Дмитрий Бавильский - Ангелы на первом месте

• Название: Ангелы на первом месте
• Автор: Дмитрий Бавильский
• Жанр: Современная проза

Возможно, первый в мире роман, действие которого происходит внутри Живого Журнала (LiveJournal.com). Ну, и еще немного внутри театра.Все начинается с того, что письма с признанием в любви по ошибке падают в чужой почтовый ящик. Неведомый поклонник признается в любви Марии Игоревне, стареющей приме провинциального театра города Чердачинска, и угрожает самоубийством, если актриса не ответит ему взаимностью. Актриса решает разыскать незнакомца человека, чтобы спасти его. Но как это сделать в большом городе, не зная о человеке ничего – ни адреса, ни имени? Параллельно в романе появляется психоаналитик Макарова. Эта дама случайно натыкается на зреющий в недрах "Живого журнала" заговор против существующей власти. Макарова пытается проникнуть в логику сетевого переворота, а заодно отыскать среди заговорщиков достойного себя мужчину. Истории актрисы и психоаналитика сплетаются в мелодраматически-детективный клубок…

Бавильский фактуру знает – он пять лет работал в театре завлитом, да и в ЖЖ юзер paslen – один из древних. Текст романа написан в режиме реального времени. Бавильский вывешивал главы из романа в своем дневнике по мере написания. Другие пользователи предлагали развитие сюжета в том или ином направлении и писатель учитывал их пожелания. Теперь, когда эксперимент завершен, результаты его можно увидеть в новой книжке.

---

Курска, Новосибирска или Воронежа, где начинала совсем молодой, равномерно расходуя радость между знакомыми и незнакомыми фамилиями.

14.

Но сегодня, несмотря на то, что её спектакли не шли, а зарплату не давали, Мария Игоревна решила выбраться в город . То есть в театр, да. Кое-как досидела до утра, тем более что утром телевизор показывает особенно глупые передачи, выскочила на трамвайную остановку, смешалась с людьми (уже давно оставив надежду, что горожане станут узнавать в ней актрису ).

Кажется, сегодня она впервые почувствовала: зима повернула на убыль: избыток влаги щекотал ноздри, казалось, что за ближайшим поворотом плещется море.

Помпезное здание театра воткнули в город ещё при советской власти, поставив посредине холма, возле главной площади, выложенной брусчаткой, там, где роза городских ветров, круглый, массивный. В его плавных, закругляющихся коридорах всегда темно, так как по проекту в коридорах этих нет окон.

Ворвалась на вахту, словно фурия, намеренно не стала застревать перед расписанием, там, где вывесили распределение и толпился народ: не это царское дело, да и очки запотели. Тем более, что есть в этой беспомощности (зайдёшь с мороза и не видишь ничего) тихая унизительность.

– Я тебя в упор не вижу, – сострила Мария Игоревна, сослепу налетев на кого-то.

В труппе у неё была репутация высокомерной и неприступной штучки: на контакт Мария Игоревна (спина изящная, как венский стул) шла с трудом, всегда чётко обозначая дистанцию. В театре таких не любят.

Прошла по коридорам, внутренне собираясь перед разговором с художественным руководителем, бессменным главным режиссёром, седым и возвышенным Лёвочкой.

Перекрестилась перед дверью его кабинета и шагнула внутрь, словно бы в горячую, слегка подслащённую воду.

15.

Лёвочке было около восьмидесяти, но театр по-прежнему держался на его вменяемости: голова худрука работала, как компьютер последнего поколения, а спектакли вызывали повышенный интерес у столичной критики. Несмотря на страшный недуг (в борьбе с ним Лёвушка всю жизнь хоронил одного недоброжелателя за другим) и вполне понятные возрастные проблемы. Седая шевелюра, острый взгляд: худрук сканировал посетителей мгновенно, наперёд зная, кто за чем пришёл.

– А, Машенька. – Лёвушка энергично раскинул руки: только кожа, вялая, в слоновью складку, выдавала его недюжинный возраст. – Что-то ты редко ко мне заходишь… Ты же знаешь, как я тебя люблю… У меня к тебе особое отношение…

Лев Семёнович не лукавил: он действительно относился к заслуженной артистке России по-особому. Точно так же, впрочем, как и ко всем остальным артистам, техническому и обслуживающему персоналу, вплоть до дворника и уборщицы, трём сотням душ, работающим здесь, его на всех хватало.

– Теперь, Лев Семёнович, буду заходить чаще. – Мария Игоревна картинно вздохнула: "Гамлет", Гертруда, второй акт.

В театре она снова начинала чувствовать себя великой актрисой.

– Откуда же вы все всё знаете?

– Лев Семёнович, приказ с распределением уже висит…

– Правда? – Седые брови взлетели. – А я уже и забыл. Столько дел,

Машенька, столько дел. С каждым днём всё труднее и труднее с финансированием, директор уже с ног сбился. Да что я говорю…

Лев Семёнович горько махнул рукой. У него было два диплома, закончил он не только режиссёрское, но ещё и актёрское отделение театрального института.

– Ну, что, Лев Семёнович, – Мария Игоревна набрала в лёгкие воздуха. – Даёшь Раневскую? На другую роль я сегодня не согласная…

Лев Семёнович поскучнел, схватился за телефонную трубку.

16.

– Что они там себе думают? – закричал он неожиданно сочно в телефон, хотя звонка вроде бы не было. – Совсем совесть потеряли? – И бросил трубку на рычажки.

В дверь тут же просунулась сморщенная физиономия завтруппой с немым вопросом в выцветших глазах.

– Ты представляешь, – закричал Лев Семёнович мимо Марии Игоревны своей помощнице. – Моргулка снова наехала на наш театр. Написала в своей газетёнке, что наша прима Скороходова умерла в полной нищете…

Распродавала перед смертью последние вещи…

Завтруппой задохнулась от возмущения, просунув свою физиономию ещё дальше в кабинет.

– Быть такого не может, Лев Семёнович, – с готовностью запричитала она. – Ведь я носила ей яички. Варёные, крутые и в мешочек… А она всё отказывалась, говорила, что отравленные… что ей ничего от нашего сратого театру не надоти.

– Ну, конечно… – ребёнком задрожал, заобижался Лев Семёнович.

А Мария Игоревна едва сдержалась: она из помреженых рук тоже бы ничего не взяла: известная сплетница и склочница была эта завтруппой.

А ещё Мария Игоревна подумала, что за ней-то точно театральные

ходить не станут: сейчас-то уже почти забыли, а что будет, когда она не сможет выходить на сцену и её, уже сейчас пенсионерку, спишут окончательно и бесповоротно?!

– Нет, Мария Игоревна, – режиссёр сделал вид, что снял все возможные маски, и заговорил серьёзным, немного усталым тоном. – Никаких

Раневских. Нужно трезво относиться к своему возрасту.

Сказал, как отрезал.

17.

Мария Игоревна понимала: спорить бесполезно. Распределение уже подписано и вывешено. Раневская назначена. И, кажется, я даже знаю кто.

– Максимум, который я могу вам дать, учитывая то, что вы уже давно сидите без работы, – смягчил интонации Лёвушка, – это Шарлотта Ивановна.

– Гувернантка? – Мария Игоревна задохнулась.

– И ещё. – Худрук, видимо, решил вывалить всю неприятную информацию разом. – На роль Елизаветы из "Марии Стюарт" мы вводим вам в параллель жену Полтавского. Она недавно перевелась из Самары, ей нужны роли…

– Но ведь "Мария Стюарт" идёт раз в месяц. – Мария Игоревна мысленно начала искать сигареты. – Впрочем, как и все мои спектакли…

– Значит, теперь вы будете выходить на сцену в "Марии Стюарт" раз в два месяца. Хотя особенно переживать не стоит: вы будете заняты в такой роли. "Вишнёвый сад" – мечта любой актрисы, вы же знаете…

Мария Игоревна молча попятилась к двери. Молча вышла.

18.

– Специально для вас я вставил в конце первого акта большую сцену разговора Шарлотты с Фирсом, которую Станиславский у Чехова просто выкинул, – крикнул ей вслед Лёвушка, но она его не слышала.

Испорченное настроение давило на грудь, на переносицу, першило возле глаз, так что казалось, будто в коридорах театра стало ещё темнее.

Мария Игоревна пошла почти наугад.

Голову долбит несколько случайных мыслей, бегающих по замкнутому кругу. Цитаты из старых ролей, всплывающих время от времени вне авторства и пространства. "Всё о нём, о Гегеле, дума моя боярская …" " И каждый вечер в час назначенный… " И бег этот схож с ночном приливом, когда чёрная влага истоков затопляет пустой песчаный пляж.

Последующие эпизоды дня выхватываются сознанием, точно высвеченные софитом отдельные мизансцены погружённого в кромешную мглу фантасмагорического спектакля. "Бал манекенов", где она, сопливая дебютантка, выходила в массовке, или "Зойкина квартира", которую поставили без неё и куда она вводилась после позорного ( ну, конечно, позорного ) возвращения из Ленинграда.

Мария Игоревна осознаёт себя то на пятом этаже, в бухгалтерии, где ей, члену профсоюза, выдают проездной билет, то в театральном буфете со стаканом мутного какао. Окончательно сознание возвращается в кабинете завлита, длинного и худого молодого человека с армянским именем Галуст и вечно воспалёнными глазами, с болезненным румянцем.

Из окна его кабинета видна дорога к элеватору и телевизионная вышка с красными огоньками на самом верху. Вокруг театра так много снега, что, кажется, не растаять ему никогда, лежать тут вечно.

19.

Ещё надо отметить: окна в театре построили опасными: начинались они от самого пола и наводили на постоянные мысли о самоубийстве. А от батареи отопления, возле окна, шла мощная волна тепла. Хотя вообще-то в коридорах здесь было всегда холодно, а на сцене царили чудовищные сквозняки.

– Вы знаете, – говорит ей Галуст, немного шепелявя, – я очень рад, что наш дорогой Лев Семёнович снова взялся за Чехова. Потому что нашему театру противопоказана современная пьеса. Потому что спектакли по новодельным текстам выказывают нашу внутреннюю пустоту: то есть что мы есть фабрика искусств, обязанная выдавать сколько-то там премьер в год.

Его куцый пиджак обсыпан перхотью, вечный мальчик за тридцать, днём и ночью думающий о "новых формах", воспалённо любящий сценическое искусство. Когда-то Галуста прятали в театре от армии, потому что мальчик, несмотря на неестественно большой рост и богатырский размер обуви, по-прежнему ходил под себя .

Мария Игоревна знала его маму, известного в городе педиатора, крикливую толстую тётку, уехавшую потом в Израиль, так и не дождавшись, что её великовозрастное дитя женится и заведёт для неё игрушечных внучат. Но сын женился на театре, наотрез отказавшись ехать вместе с драгоценной мамочкой на историческую родину, в гарантированную, как всем театральным казалось, сытость. Проявив неожиданную твёрдость характера.