Дмитрий Бавильский - Едоки картофеля

• Название: Едоки картофеля
• Автор: Дмитрий Бавильский
• Жанр: Современная проза

---

Из романа Сергея Болмата: "Сами по себе": "Хотелось немедленно покончить с собой, причём не просто так, застрелиться или повеситься, а каким-нибудь особенным, замысловатым способом, например, харакири себе ножницами сделать, ртути наглотаться из градусников или перочинным ножом сонную артерию себе перерезать".

Если перерезать себе вены, то только под мышками, чтобы не смогли наложить жгуты.

Можно ли убить себя во сне? Что будет если самоубийство приснится?

Есть ли у кого-нибудь такой опыт?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПАРАДОКС

Из-за обилия мелкой, невидимой пыли купе скорого поезда "Красный

Урал" походило на аквариум: сумеречная толща зеленоватого полумрака, липкая, карамельная духота, ободранный половик в складку, который проводница вычищала по нескольку раз на дню.

Но чем больше она занималась наведением чистоты, тем уже становился коридор вагона, тем теснее казались коморки купе и резче застойный запах праздной жизни.

Лидия Альбертовна открыла пространственный парадокс поезда, когда, покачиваясь, отправилась к печке за кипятком: всё ж таки развлечение.

До этого она долго смотрела в немытое окно, за которым показывали однообразный чёрно-белый фильм про среднерусскую равнину, столбы убегали в сторону её исторической родины, то есть на восток, потому что скорый двигался прямёхонько на запад, в столицу нашей родины.

Закатное солнце поблёскивало на проводах и в огромных лужах талого снега: есть ли что-нибудь более безнадёжное и тоскливое, чем весенний, безжизненный пейзаж, особенно когда поезд подбирается к очередной стоянке и начинается напрочь закопчённая полоса отчуждения?

Лидия Альбертовна глубоко вздохнула, набрала полные лёгкие пыли и решительно отправилась за кипятком. Но возле печки увидев очередь, решила подождать, тормознула возле расписания (состав прибывал на

Казанский вокзал в половине шестого утра, и было в раннем прибытии что-то несказанно унизительное), потом уставилась в окно…

И не сразу сообразила, что если смотреть в окно поезда из коридора, то кажется, будто бы поезд развернулся и бежит в обратную сторону, на восток, обратно в Чердачинск.

Лидия Альбертовна на мгновение зажмурилась, словно проверяя работу органов чувств, приложила ко лбу ледяной подстаканник, снова зафиксировалась на движении поезда: точно столбы и деревья убегали на запад, значит, поезд мчал на восток.

Ей стало не по себе, во рту пересохло, голова предательски закружилась, бог с ним, с чаем, по стеночке, по стеночке она добралась до места, села, сложив руки на коленях, и быстро взглянула в окно: ну, да, убогая деревенька, случившаяся в это мгновение по ту сторону стекла, покорно убегала на восток, расступаясь перед летящим в западном направлении фирменным "Красным Уралом".

Тогда Лидии Альбертовне стало весело и интересно. Чтобы закрепить разницу ощущений, она снова вышла из купе: и поезд автоматически поменял маршрут.

– Нет уж, лучше как есть, – усмехнулась она и пошла в тамбур перекурить.

ПОПУТЧИК

Ночью, пока не рассвело, долго сражалась с колючим, сиротским одеялом, видимо, квадратным, потому что как ни положи, всё время ноги торчат и простыня сбивается.

Для разнообразия, чаще обычного, ходила в уборную, упрямо оттирала руки, уничтожала запахи чужой жизни, удивлялась: зачем зеркало здесь расположено напротив унитаза? Так себе картинка-то…

Вагон шёл полупустым: пассажиров было немного, некоторые купе, открытые настежь, казались голыми. Вот и Лидии Альбертовне повезло: с ней ехал лишь один аккуратненький, сухонький старичок неопределённого возраста, с окладистой бородой, вылитый Дед Мороз с рождественской открытки, а две верхние полки пустовали, жизненного пространства казалось едва ли не в избытке. По крайней мере, старичок вёл себя хорошо, тихо-мирно, даже не храпел ночью и почти не пах.

Когда Лидия Альбертовна вернулась, он шуршал мятой газетой, колупал сваренное вкрутую яичко, макал его в крупную соль (у бедняков всегда хорошо разве что с солью), явно расположенный к продолжительным и задушевным разговорам.

Слово за слово, и вот она уже знает практически всю его жизнь, трудную и невыносимо тяжёлую, в сравнении с которой её собственные беды кажутся игрушечными и совершенно несерьёзными.

Туки-тук, туки-тук, отсчитывали колёса прошедшее в пути время, туки-тук, туки-тук… Из окна сквозило.

– Вот я вижу, у вас ухо болит, токает, – пронзительно посмотрел на неё старичок-лесовичок и протянул горячую ладонь к её виску. -

Ничего, ничего, сейчас пройдёт.

И точно: как рукой сняло. В начале весны воспаление снова обострилось: нервы подорвали общее состояние организма, авитаминоз опять же таки.

А сосед продолжил рассказки. Особенно Лидию Альбертовну возмутило, что в последнее время старичку, назвавшемуся Тимофеем Павловичем, приходилось работать "бутербродом", то есть носить на спине и животе картонки с рекламными текстами, трудиться зазывалой. Старый, больной человек, фронтовик, орденоносец, нуждающийся в тишине и покое,

Тимофей Павлович вынужден был целый день, невзирая на погоду, топтаться возле подземного перехода на площади Революции (со стороны улицы Цвиллинга), время от времени спускаясь к оживлённому входу метро.

Лидии Альбертовне даже показалось, что она несколько раз видела этого человека, раздававшего прохожим маленькие листочки. Правда, сама она никогда этих объявлений не брала, брезговала: известное дело – на улице тебе не могут предложить ничего хорошего, и всяческих зазывал (а также бомжей, попрошаек да лоточников) сторонилась. А потому могла и ошибиться.

Но Тимофей Павлович подтвердил, что действительно время от времени случается ему приработок, когда нужно раздавать нелепые эти листочки, потому он и может побаловать себя лишним куском сахара.

Так как очень уж сладенькое на закуску любит.

Туки-тук, туки-тук, жалко ей Тимофея Павловича, туки-тук, туки-тук, не надо меня жалеть, эхом откликается тот, словно услышав мысленные мысли.

– Я, видите ли, очень люблю свою работу, – говорит он, уставившись в своё отражение в большом зеркале. – Конечно, пользы от меня никакой нет, но ведь и вреда особого я тоже никому не приношу.

Лидия Альбертовна улыбается. Раскрывать душу постороннему ей не хочется, она предпочитает отмалчиваться, так проще и привычнее. Так правильнее.

– А потом, она полезная только для меня, – продолжает убеждать

Тимофей Павлович. – Во-первых, всё время в движении. Правда, устаёшь за день. Зато зарядка. Во-вторых, на холоде сохраняешься лучше и живёшь дольше… Но самое главное даже не в этом…

Тут старик делает загадочное лицо и оглядывается, будто бы кто-нибудь может услышать его тайну.

– Топтаться-то на одном месте, прямо скажем, не очень-то уж и интересно, – говорит он заговорщицким тоном. – Поэтому дни мои вытягиваются, становятся резиновыми… Значит, и жизнь моя увеличивается, растягивается…

Потому что главными пожирателями нашего времени и наших сил, если верить теории замысловатого Тимофея Павловича с кляксами пигментных пятен на морщинистом лбу, являются люди. Но стоит только исключить людей из своего ежедневного рациона, и вот ты уже не знаешь, чем заняться и как свою пустоту заполнить. Надевая щитки с рекламными текстами, Тимофей Павлович становится точно невидимым, люди начинают шарахаться от него, как от чумного, не замечать в упор его колоритную внешность, превращая его буквально, в пустое место.

– Долог день до вечера, коли делать нечего, – смеётся он в седую бороду, словно прячется.

Там, в этом самом пустом месте, где он и хоронится основное время жизни, наступает для него заповедник вненаходимости, маленькая зона индивидуальной вечности.

Именно поэтому Тимофей Павлович убеждён, что никогда не умрёт в рабочее время. Нет-нет, смерть настигнет его дома, среди близких и нелюбимых детей. Именно поэтому Тимофей Павлович старается работать как можно дольше, с утра до ночи. И если бы существовало нынче звание "ударника капиталистического труда", Тимофей Павлович по праву мог носить его, гордиться им.

– Кхе-кхе, – говорит Тимофей Павлович. – Что за чай, который вышел мне боком, пойду, прогуляюсь до ветру…

ДОРОГА НА АМСТЕРДАМ

А в тамбуре действительно ветер, сквозняк, от купе тамбур расположен на расстоянии двух-трёх песен: пока сходишь-перекуришь, внутренняя трансляция успеет исполнить парочку шедевров от Алсу или растрёпанной Земфиры: "хочешь, я убью соседей, что мешают спа-а-а-а-ать…"

Или на расстоянии брикета новостей: что там, как с подъёмом "Курска" или судьбой полковника Буданова, обязательно нужно знать.

После того инцидента в галерее, о котором Лидия Альбертовна и вспоминать-то не хотела, произошло не так уж много событий: нервный срыв, покушение на самоубийство, болезнь, чёрная меланхолия, желудочные спазмы, истощение, – короче, долгая дорога в дюнах.