Александр Мелихов - Интернационал дураков

• Название: Интернационал дураков
• Автор: Александр Мелихов
• Жанр: Современная проза

---

Арагон, Наварра, Эстремадура, Каталония, Кастилия, Ла-Манча… И едут же рядышком посреди Мадрида все те же вечные Дон Кихот и Санчо Панса

– два фантома, затмившие славу всех земных королей!

“Видно, что женщины здесь любят трахаться”, – проницательно оценивает моя спутница-распутница людское движение – мовида- вокруг поднявшегося на дыбы бронзового медведя с Пуэрта-дель-Соль, и я покорно вздыхаю: “Назови мне страну, где женщины не любят трахаться, – я туда эмигрирую”. Я ощущаю себя непобедимым, а потому становлюсь великодушным. Когда мы через величественную эспланаду приближались к тайнам мадридского дворца – Паласьо Реаль, возведенный его создателями на высоком берегу Мансанераса с видом на прелестную долину, – мы обнаружили, что ландшафт уже уничтожен шустрыми тупицами, моментально, стоило отвернуться, заставившими даль своими сундуками. Что ж, ихняя взяла. Но быстрая вода под древнеримским мостом все равно продолжает колебать тростник на илистой отмели и зваться по-прежнему – Гвадалквивир. Шумит, бежит мимо тупых коробок, которые все равно не в силах заглушить волшебные звуки: Кордова . Гранада. Альгамбра. Севилья.

В Севилье мы остановились в Las Casas de la Juderia в квартале

Джудера или Худера – словом, в еврейском квартале Святого Креста среди ослепительных белых улочек, тоже запутанных, словно трещины на зеркале. И сказочный стиль мудехар нисколько не проиграл оттого, что моя маленькая озорница перекрестила его в мудихер, – Хиральда на нее не обиделась и не ввалилась к нам в гости – я не дотянул до фольклорного Дон Хуана, к которому она явилась на вечеринку по его развязному приглашению.

Кармен была дебелая и горделивая, словно Родина-мать, зато Дон Хуан оказался субтильным и суетливым, тем более что и воткнули его чуть ли не между столиками уличного кафе, где я никак не мог разжевать полированные рубиновые кубики испанского окорока – хамон иберико .

В Севилье я впервые задумался, кто бы одолел в этой битве титанов -

Дон Жуан или Кармен? Судя по нам, Карменсита будет покруче…

Арлезианцы и арлезианки были явно не дураки: сжили со свету одного безумца и этим обеспечили приток капитала на века вперед. Но арлезианских слабоумных мы взяли в наш альянс безо всякой дискриминации: сын за отца не отвечает. А наше авиньонское пленение состоялось ночью – при высокой и ясной луне эта средневековая неотесанность дышала такой силой и высокой правдой… А потом на середину площади вышел кряжистый еврей с мерцающим серебром в бороде

– и запел что-то столь же неотесанное и неподдельное, и теплая ночь обдала меня ледяными мурашками, ибо этот одинокий человеческий голос был нисколько не меньше неприступных каменных бастионов. Из городка

Экс-ан-Прованс, где затянутые в камуфляж платаны обеспечивали церемониал встречи, гора Сент-Виктуар тоже смотрелась бы дура дурой, если бы не Сезанн. Весь наш мир был бы никто , если бы его было некому воспеть!

Мы блаженствовали меж дружелюбным рокотом Средиземного моря и зеркальной гладью соленых болот Камарга, где гордо выступали стада розовых фламинго. А меж нами свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду.

– Ну миленький, ну пожалуйста, не сбривай бороду, ты в ней красивый, как Бен Ладен, – умоляло меня мое дитя, а я благодушно ворчал: она меня старит, столько седины, умываться противно – воды не чувствуешь…

На бедре завибрировала персональная бормашинка. Не смотри, взмолилось мгновенье,- разве я не прекрасно?.. Не вытерпел он и глянул, и вся мерзость и ужас мира вновь обрушились на меня. Это была Гришка. Еще можно было не подключаться, но если она так долго молчала…

– Я слушаю, – произнес я официально, но в голосе ее звучало такое отчаяние, что в мире остались лишь слова: мне плохо, боюсь, не выдержу…

– Да, да, я понимаю, а как сон? – я старался перед Гришкой предстать заботливым другом, а перед Женей – озабоченным психотерапевтом.

– Не сплю не знаю какую ночь… Чуть задремлю, сразу как по голове: завтра проснусь, а тебя нет… И сразу такой ужас…

– Для отчаяния нет ну совершенно никакого повода, – внушал я, стараясь, чтобы интонация была интимная, а слова – общего пользования.

Я уже жалел, что не отошел в сторонку, но это бы резко усилило подозрения: опять я шушукаюсь за ее спиной. Она и сейчас не сводила с меня замерших, округлившихся глаз. И тут раздался крик петуха.

– Да-да, мамочка, я слушаю! – кричала Женя в трубку с моей любимой азартной истошнинкой, но в этот миг она не вызывала во мне ничего, кроме облегчения. – Сейчас я отойду, а то тут рядом тоже разговаривают!..

И тогда я быстро наговорил своим нормальным голосом: не сходи с ума, я скоро приеду, я сверну все дела – ты слышишь?

– Бедный ты мой, нигде тебе нет от меня покоя… Я терпела, пока могла… Но если что-то со мной случится, ты же тоже будешь мучиться?

– Я об этом и слышать не желаю. В общем, жди, я скоро буду.

Женя уже влачилась по песку обратно. Вишенка была совсем увядшая.

– Как мама умеет все отравлять… Вдруг спрашивает: а ты там с мужчиной? Одна Лизонька меня любила, всегда мне выговаривала, что у меня нет любовников, говорила: порадуйся, пока молодая, это и для здоровья полезно… И все равно мама меня не бросит, а ты бросишь. Вот твоя Галина Семеновна тебе позвонила, и ты сразу: чего изволите?

Ничего, мне подруга из Израиля прислала шесть адресов. Я одному уже послала свою фотографию – а что, ты за моей спиной плетешь ведь интрижки! – и он мне сразу же ответил: вы такая интересная женщина – меня чуть не вырвало. Я так дорожу своей интимностью, что мне даже руку жалко кому-то дать, а тебе почему-то не жалко, что все тебя чмокают, твои хорошенькие щечки слюнявят… На бороду вообще теперь накинутся. Нет, лучше сбрей ее, все равно она не моя, а Галины

Семеновны.

И ведь не забыла! В аэропорту отыскала парикмахерскую и сама усадила меня в кресло.

Теперь я проводил с Женей даже больше времени, чем в дни первого запоя, дабы заслужить право подарить и Гришке хотя бы пару вдохов веселящего газа. И все-таки строгая дама с увядшей вишенкой в момент прощания непременно интересовалась: “Ты сегодня еще зайдешь?” – независимо от того, сколько показывали часы – шесть или десять вечера. Находясь с нею рядом, я невыносимо тосковал по ней, с особенной неотвратимостью понимая, что она растворилась в строгой даме. Даже на улице моя тоска становилась слабее, ибо оживала иллюзия, что все это мне только почудилось. Однако стоило мне двинуться, как она вперяла в меня неподвижные округлившиеся глаза:

“Ты сегодня еще придешь?”

Подтекст был таков: если ты не можешь явиться ко мне по первому зову в любое время дня и ночи, значит, и я могу, когда вздумается, отбыть в Землю обетованную. Это была обычная женская логика: что не делается сей же миг, не будет сделано никогда; но я-то, великий магистр “Всеобщего утешителя”, прекрасно знал, что хвост нужно отрезать именно по частям. Каждый раз давая срок заживить и привыкнуть к новому обрубку, не отказываясь принять участие в совместном застолье, в котором статная черкешенка в темиргойском, бжедухском или абадзехском праздничном наряде подает блюда своих забытых предков – вчера ачма, сегодня кюфта, завтра авелук, послезавтра довга, хашлама, джиз-быз, тас-кебаб, аджап-сандал, шакер-чурек… Гришка на диво скоро восстановилась в своей нынешней завязке: оттекли отеки из-под огненных глаз, померкли лиловые волоски на крыльях орлиного носа, но вот пышные волосы свои она вычернила совершенно зря – очернив свое серебро, она утратила сходство с прекрасной горянкой, которые входят в свою зиму необыкновенно благородным манером.

Разумеется, кропить бастурму соусом ткемали, а тем более поддерживать душевный разговор было для меня настоящей пыткой, ибо я с каждым мгновением ощущал все более неотвратимо, как в доме

Зверкова Строгая Дама наливается новой надменностью, и в какие-то минуты я начинал ненавидеть свою подзащитную, которая ну никак не желала оставаться одна.Казалось бы, посидели, закусили, обсудили, поулыбались, старательно обходя все мучительное, словно у постели смертельно больного (только рубец у нее на лбу непримиримо стискивает малиновые губы), – так отпусти ж меня, наконец, неужели я так ничего и не выслужил?.. Вдруг просветленный порыв: “Мы так давно не пели – давай споем „В огороде конопельки“, а?” Но мне удается скрыть содрогание: “В другой раз, что-то горло болит”. Уймись же ты, наконец!.. Нет – “давай сходим в театр”. – “Ой, что ты, я ненавижу современный театр – хамы, шарлатаны, дураки, пошляки…” – ну, обычный мой набор. “А мы так давно не были в филармонии…” – “У меня важная встреча”, – ответственно хмурюсь я, и она сникает:

– Да, да, конечно, ты имеешь полное право на личную жизнь.

Чтобы мне пришлось собираться под ее скорбным взглядом, храня деловой вид и чувствуя себя палачом. Последний удар она наносит уже в дверях – приближает ко мне свои скорбные очи, горящие мольбой о сострадании: