Владимир Березин - Кролик, или Вечер накануне Ивана Купалы

• Название: Кролик, или Вечер накануне Ивана Купалы
• Автор: Владимир Березин
• Жанр: Современная проза

---

Достал я снова табак и трубку, табак был хороший, ароматный, но спутница моя вдруг чихнула так сильно, что присела на корточки. Эхо отозвалось будто бы во всем лесу, чихнуло сбоку, сзади, где-то далеко впереди.

Я устыдился, но все-таки закурил.

И мне показалось, что стою я не в пустынном лесу, пусть даже и с красивой голой бабой рядом, а на людной площади – потому что все копошится вокруг меня, рассматривает, и понял тогда, как ужасно, видать, обжиматься и пихаться на Красной площади – действительно замучают советами.

Свет становился ярче, и наконец очутились мы на краю поляны. Мы были там не одни – посередине сидели два уже виденных мной ботаника, между ними лежал огромный гроссбух. Один ботаник водил пальцем по строчкам, а другой держал в руках огромный хвощ и искал глазами источник света.

Моя спутница погрозила им пальчиком.

– Люли-люли, на вас нюни, – строго сказала она.

И два ботаника сразу пожухли как ботва, да и трава у них в руках обвисла.

Теперь я понял, что значило на самом деле выражение “иметь довольно бледный вид”. Ботаники его приобрели мгновенно, правда, были этим не очень довольны.

Бывшая мосластая сделала короткое движение, налетел ветер, и обоих ботаников сдуло, как рукой сняло.

– Бу-бу-бу, – доносилось из-под пня.

– Э-эээ-эээ-э… – блеяло с макушки березы.

Высунулись, казалось, какие-то лица и морды из кустов и высокой травы. Да что там лица – хари какие-то просунулись отовсюду – огромные, страшные.

И увидел я впереди свет, и пошел на него, спотыкаясь и дыша тяжело и хрипло.

– Не рыдай мене мати, – печально сказала мосластая. – Мать моя…

Я с удивлением понял, что совершенно не знаю, как ее зовут.

– Кто мать твоя?

– Мать – сыра земля. Вот образованный человек, а таких вещей не знаете. Вот вы ведь писатель? А скажите, как правильно говорить – папортник или папоротник?

Язык застрял у меня во рту.

– Прп… Парпртк… Парпортнк…

Я еще что-то добавил, но уже совсем не слышно.

И тут тонкий луч ударил мне в глаза, кто-то светил в лицо, будто ночная стража. Светляком-мутантом горела в траве яркая звезда. Я протянул руку, дернул, за светлячком потянулся стебель… И вот в руке остался у меня мокрый бархатный цветок. Сразу же зашептало, заголосило все вокруг – точно как на Красной площади в час минувших парадов.

Рыкнуло, покатилось по рядам тысяч существ какое-то неприличное слово, забормотала свое трава, вторили ей камни и кусты.

И я познал их языки, но, к несчастью, одновременно я узнал столько всего о своей неустроенной жизни, что впору было попросить осину склонить пониже ветку и выпростать ремень из штанов.

Говор не умолкал, слышны были разговоры и живых, и мертвых, копошился какой-то Бобик под землей, уныло и скучно ругались мертвецы на недавнем кладбище – что лучше: иметь крест в ногах или в изголовье, рассказывала свою историю селедочная голова, неизвестно на что жаловался бараний шашлык, и мертвый кролик бормотал что-то – хню-хню, хрр, хню-хню – то ли он вспоминал о поре любви, то ли о сочном корме, но в голосе его уже не было смертного ужаса.

Ужас был во мне, он наполнил меня и приподымал вверх, как воздушный шар.

В этот момент женщина положила руки мне на плечи. Она обняла меня всего, ее губы были везде, трогательная ямочка на подзатыльнике выжимала у меня слезу, и я с удивлением увидел, что мое естество оказалось напряжено. Да и она сильно удивилась моей сексуальной силе, даря мне горячие поцелуи в лоб и лицо. Было видно, что она обожала секс и не ограничивалась никакими рамками, но от ее тела пахло чистотой и страстью одновременно. Нежно вскрикнув, она стала смыкать свои руки у меня на спине, экстатически повизгивая. Иногда она наклонялась вперед, потираясь своими упругими арбузными грудями об мою и обдаривая мои лицо и губы поцелуями благодарности и надежды. По всему было видно, что к ней пришел прилив страстного желания соития и что она заметно нервирует от желания. Я был безумно возбужден от ее интимных вздохов наслаждения, как и от приятного ощущения обволакивания мягкими тканями. От всего этого я быстро потерял контроль, что меня насторожило.

– Лолита, Лорка, Лорелея, – пронеслось у меня в голове…

XX

Слово о том, что все кончается внезапно, но непонятно, где тот конец, которым оканчивается начало, и наоборот.

…Я это ясно увидел и решил закончить этот пергамент. Закончим его внезапно, как внезапно кончится когда-то и наша жизнь.

Юрий Коваль, “Суер-Выер”

Как я добрался до дома, я не помнил. Руки мои были пусты, цветок исчез, голова трещала, жизнь была кончена. Судьба вырвала у меня грешный мой язык, и всяк его сущий был выше на полголовы.

Я очнулся в углу веранды от слов Евсюкова:

– Я хотел заначить это на будущее, но… – Евсюков не договорил.

Рудаков и Синдерюшкин поставили огромную сувенирную бутыль на стол, и она, будто качели, закачалась в неспешном ритме. Водка плюхалась в стаканы, но мы не чувствовали опьянения.

Успокоение сошло на нас, как знание языков на творцов Септуагинты- мы и вправду знали все, о чем думает сосед, – безо всяких слов. Безо всякого папр… Папртн… В общем, безо всякой мистики.

Увлеченные этим обстоятельством, мы не сразу обратили внимание на

Мявочку. А Мявочка ни о чем не думала – она сидела с открытым ртом и смотрела на входную дверь.

В проеме входной двери стоял Кроликовод.

Рудаков посмотрел на него, а потом поглядел на нас с выражением капитана, который провел свой корабль через минные поля и спас его от неприятельских подлодок, а команда по ошибке открыла кингстоны в виду гавани.

Гольденмауэр откусил половину сигары и забыл откушенное во рту.

Синдерюшкин неловким движением сломал удочку.

Кравцов закатил глаза, а Кричалкин оказался под столом.

Тоненько завыл Пус.

Сосед отделился от косяка и сказал сдавленно:

– Водки дайте.

Рудаков, крепко ступая, вышел из-за стола и щедро налил водки в стакан. Виски тут явно не подходило.

Сосед булькнул и ухнул.

Он одновременно посмотрел нам всем в глаза и начал:

– У меня вчера подох Кролик. Это был мой самый любимый Кролик. Он умер от усердия – это я виноват в его смерти. Я не щадил его и не считался с его тоской и любовью к единственной любимой Крольчихе. И вот он умер, и вчера я хоронил своего Кролика в слезах.

Я навсегда в долгу перед ним.

Но сейчас я пошел проведать ушастых и увидел Его.

Он вернулся снова. Мой Кролик лежит в вольере, нетленный как мертвый монах.

Его лапы сложены на груди. Он пахнет ладаном и духами.

Дайте мне еще водки.

И бутылка качнулась в такт выдоху рыцарей овального стола. Снова понеслись над нами на стене стремительные корабли под морским ветром- судьба связывалась, канаты звенели как гитарные струны, паруса были надуты ветром. Это была картина маслом – картина нашей судьбы. Это были корабли нашей жизни.

Окончен скорбный труд. Иль не окончен? Мне должно после долгой речи и погулять, и отдохнуть. Впрочем, как-нибудь. Миг вожделенный настал, что ж непонятная грусть тайно тревожит меня? Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный, плату приявший свою, чуждый работе другой? Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи, и летопись окончена моя. Исполнен труд, завещанный от Бога мне, грешному. Недаром многих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству вразумил. Пойду себе.