Елена Долгопят - Гардеробщик

• Название: Гардеробщик
• Автор: Елена Долгопят
• Жанр: Современная проза

---

Так просто. Умирает человек, и все, что он хранил, берег, из чего пил и ел, все его – уже ничье, не имеет ни значения, ни смысла.

Никто уже не знает, кто изображен на этих фотографиях, кто написал эти письма. Да никто и не будет об этом думать. Снесут на помойку и фотографии, и письма, и чашки, и старый стол, и заботливо склеенные фигурки. Всё. Жизнь кончилась. Растворилась во тьме.

И откуда знал гардеробщик, что не решусь я просто так взять и выкинуть все эти вещи? Зачем они мне? Зачем мне его жизнь? Да и что я могу узнать о ней из этих осколков? Пусть даже склеенных.

Я листала на кухне старый пузатый альбом. Листала внимательно, надеясь увидеть какой-то знак, какой-то намек, оставленный мне гардеробщиком. Какое-нибудь указание, объяснение, зацепку.

Я надеялась увидеть его молодым. Не знаю, может быть, я его не узнавала, но, по-моему, во всем альбоме было только три его фотографии – на паспорт.

Насколько я поняла, в доме этом он появился в 1955 году. Здесь тогда жила Ольга Степановна Муханова, одинокая, бездетная. И снимки в альбоме принадлежали ей, и письма, присланные родителями из

Рязанской области с 1930 по 1947 год.

В 1955 она вышла замуж за гардеробщика. Ей было сорок шесть, ему – сорок. Впрочем, он тогда гардеробщиком не был. Молодой, сорокалетний мужчина устроился дворником. В шкатулке, кроме их свидетельства о браке, свидетельства о ее смерти семь лет назад, его паспорта нового образца, полученного в 1978 году, хранилась выписка из его трудовой книжки. Книжка была заведена в 1955-м.

В 1955-м он женился на Мухановой Ольге Степановне, в 1955-м прописался в этом доме, в 1955-м устроился работать дворником. Чем занимался гардеробщик до 1955 года, было совершенно не ясно. Может быть, все его документы сгорели. Может быть, поразила его амнезия.

Может быть, он надеялся, что я – за него – все вспомню?

В таких размышлениях под ржавый перестук часов шло время.

Совершенно точно принадлежали гардеробщику газеты “Советский спорт” и билеты на футбол, которые он все сохранял в отдельной жестяной коробочке из-под грузинского чая высшего сорта. На билетах отмечал он счет матчей.

Он ходил на “Спартак”. Садился всегда на одно и то же место. Билеты на одно и то же место можно брать только по знакомству.

Я отложила бумаги, налила в чайник свежей воды из крана и поставила на огонь. И – буквально подпрыгнула от звонка. Как будто звонок разбудил меня или застал за преступным делом, так я испугалась. К двери я подходила с чувством, что за ней стоит гардеробщик. Он не нашел в кармане ключа и увидел в своих окнах свет. Он не знал, что уже похоронен…

Лицо женщины на площадке было маленькое, круглое, упрямое. Истовое, как у человека, все душевные силы которого напряжены и направлены в одну цель.

– Я живу прямо напротив, – сказала женщина, – окна у нас на улицу.

На всей площадке только ваши окна смотрят во двор. Мне необходимо посмотреть во двор. Позвольте.

Она вошла стремительно. Я даже не успела сказать: “Пожалуйста”. И поздороваться не успела. Только отступить, дать дорогу.

Женщина пересекла комнату, подошла к окну, отодвинула занавеску.

– Свет погаси, – приказала она. И я повернула выключатель.

Под окном лежал безлюдный, практически уже пустой двор.

– Нет, – сказала женщина. – Нет, нет, нет.

Она отпустила занавеску и отвернулась от окна. Я включила свет.

– Я к Серафиму Ивановичу часто заходила в окно поглядеть, – сказала женщина. – А ты кем ему будешь?

– Не знаю.

– Не знаешь? А почему же он тебе все богатства свои завещал?

– Какие богатства?

– Странно, ей-богу, странно. Я с ним с пятьдесят пятого года знакома, ты еще не родилась. С женой его, покойницей, и того дольше.

Бывало, пироги испеку, обязательно принесу с пылу, с жару угостить.

Покойница тоже хорошо готовила. Серафим Иваныч при ней как сыр в масле. Баловала она его, точно собственное дитя. Один он, конечно, осиротел. Вот я и угощала его пирожками. А то и супу принесу. Жалела его старость. Но люди – твари неблагодарные. Хоть бы полушку мне, к примеру, завещал.

И она внимательно оглядела все то, что принадлежало теперь мне.

Затем взгляд ее остановился на моем лице.

– Ты деревенская, что ли?

– Да нет.

– Лицо здоровое. И сама крепенькая.

Она подошла.

– Ну-ка покажи руки.

– Вы гадалка?

– Зачем гадать? И так видно, что у тебя руки рабочие.

– Я из маленького городка, там у нас дом на окраине, почти деревенский, даже кур держим; а сейчас я на даче живу, тоже печь топлю и все такое.

– Что-то я не слыхала, чтоб у Серафима Иваныча дача была.

– При чем тут Серафим Иванович? Это дяди моего родного дача.

– Значит, ты Серафиму Иванычу не сродственница?

– Говорю же, не знаю.

Женщина оставила меня. Обошла комнату. Из комнаты отправилась на кухню. Я – следом.

Чайник кипятился вовсю, крышка подскакивала.

– Ба! А я думаю, кто здесь?

Женщина погасила огонь. Посмотрела на меня.

– Чай пить собралась?

– Да.

– Составить тебе, что ли, компанию?

– Как хотите.

– Ну, заваривай, а я посижу погляжу.

Она устроилась на табурет у стены.

– Вот здесь обычно Серафим Иванович сиживал, папироску покуривал, пирожками моими лакомился.

Она внимательно круглыми, хищными глазами следила, как я ополаскиваю чайник, как засыпаю заварку.

– Омерзительный чай. Я у нас в булочной “Бодрость” беру. Или

“Индийский”, со слоном. Даже второй сорт лучше, чем высший грузинский. И почему так?

– Не знаю.

– Ничего-то ты не знаешь. А почему он вдруг завещание составил?

Вроде бы здоров был.

– Не знаю.

– Опять.

– Вообще-то он от сердечного приступа скончался. Может, предчувствовал.

– Ты чашки ополосни, пыльные. К чаю кроме сахара есть чего? У меня тоже нет сегодня. Сегодня некогда было печевом заниматься. А насчет предчувствия даже не думай. У меня было как-то раз предчувствие.

Самое что ни на есть. Просыпаюсь утром раным-рано, все спят в доме, только часы долдонят. Лежу и понимаю, что жить мне осталось – считанные дни. Странное такое чувство, очень сильное. В общем, я уверена была, что через три дня умру. Своим, конечно, ничего не сказала. Только очень их всех полюбила на эти дни, потому что – расставаться. Не могла на них насмотреться, носки им перештопала, чтобы подольше без меня не волновались. Мне и солнышка жалко было, я на него все любовалась. Такая я стала мягкая, ласковая, смирная, мои ничего понять не могли. На четвертый день утром, когда я в очереди за мандаринами стояла, вдруг все прошло. Передумали там наверху, что ли. Я поняла, что поживу еще. И даже скучно мне стало, правда. То жалко было всего и всех, а то все равно. Есть разница?

Чай она тянула из блюдца отдуваясь, прихлебывая. Рафинад грызла крепкими зубами.

– Хорошо, – сказала, отпив вторую чашку и утерев мокрое лицо подолом ситцевого фартука. Она была по-домашнему.

Я задумалась.

– Интересно, – сказала гостья.

И я вздрогнула.

– С первого взгляда ты вроде девица простая, деревенская, а приглядишься – ничуть не бывало.

– В смысле?

– Да так. Очень уж сама в себе пребываешь. Вроде бы здесь сидишь, со мной рядом, а вроде витаешь где.

– Замечталась.

– О чем?

– Так.

– Ладно, не буду тебе мешать. За чай отдельное спасибо. В окно еще выгляну, да не гаси свет, ладно, так увижу. Это я пса смотрю, я его одного выпускаю, он быстро возвращается, а тут чего-то застрял.

– Может, уже вернулся?

– Может. Сидит тогда под дверью, ждет. Это я тебе сказала, чтоб ты не задумывалась понапрасну, чего я там во дворе высматривала. Ты не все задумывайся, ты иногда просто спрашивай.

Она вновь оглядела кухню.

– На память мне ничего не позволишь взять?

– А что бы вы хотели?

Она долго молчала, думала, смотрела, ходила, заглядывала во все углы.

– Ладно, – сказала в конце концов.

– Что?

– Ничего.

Уже в прихожей я спросила:

– А как она с Серафимом Ивановичем познакомилась?

– Кто? Ольга? Не могу тебе сказать. Не знаю. Появился он, и все тут.

Утром я взяла в киоске “Советский спорт”. “Спартак” должен был играть послезавтра.

Стадион казался огромным лунным кратером. Площадь вокруг него блистала льдом и снегом. Ее пересекали аллеи с черными деревьями и горящими уже фонарями. Громкоговорители молчали. Я шла в тишине, поглощавшей мои шаги. У касс было пусто. Но в окошках уже горел свет. Он пробивался сквозь щели фанерных загородок.

Я обошла вокруг стадиона. Величественное сооружение представлялось памятником давно исчезнувшей цивилизации. Его предназначение было загадочно. В каменной высокой стене вдруг сияли светом или проваливались тьмой какие-то окна. Какие-то лестницы вели к каким-то дверям. Что было внутри, под трибунами? Какие катакомбы?

В этой стене устроили даже кинотеатр. На афише я прочитала название фильма.