Александр Мелихов - Роман с простатитом

• Название: Роман с простатитом
• Автор: Александр Мелихов
• Жанр: Современная проза

---

Моя верная подружка прячется за портативным столбиком (в ее рост) пластмассовых ведер, другие бурл б чки карабкаются почти на карачках, оскользаясь задними ногами, словно собаки, пытающиеся забросать свои экскременты на асфальте, – да, кони все скачут и скачут, а избы горят и горят… Если бы еще не перелаивались, кто да когда не туда повернул: ткань товарищества

– самый плотный и высокий из рукотворных небосводиков, заслоняющих от нас пустоту.

Первой пала Зина под черными шашками белковой икры – я вскинул пудовую сумку на плечо; затем под швейной машинкой подломились колени у Милы – одну я усадил на двуколку, другую – себе на шею.

Под холодильником рухнула Женя… Не шлепнуться бы, не шлепнуться, скользя по вазелину, балансировал я с мокрой горой женщин, облепивших мои плечи. В груди пекло, словно я дышал не снегом, а костром, – это ж, наверно, первая вьюга с времен

“Возмездия”!.. Блок – камень, брошенный в навеки заглохший пруд,

– внезапный всплеск отсебятины. Молчат магнатские дворцы – лишь

Пан Мороз во все концы…

Облупленная рабочая общага, издыхающие проклятья – лифт, как положено, не работает. Но для меня ведь физических тягот не существует: как бы ни ломило, ни подламывалось, сводило, душило, еще один шаг ты все равно можешь сделать – стоит добавить в мир горчичную пылинку игры. А пятка – ну что пятка: хромай поэнергичней – и всех делов. Моя еле живая любовь ухитрялась дотягиваться до меня угасающим взглядом восхищения и гордости.

Комната на десять коек – девять девок, один я (всем за сорок).

Нам не до себя: первым делом рассортировать, разложить, развесить подмоченный товар. Я чуть не задохнулся в прилипшей майке – пар повалил, как от взломанной реки в мороз. Когда-то я любил поиграть мускулами перед женским полом, но сейчас хоть бы уж не вызвать брезгливости… Однако в тот же вечер моя валившаяся с ног пятнисто-красная малышка, щекоча слипшимися волосами, со скромным торжеством ламы успела шепнуть мне, что, по общему мнению, я мужик что надо. Я же своих бабонек ощущал младшими сестренками, да и они не слишком церемонились, сверкая рябью ляжек и понурыми складками поясниц. Принесли нам в поучение фальшивую купюру страшного достоинства – кто-то не удосужился пощупать, шершавы ли лацканы на композиторе Монюшко.

Рядовая общажная кухня бывает и заплеванней. И заеды у пьяных вскипают и попенистее. Ах, какая болячка кетчупа запеклась на огненной линкольновской бороде!.. Главное – быть проще, и вот я уже волоку своим сестренкам мятый чайник с кипятком.

Ледяной цементный застенок, скользкие, как два тюленя, мы стискиваем друг друга под душем, невольно борясь за место в горячем конусе. Моя намыленная губка проскальзывает во все каменно стиснутые расселинки, а Он готов вот-вот взорваться от забытого напора. Только что не повизгивая от холода бросаемся растираться – но Его Высочеству и нужды нет. Чуть не приплясывая усаживаю ее на распяленный стул с ржавыми трубчатыми лапами, хватаюсь за гусиную кожу ее расплющенных увесистых бедер, и стул рывками скрежещет по цементу. Ничего, католики аж по лестницам ходят на коленках! Стул упирается в масляную краску облупленной стены – взрывом ее тоже чуть не разнесло. Жжет – ну и пусть жжет!

Проснулся я от хамского стука: пьяный мык требовал водки.

“Продай”, – вполголоса распорядилась моя партнерша (из законной водочной четверки). Нажравшийся простой человек – эквилибрист, уравновесивший на макушке поплескивающую через края охристой подливкой ведерную парашу, готовый кинуться на тебя с кулаками или с объятьями. Я обреченно приоткрыл дверь. Сорок тысчёнц за бутылку было неплохо днем, а пятьдесят – ночью. Я назвал сорок пять. Едва не забрезжил рассвет, покуда он отмусоливал свои пятерки и десятки, но вдруг бесшабашно шлепнул мне в ладонь всю свою пачку. “Все, не засну…” – и как меня не бывало. Утром обнаружилось, что в пачке всей этой рвани было тридцать шесть тысчёнц.

Одну нашу перепившуюся ночью боевую подругу оставили мертвецки бледную на общей кухне пускать слюни над баком с объедками: комнаты почему-то надо было освободить к восьми.

Я снова таскал за девятерых. С непривычки болело все, от пальцев до лопаток, – ну так и что? Почему-то моя любимая сестренка не простудилась. В предрассветной холодной тьме она шустро сторговалась с подкарауливавшим у крыльца обмороженным автобусом, вечером пан Мачек обещал нас подкинуть и обратно.

Диссонанс был божественен: завалы сумок – озноб – Блок – Варшава

– совковая нахмуренность зданий… Как те ослепшие дома…

Промелькнул бастион российской державности – знаменитая цитадель, неожиданно небольшенькая и приземистая, как пень от кирпичного баобаба. Вот Висла – снежной бури ад, предвкушающе колотилось сердце, хотя снег уже присмирел и не противился загребущим муниципальным Бриареям.

Проскользнули парящие в прожекторном золоте сновидения о Древней

Греции. Серые твердыни сталинского ампира в каком-то нордическом варианте. Черный наждак бесконечных заслонивших тайну штукатурок. И до чего аппетитно – рынок Сл э живец! Изнанка всегда в миллиметре от нас, но не может же быть, чтобы я, благопристойный сотрудник солидного научного учреждения, на помойке добывал из-под снега давленые картонные ящики! Увидеть свою обольстительную наяду за крытым прилавком – увы, ей по карману только деревянный ящик под задницей да сплющенный картон под ногами. Спина к спине повелитель сверлышек и мясорубок просветленно нахваливал свои бритвенные помазки – и сейчас стоит в ушах: “Барсук, пан, барсук!” Слева врос в лужу озабоченный отец семейства, обсеянный поросячьей щетинкой, обложившийся всей необходимой скукой для дома, для семьи – вплоть до пудовых кроссовок, чтоб далеко не убежать. Справа пританцовывали три сельских хлопчика над грудой вороных лопат. Трясущаяся Зина безостановочно приоткрывала и тут же прятала глянцевый угол

“Кэмела”, ящик под нею так дрожал, что было слышно, как булькает криминальная водка.

Снег под нами таял от жара нашей алчности, я валил под ноги все новые и новые кипы картона. Наш плот проползал среди людского кишения, но каждый пан, каждая пани – это были однофункциональные неразличимые механизмы “возьмет – не возьмет”. Боже, как беспощадно обривает мир эта понурая убийца -

Польза!

Когда хозяйка оставила меня покараулить, как назло косяком пошли охотники до часов – сортов пять, с разными ценами. Прошу, пане, едну минуточку почекайте, лепетал я, покуда отец семейства, выведенный из себя такой безмозглостью, разгневанно не перечислил все цены и ценочки на моем флаге, до клопомора включительно.

Меси поэнергичнее раскисшую стельку мерзлыми пальцами – и никакие мокрые ноги… если бы только не зона Ершикова!..

Воротившаяся в едва уловимой сортирной ауре старшая сестренка во внезапном озарении воззрилась на мои ботинки, полопавшиеся аппетитно, как переспелая буханка, – морские льдинки подтаяли слезами. С ненавистью подтащила к киоску напротив, топнула по прилавку высокими натовскими бутсами: “Меряй! Что, не хочешь одолжаться у чужой бабы?!” – “Почему, просто мне кажется, что бедным стыдно стоять за социализм…” – “Теоретик…” – наконец-то проглянула умиленная насмешка.

Новый хозяйский огляд – не пора ли, мол, смахнуть развесившиеся слюни у забывшейся псины? – и прямо в карман мне сунута пачечка тертых тысчёнц. “Иди погуляй, в этой компании я уже не боюсь”, – и вновь распахнувшаяся зеленая безуминка: “НЕ ЭКОНОМЬ!”

Товарищей по отечеству нетрудно узнать и без переметных сум – мы не боимся запретов светофора и испуганно осаживаем перед вежливо притормозившей машиной: в нашем царстве все по-простому – сильный наезжает, слабый улепетывает. Да, это единственное в мире, что сошло бы за прогресс, – оттеснение физической силы с главных ролей на эпизодические – покуда через века простота нового типа снова не грохнет кулаком: история есть грызня из-за лишнего куска, все, кроме силы, лицемерие! Какая глыба…

Зеркальный небоскреб дробил небо голубым панцирем. Что, вокзал без рельсов?! В приземистом здании открылась просторная автоматизированная бездна, обставленная перронами, разлинованная рельсами, – но бетонированная бездна – это что, вот чтоб буфетчица – на вокзале!!! – и в белоснежном крахмальном чепчике!..

Она насаживает на кол не пациен… не клиента, а длинную булочку, в которую вводится сосиска и две струи – вишневого кетчупа и золотой горчицы. Бог мой, да ведь это и есть знаменитые хот-доги!.. Но на них-то я авось заработал?.. Увы, я не благородный человек, я всегда знаю, когда лгу: ведь ботинки-то я уже поимел… Но от чистых запахов, цветов, нездешних названий просто шалеешь, – а уж крахмальные занавесочки и рукодельные коврики вежливости – те способны на время скрыть от глаз и верхнюю, и нижнюю бездну: и бездну простоты, и бездну пустоты. На вокзале – и не надо зажимать ни носа, ни глаз! Мне с детским забвением приличий уже захотелось чего-нибудь совсем ненужного – вкусненького. Слоеный конвертик был свеж и воздушен, как у редкой хозяйки. Баста, больше не уступлю чужих денег муравьиной власти пустяков!