Михеевна затараторила: сбилась с ног, ей велено найти Григория Ивановича («Вас, стало быть. А где же вас разыщешь? И дом у вас на замке!»); в цехах нет, нигде нет, а директору, подай и выложь, зачем-то позарез понадобился главный инженер.

— Хорошо, спасибо, — сказал Зберовский, продолжая идти.

Митинг давно кончился, и гости, бывшие на митинге, уехали. На площади перед зданием конторы уже ни людей, ни машин. Он поднялся на крыльцо, вошел в свой кабинет. Постоял минуту. Пожал плечами, словно разговаривая сам с собой. Потом вспомнил, позвонил директору. Сказал: он сейчас зайдет, да, он задержался на лесном складе.

Оказывается, по радио получено срочное предписание наркома. Надо экстренным порядком дать свою наметку о дальнейшем расширении завода.

Сидя у стола директора, Зберовский много раз подряд молча и хмуро перечитывал текст радиограммы, а в тексте не было ничего такого, во что бы следовало вчитываться настолько пристально.

— Григорий Иванович, давайте вечером сегодня соберем начальников отделов и цехов. Сообща подумаем.

— Хорошо. Распоряжусь об этом.

И он снова с сосредоточенным выражением лица разглядывал радиограмму — посмотрел на нее даже с оборотной стороны. Наконец заговорил, вдруг очень оживившись:

— Нам теперь пора создать не совсем обычный экспериментальный цех. Есть у меня одна идея… Мы начнем в маленьких масштабах колоссальное, мировой значимости дело. Расширение нашего завода нужно проектировать именно по этой линии!

Директор покосился на Зберовского:

— Какую линию имеете в виду?

Григорий Иванович, встав, с горячностью ответил:

— Линию предельных трудностей! — И тут же он виновато улыбнулся директору. Сказал, понизив голос: — Нет, кроме шуток. К вечеру я ориентировочно прикину, за что мы можем взяться, за что — не можем. Вечером я доложу вам все, перед заседанием. Надеюсь, мы и здесь во мнениях не разойдемся, и вы согласитесь меня поддержать…

После этого разговора Григорий Иванович отправился в плановый отдел, где — в тесной комнате, среди других плановиков — с утра до ночи работает Зоя Степановна.

А на работу она поступила с того самого дня, когда они приехали в Сибирь. Еще в пути сюда Зоя Степановна чувствовала, что они сознательно идут на жертвы, и жертвы их должны быть велики. Теплушка, в которой они ехали тысячи километров, тайга, зелено-белая, по-зимнему сумрачная, сорок градусов мороза, ее валенки и полушубок — все это для нее было чуть-чуть овеяно романтикой и густо окрашено тревожным ощущением войны. Остаться просто профессорской женой, как раньше, она уже не смогла бы. Ей хотелось небывалого: например, стать монтажницей на стройке. Однако же здоровье ее было слабоватым, ей шел шестой десяток лет; едва она заикнулась о физическом труде, Григорий Иванович ее поднял на смех. И ей пришлось усесться за арифмометр в конторе.

Два года она выписывала столбцы однообразных цифр, крутила ручку арифмометра. Два года это делалось упрямо, без тени жалобы или неудовольствия. И только когда их стройка закончилась, а война уже явно стала клониться к победе, Зоя Степановна начала мечтать: боже мой, как будет хорошо вернуться на прежнее место! Как надоел затерянный в тайге заводской мирок!

По ему присущей скромности, Зберовский избегал разговаривать с женой в служебной обстановке. На людях он вообще держался с ней так, будто они мало знакомы. Поэтому Григорий Иванович нарочито редко заглядывал в плановый отдел. А сегодня он вошел туда, молчаливым поклоном поздоровался с работающими и тотчас, нагнувшись к столу Зои Степановны, вполголоса попросил ее выйти из комнаты: ему надо немедленно с ней побеседовать о чем-то.

Зоя Степановна торопливо вышла. Они вместе спустились с крыльца, пошли бок о бок по площади. Теперь Григорий Иванович сказал:

— Зоечка! Я вот о чем — знаешь, такая неожиданная вещь… Как ты посмотришь на это, если мы решили бы с тобой пожить и поработать здесь еще года три-четыре?

Зоя Степановна ужаснулась:

— Что ты говоришь! Неужели война может так затянуться?

— Нет. Я хочу сказать — война окончится, а нам с тобой остаться на заводе.

— Почему? Гриша, что нас вынудит?

— Ничто не вынудит. А вот сегодня передо мной гамлетовское: «Быть или не быть». Отмерить надо и отрезать.

— Ты скажи прямо: неприятности? Большие?

— Вздор. Скорее, новые обстоятельства.

И почти скороговоркой он сообщил о Шаповалове, стремясь представить дело так, будто ничего особенного не случилось: человек-де вырос из пеленок, и нельзя ему навязывать опеку, если человек в опеке не нуждается. Все естественно. Отцы и дети — к сожалению, закон природы. Удивляться нечему. Но если уж открытие Лисицына, переосмысленное Шаповаловым, отныне будет развиваться без участия Зберовского, то Зберовский с нынешнего дня вплотную примется за прежнюю свою работу над химией клетчатки.