Борис Бондаренко - Остров

• Название: Остров
• Автор: Борис Бондаренко
• Издательство: Сов. Россия
• Жанр: Детские приключения
• Год: 1988
• ISBN: 5-268-00553-7

Борис Бондаренко известен читателю романами «Пирамида», «По собственному желанию» и другими книгами. Герои повестей, вошедших в настоящий сборник, наши современники – физики одного из научно-исследовательских институтов Москвы, рыбаки Сахалина, жители глухой сибирской деревин, разные по возрасту и образованию. Но все повести объединены неизменным интересом автора к внутреннему миру своих героев, его волнуют вечные нравственные проблемы, которые не могут оставить равнодушными и нас, читателей.

---

Коля насупился, молча водил пальцем по узорам скатерти. Дарья Андреевна посмотрела на Геннадия.

– Геня, хоть ты скажи...

– Говорил уже, – не выдержал ее взгляда и Геннадий. – Да только и ты подумай – что его ждет здесь? Специальности никакой, выучиться чему-нибудь негде, а с лопатой и вилами много ли наработаешь? Сама посуди, что это за жизнь? Пусть уж лучше со мной едет. Поработаем там два-три года – вместе вернемся, переберемся в город, – снова заговорил он о старом, как о деле решенном, и Дарья Андреевна поняла, что возражать бесполезно, – все уже без нее обдумали сыновья. Сказала, боясь расплакаться:

– Поезжайте, бог с вами.

– Спасибо, мама, – быстро сказал Коля, не пряча радости, а Геннадий продолжал:

– Теперь тебе много легче будет. Деньги будем высылать, тяжелой работы сама не делай, попроси кого-нибудь, за деньги всякий тебе поможет. А мы через год приедем, тогда видно будет... Может, тогда и совсем останемся, – добавил он, подумав, но Дарья Андреевна поняла, что сказал он это только для того, чтобы ее утешить. Кивнула головой, соглашаясь с ним, а про себя подумала: «Эх ты, несмышленыш... Легче будет... Плохо же ты знаешь, что самое трудное на свете...»

Сама она слишком хорошо знала, что самое трудное в жизни – это ожидание, но ничего не стала говорить им. И в оставшиеся предотъездные дни старалась не показывать сыновьям своей печали, своего беспокойства, и они ничего не замечали – жили они уже другой, предстоящей им жизнью, и тревога матери за них была непонятна им: чего им бояться, таким здоровым, молодым, сильным?

4

Прошло и три года, и пять лет, а сыновья не только не вернулись совсем к Дарье Андреевне, но уже и не заговаривали об этом. Аккуратно присылали ей деньги, раз в месяц по очереди писали письма и каждый год, под зиму, приезжали к ней. Да что это были за свидания... Случалось, что видела их мать считанные дни, да были еще долгие зимние ночи сразу после приезда, когда сыновья отсыпались, и потом, когда они, пьяные, с трудом добредали до дома, прямо в одежде заваливались спать, – у Дарьи Андреевны не хватало сил поворачивать тяжелые тела и раздевать их, – и отечные их лица, нередко покрытые синяками и ссадинами, полученными в пьяных драках, могли бы вызвать отвращение у всякого постороннего, кто смотрел бы на них, но только не у нее, матери... И Дарья Андреевна часами просиживала между двумя постелями, смотрела то на одного, то на другого. Сильно изменились сыновья за эти годы. Погрубели, ожесточились их лица, просоленные ветрами всех дальневосточных морей, охрипли голоса, кожа на ладонях задубела, ходили они враскачку, излишне твердо упираясь в землю ногами. Изменилась речь – слушая их разговор между собой, Дарья Андреевна иногда только головой качала: чуть ли не каждое второе слово было непонятно ей, да и те, что понимала, не всегда укладывались в привычный смысл. Что, например, могло означать «намотать на винт», если это относится не к пароходу, а к человеку? – думала она и как-то спросила об этом у Геннадия. Тот смущенно покрутил головой и нехотя ответил:

– Да так, ерунда...

Случалось, приезжали братья домой такими усталыми, что разуться в один прием не могли, и Дарья Андреевна становилась на колени и стягивала с них сапоги. В первую неделю сил у братьев не хватало даже на пьянство – выпивали вечером по стакану водки и валились в постель, беспробудно спали по десять – двенадцать часов. В эту первую неделю Дарья Андреевна каждый день топила баню, и братья часами отогревались на полках, ожесточенно хлестали друг друга вениками, долгими зимними вечерами отлеживались на горячей русской печи, дымили в низкий потолок папиросами, не спеша расспрашивали мать о деревенских новостях, иногда и сами рассказывали кое-что, – но редко и мало, – а Дарья Андреевна гнала со двора дружков-собутыльников, прослышавших об их приезде и нетерпеливо утаптывавших тропинки к дому в ожидании гулянок и даровых выпивок. И дружки дожидались своего часа – приходил день, когда братья влезали в шубы и валенки и вразвалку двигались к магазину, обрастая по пути ребячьей толпой, радостно взвизгивавшей в ожидании конфет и всякой прочей сладости. Братья начинали с того, что брали под мышку по ящику водки, набивали карманы флаконами с духами, цветными платками и всякой подобной мелочью, – одаривать девчат, – ждали их уже у крыльца магазина дружки, и начиналась в чьем-нибудь доме отчаянная гульба, перекатываясь по деревне, стихая только под утро, когда парни и мужики валились под столы, а то и под заборы, – а на следующий вечер все начиналось снова. Гуляли так неделю, десять дней, потом братья дружно говорили «хватит», отсыпались два-три дня и уезжали куда-нибудь на Юг, и месяца два от них не было ни слуху ни духу, разве что приходила откуда-нибудь из Крыма или с Кавказа телеграмма, извещавшая Дарью Андреевну о том, что сыновья живы-здоровы и скоро будут дома.

Братья частенько возвращались мрачные, неразговорчивые и не гоголем шли по деревне, красуясь богатством одежд, а старались незаметно проскользнуть в темноте, чтобы не встретить кого-нибудь. Случалось, что вместо дорогих заграничных пальто, в которых они уезжали на Юг, оказывались на них потрепанные плащишки, – проматывались на южных курортах до того, что на обратную дорогу не хватало, а у матери никогда не просили – гордость не позволяла. И тогда Дарья Андреевна доставала из сундука деньги и подкладывала в карманы их пиджаков. Братья с неделю отлеживались, и никаких дружков – те и близко к дому не подходили. Эта неделя была лучшим временем для Дарьи Андреевны – трезвые сыновья были тихи, покладисты, почти во всем охотно соглашались с ней. На одно только отмалчивались – когда она заводила разговор об их будущем.

– И долго вы так будете колобродить? – негромко говорила им Дарья Андреевна в тихие вечера. – Не надоела вам эта суматошная жизнь? И чего вы жилы себе рвете, тысячи зарабатываете, а потом на всяких забулдыг их спускаете? Ведь не маленькие уже, пора и за ум взяться. Тебе вон, Геня, четвертый десяток пошел, седина уже пробивается, а все как дите малое. Ну, заработали немного – и хватит. Приезжайте сюда, женитесь – и живите как люди, чего вам еще надо? Теперь и в колхозе неплохо заработать можно... А то и сейчас остались бы, а? Деньги, что вы мне посылали, почти все в целости лежат, берите... Хоть внуков ваших понянчу. А то помру – и похоронить некому будет...

Слушали братья, дымили папиросами, молчали. Наконец Геннадий неласково басил:

– Ладно, мать, будя об этом... Не последний год на свете живем, все успеем – и жениться, и детей нарожать...

И Дарья Андреевна умолкала, а по ночам тихо плакала, боясь, что услышат сыновья, считала дни, оставшиеся до их отъезда.

Но крепко спали сыновья, не слышали ее плача.

А затем вновь уезжали.

И начинались для Дарьи Андреевны долгие месяцы ожидания и нескончаемой тревоги – как там они, живы ли, здоровы? Боялась она моря. Когда сыновья приезжали, она иногда начинала расспрашивать их – какое оно, море?

– Ну, какое... обыкновенное, – пожимал плечами Геннадий. – Соленое, как и полагается. Много воды, и ничего больше.

– А тонут в нем? – допытывалась Дарья Андреевна.

– Бывает, – сказал однажды спокойно Геннадий и, видя, как испугалась мать, со смешком успокоил: – Да не бойся ты, ничего с нами до самой смерти не случится. Тонут, конечно, как же без этого? Море – оно и есть море, всегда в нем тонули. Да, сколько я знаю, тонут-то одни дураки. А мы с братишкой, – он подмигнул Коле, – вовсе не дураки, тебе-то уж положено знать это.

И Коля на ее расспросы отделывался смешками.

А все-таки боялась она моря, особенно длинными темными вечерами. Свободного времени было у нее теперь много – хозяйство осталось маленькое, всю живность можно было на пальцах пересчитать. Да и для кого было ей растить-кормить прежнюю многоголосую ораву? И деревенские бабы, с ранней весны до поздней осени маявшиеся от нелегкой крестьянской работы, в один голос завидовали ей:

– Не жизнь у тебя, Дарья, а конфетка. Сиди да чаи распивай. Эх, мне бы таких сыновей – в ножки бы им поклонилась.

И скажи им Дарья Андреевна, что от такой жизни-конфетки ей плакать хочется – не поверили бы.

Денег сыновья присылали помногу, об этом сразу становилось известно в деревне, и, встречая ее, бабы завистливо говорили:

– С прибытком тебя, Андреевна... Чай, кубышка-то доверху полна? И куда тебе столько денег?

Молчала Дарья Андреевна. А действительно, куда ей столько денег? На себя она расходовала самую малость, все остальное берегла для них же самих, сыновей, – да разве деньги им впрок? Вот если бы осели тут, женились... И когда приезжали сыновья, она снова заводила этот разговор – и опять впустую были ее слова. Уезжали сыновья...

И оставалось ей ждать их недолгих приездов, ночами сидеть у постелей и думать – что за жизнь у них там такая, что за работа, что тянет их туда?