Анатолий Приставкин - Долина смертной тени

• Название: Долина смертной тени
• Автор: Анатолий Приставкин
• Жанр: Публицистика

Одна из самых страшных книг, написанных в нашей стране в постсоветское время. Анатолий Приставкин, советник Президента РФ по вопросам помилования, исследует корни российской преступности. Перед нами чередой проходят маньяки и детоубийцы, насильники и садисты, сверхчеловеки с извращенной психикой и просто пьяницы, готовые из-за стакана водки зарезать собутыльников. Каждый день рядом с нами – здесь и сейчас – происходят десятки жутких преступлений.

В романе, отправной точкой которого стала работа А.Приставкина в Комиссии по помилованию, нет сгущения красок – а лишь протокольная точность, нет смакования деталей – а лишь подробности судебных приговоров, нет морализаторства – но есть призыв к милосердию для тех, кого еще можно вернуть к нормальной жизни, и боль писателя за наше жестокое общество, породившее зверей в человеческом облике и не способное противопоставить им ничего, кроме смертной казни.

---

– Никуда не уходи, слышь?- предупредил я. – Ни-ку-да, слышь?!

– Никуда я не иду. Я тут играю.

– Ну, играй, играй…

Окошко я закрыл, напустив в помещение холода, но не успокоился, стал оглядывать огород, до темнеющего за елками забора, в поисках кого-то, кто может там появиться и угрожать жизни дочурки моей… Такой беспечной и доверчивой… Как тот мальчик Леня.

…Табунщиков накинул шнурок от своих спортивных брюк сзади ему на шею и стал душить. Зеленский в это время, как сказано в деле, удерживал хрипящего и теряющего сознание ребенка.

Табунщиков, не сумев задушить, передал шнурок Зеленскому, и у того тоже ничего не получалось. Балян, выскочив из машины, набросился на агонизирующего Леню и, нанося ему удары, кричал: “Умирай, сука! Что же ты не умираешь!”После чего задушил ребенка руками, в то время как двое дружков удерживали мальчика за руки и за ноги.

Что-то с зимним днем произошло. Он стал менее, что ли, голубым, или мне показалось. Я снова распахнул окно и убедился, что детеныш мой здесь, на крыльце. Потом побродил по квартире, потрогал корешки книг на полке… Доберусь ли до них и когда? Здесь же рукопись новой повести, всего несколько страниц…

А за окном голоса. Молодые прошли из соседнего корпуса, громко смеются… А мне совсем не до смеха. Мальчика только что убили…

Да нет, убили несколько лет назад… Но для меня сейчас, сию минуту. И никому не побежишь жаловаться… Пойти разве опрокинуть рюмку, а то небо и впрямь покажется черным?

…Осужденный судом к смертной казни Балян в прошении о помиловании написал: “Я не хочу умирать молодым”.

А мальчик? Хотел?

Тело ребенка они утопили в водоеме, привязав гирю. После чего стали в машине по дороге подсчитывать полученный выкуп и делить деньги. Меньше всех досталось Зеленскому.

Вечером того же дня все они соберутся в частном кафе со своими девушками, чтобы отпраздновать успех операции, а заодно вспрыснуть покупку Баляна – новую иномарку: автомашину “Ауди-80”.

А тело Лени всплыло 13 мая и было замечено гуляющей по берегу девочкой.

Убийцы осуждены на смерть. А на пустыре на улице Гагарина долго висел венок, напоминавший о происшедшей здесь трагедии. Сейчас там построили новый дом.

Зимний день между тем склонился к ранним сумеркам, заблестела первая звезда на востоке, и я, прикрыв папку, смотрю на белеющие в синей наступающей мгле лапчатые ветки, прямо против моего окна, и думаю с отчаянием: о Господи, за что это мне… Ведь этот день уже не вернешь… А эти украли не только чужую жизнь, но еще и один день моей жизни…

Если их судьбу будет своей подписью решать Борис Николаевич, то попросить бы его одним росчерком отправлять таких на небо, чтобы не засоряли нашу и без того несчастную землю.

Но, понятно, я никогда такого Президенту не напишу.

А уж совсем честно, послать бы и эти папки куда подальше, потому что они внушают испуг не только мне и моей жене, но и нашей маленькой дочке, которая, разглядев их на моем столе, зелененькие-презелененькие, понимает, что опять папа не будет с ней играть в снежки и на лыжах не пойдет, а будет весь день горбиться над этими папками.

Необъятное Лобное место

“…Мы, погибающие в эмиграции, в несказанной муке за

Россию, превращенную в необъятное Лобное место…” – писал

Иван Бунин, потрясенный бесконечными смертными казнями, учиненными большевиками.

Упомянутое Лобное место, кто бывал в России, знает, находится на Красной площади, где совершались в древности смертные казни.

Эта “несказанная мука за Россию”, погрязшую в жестокости и крови, пережитая нашими духовными отцами, не миновала и нас, ибо не так уж много изменилось в России за это время. Во всяком случае, мы как верили всенародно, что надо побольше убивать преступников, так и продолжаем в это верить.

В первом письменном источнике права “Русская Правда” о смертной казни вообще не говорится. А в “Поучении Владимира

Мономаха” вскоре после принятия Россией христианства

(десятый век) проповедовалось, что ни правого, ни виноватого убивать нельзя… “Если и будет повинен в смерти, то не губите никакой христианской души…”

Впервые законодательно смертная казнь была закреплена лишь в

Двинской уставной грамоте 1398 года. Судебник 1497 года устанавливал наказания: смертную казнь, торговую казнь

(наказание на торговой площади при народе), битье кнутом, выдачу потерпевшему для отработки ущерба.

Самый расцвет ее пришелся на правление царя Ивана Грозного, когда было казнено около 4 тысяч человек.

Сейчас, сравнивая наши “смутные” времена с минувшими, эта цифра уже не впечатляет. Но современники, в основном монахи, которые оставили нам письменные свидетельства массовых убийств (как это было в Новгороде), воспринимали жесточайшую опричнину не менее трагично, чем мы бериевщину. Да и методы, и принципы, и даже обвинения в измене и тайных помыслах против власти были те же самые.

Судебник 1550 года еще более расширил виды наказания, теперь торговая казнь предусматривалась в шестнадцати статьях из ста. Еще более жестоким и репрессивным оказалось Соборное уложение 1649 года. Особенно страшные кары грозили противникам Церкви и Государя. А ведь это было время

“тишайшего”, как нарекла его история, царя Алексея Михайловича.

“Буде кто таким умышлением учнет мыслить на государственное здоровье злое дело (вспомните дело “врачей”), и про то его злое умышление кто известит (в данном случае небезызвестная

Лидия Тимашук, получившая за донос орден Ленина), то по тому извету про то его злое измышление сыщется допряма, что он на царское величество злое дело мыслил, и делать хотел и такова по сыску казнить смертью…”

Врачам, как известно, была уготована смертная казнь чуть ли не на самой Красной площади. Да и в Соборном уложении предусматривалось многообразие казней: и просто казнить, и

“казнить и сжечь”, и “казнить смертью и залити горло”

(по-видимому, раскаленным металлом), и “казнить смертью повесить против неприятельских полков” (видимо, за измену), и “казнити, живу окопати в землю, (за бытовые убийства), и просто “казнити смертию безо всякие пощады”…

Современник царя Алексея Михайловича подъячий Посольского

Приказа Григорий Котошихин, бежавший от преследований в

Швецию, писал так: “…А который бы человек, кроме вахты, на

Москве и в селах, пошел через царский двор с ружьем, с саблей, или с пистолями, тайным обычаем, с простоты, а не умыслом злым, и такова б человека увидев, или б кто на него указал, поймав, пытали б, для чего он через царский двор шел с ружьем, не на царя ль, или на его дом, или на бояр на думных и на ближних людей, и не по научению ль чьему от кого… и буде тот человек с пытки на кого скажет, тех людей всех велят похватати и пытати… Не по научению ль которого оного… Того, кто на них сказывал учнут пытать в другоряд, и тех всех учнут пытать трижды… И их потом уж казнят всех без милосердия…”

Кстати, в Соборном уложении смертная казнь предусматривалась за “приход к царю скопом” (нынешние демонстрации протеста), обнажение в его присутствии оружия (по всей вероятности, это не касалось застолий и охоты), даже за драку в церкви…

Измена и тогда на Руси виделась во всем и везде, и князь

Курбский тоже из недоступной для опричнины дали не случайно упрекает Грозного в том, что он казнит невинных подданных.

Сошлюсь еще на одно свидетельство Григория Котошихина, который, возможно, первым из русских служивых, и довольно достоверно, воспроизвел нам обычаи и жестокие нравы того времени.

“…Благоразумный читателю! Читучи сего писания, не удивляйся. Правда есть тому всему; понеже для науки и обычая в иные государства детей своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веры и обычаи и вольность благую

(это и далее я подчеркнул. – А. П .), начали б свою веру отменять, а приставать к иным, и о возвращении к домом своим и к сродичам никакого бы попечения не имел и не мыслил. И по поезде Московских людей, кроме тех, которые посылаются по указу царскому и для торговли с приезжими, ни для каких дел ехати никому не позволено… ”

Не правда ли, это напоминает нам родные недавние времена. Да вот и о себе могу сказать, что до 57 лет не мог я выехать в капстраны, ибо ехать было, как говорит Котошихин, “не позволено”…

А уж из-за тех, кто остался там, начиналась такая буча по всем средствам информации, что страшно делалось: как да достанут… И доставали…

“…А хотя торговые люди ездят для торговли в ыные государства, и по них, про знатных нарочитых людех собирают поручные записи, за крепкими поруками, что им с товаром своим и с животами в иных государствах не остаться, а возвращаться назад совсем. А который бы человек князь или боярин, или кто-нибудь, сам, или сына, или брата своего, послав для какого-нибудь дела в ыные государства без ведомости, не бив челом государю (то есть практически бежал?! – А. П. ), и такому бы человеку за такое дело поставлено было в измену… А сам поехал, а после осталися сродственники, и их бы пытали, не ведали ль они мысли сродственника своего, для чего он поехал в ыное государство…”