Анатолий Приставкин - Долина смертной тени

• Название: Долина смертной тени
• Автор: Анатолий Приставкин
• Жанр: Публицистика

Одна из самых страшных книг, написанных в нашей стране в постсоветское время. Анатолий Приставкин, советник Президента РФ по вопросам помилования, исследует корни российской преступности. Перед нами чередой проходят маньяки и детоубийцы, насильники и садисты, сверхчеловеки с извращенной психикой и просто пьяницы, готовые из-за стакана водки зарезать собутыльников. Каждый день рядом с нами – здесь и сейчас – происходят десятки жутких преступлений.

В романе, отправной точкой которого стала работа А.Приставкина в Комиссии по помилованию, нет сгущения красок – а лишь протокольная точность, нет смакования деталей – а лишь подробности судебных приговоров, нет морализаторства – но есть призыв к милосердию для тех, кого еще можно вернуть к нормальной жизни, и боль писателя за наше жестокое общество, породившее зверей в человеческом облике и не способное противопоставить им ничего, кроме смертной казни.

---

Но вот что примечательно: в словотворчестве Носкова, несмотря на всю примитивность пересказа, а лексика, как известно, многое открывает, не меньше, наверное, чем, скажем, выражение глаз, автор медленно, но уверенно сдвигает центр вины на своего дружка, а сам превращается в собственных глазах в наивного и смиренного наблюдателя, исполнителя чужой воли.

“…Я стоял в двадцати шагах от шалаша и разговора с девушкой не слышал. Выйдя из леса на тропинку, я увидел девушку, одевавшую трико, а рядом Орлова. Я сказал ей: не одевайся, так как никогда не видел голую девушку и хотел на нее смотреть. Девушка побежала в сторону Менделеево, я побежал за ней вернуть, чтобы она оделась. Девушка выхватила у меня нож из кармана и ударила себя в живот и упала…”

Трогательно, не правда ли, узнать, как наш герой просит девушку одеться, а та вдруг выхватывает нож из чужого кармана, как будто зная, что он там находится, и втыкает себе в живот. Вот какая странная девушка им попалась! Может, она сама себя и закопала? Да и версия о самоубийстве, которой суд, кажется, поверил, существует со слов тех же самых убийц.

“…Подозвав Орлова, перевернули девушку на спину. Она не шевелилась, я испугался и подумал, что зарезалась, сказав

Ольшевскому, чтобы сбегал за лопатой закопать девушку, но он отказался. Я сам побежал, а когда вернулся, девушка сидела одетая и говорила Орлову, что посадит. Орлов сказал мне, надо что-то с ней делать. Я сказал, что, убить? Он ответил – да и предложил увести ее дальше в лес…”

Образ испуганного и мало что смыслящего в происходящих событиях юнца получает дальнейшее развитие. И даже слово

“убить”, сказанное им самим, звучит как вопрос, а на самом-то деле убивать велит его дружок, после чего дает дельные советы, как это сделать. Да и девушка смеет им еще угрожать, обещает посадить… Интересно, за что же?

“Зайдя в глубь леса, мы стали поочередно копать яму…”

Видимо, всю картину происходящего надо представить так: она тут же сидит, смотрит, как они в поте лица роют какую-то яму, и не догадывается, что это ее могила?!

Повторю, чтобы слышней было:

“…Зайдя в глубь леса, мы стали поочередно копать яму.

Орлов сказал девушке, чтобы она разделась. Он велел девушке лечь на землю и пнул ее в живот. Я обмотал лезвие ножа в ее трико, а Орлов набросил ей на лицо свитер. Я ударил девушке ножом в живот и отошел, а Орлов дожал ногой…”

Вот это уже похоже на правду. Особенно насчет того, что тот

“дожал ногой”. Хотя и тут словчил: если и ударил, то тут же отошел, то есть как бы и не убил.

Десять минут у них ушло на это “втыкание” и “дожимание”.

А она-то еще в сознании… Она-то как?

Справка из обвинительного заключения: “Лихачева Вера

Григорьевна, 25 лет, незамужняя, работала портнихой в ателье

“Зима” города Перми, по месту работы и месту жительства характеризовалась исключительно положительно. Отец умер, когда была она подростком, мать пенсионерка…”

К ней на свидание она и ехала… Бедная мама!

“…Минут через десять мы втроем положили девушку в яму, туда сложили ее вещи и закопали. Орлов встал на могилу и стал утаптывать и сказал мне помочь. Закопав девушку и завалив ветками, Орлов предложил на следующий день прийти и сжечь. Я не стал ему припятствовать, так как боялся конфликта с ним, и согласился…”

Это я уже не комментирую. Лишь замечу, что стояли они и утаптывали ж и в у ю могилу, и когда вдруг высунулась нога, она тоже была еще ж и в о й, и об этом наш рассказчик ни гу-гу… Как он по ней мотыгой…

Нога им была страшна. Она как бы сопротивлялась. Ее просто надо было отрубить, что он и сделал!

А ведь до этого было еще групповое изнасилование. И наш романтично настроенный юноша, который до этого никогда не видел голой девушки, тоже насиловал, пока дружки держали ее в крепких руках… Как сказано в приговоре: в обыкновенной и извращенной форме. Ну, а ногу он уже обрубал потом.

“…На следующий день Орлов взял на нефтебазе трехлитровую банку с бензином и мы пошли, откопали яму и достали у потерпевшей ее одежду. Углубив яму, положили ее обратно. Я отошел в сторону, а Орлов облил потерпевшую бензином и поджег. Прогорев, мы закопали и пошли домой…”

С грамматикой у них, не трудно заметить, так себе, но в уменье лгать не откажешь.

О том, что все время Носков якобы отходит в сторону, я уже не говорю. Но хотел бы представить, как он пришел домой.

Судя по прошению, его ждала мама. Та самая, что и нынче печется о своем сынке, и письма судьям пишет, и ночей не спит, представляя, что не сегодня-завтра ее сынка поведут на расстрел…

Ну а он-то, вернувшись, он-то как смотрел ей в глаза?

Может, даже щец похлебал и никак в его чистых глазах не отразилось пламя того костра, где сжигали они женщину? Тоже будущую мать…

В конце он еще напишет: “Прошу учесть мою молодость и что некоторое время я занимался трудом…”

И – ни слова раскаяния.

А теперь закройте глаза и забудьте, если, конечно, сможете, эту шевелящуюся еще ногу и постарайтесь, собрав все силы души, вызвать хоть какую-то жалость к этому… Ну, опять не знаю, так и не нашел, как его, и всех их, обозначить.

И если вам, несмотря на весь этот кошмар, на презрение, на отвращение к ему подобным, удастся найти силы не поднять руку, не проголосовать за смертный приговор, хотя в душе вы осознаете, что они его заслуживают, вы поймете, что должен испытывать каждый из нас, когда мы, собравшись, решаем…

Несколько дней из жизни Комиссии (1992 г.)

Вокруг смертной казни и в литературе и в жизни всегда кипели страсти. Недавно на прилавках книжных развалов объявилась даже книжка “Сто великих казней”. Обращаю внимание на слово “великих”. Но и на обычном, бытовом уровне смертная казнь не может не вызывать острого интереса, ибо это тайна жизни и смерти.

Сие, кстати, поняли наши телевизионщики, время от времени вынося сенсационные подчас “материалы” о смертной казни на широкий экран.

Тут и кинодокументы, и выступления, интервью и даже ныне популярный жанр ток-шоу.

Уже зная о моей причастности к этой теме, многие знакомые, среди них и юристы, и чиновники, и просто случайные собеседники, не преминут спросить, а что, сейчас, мол, казнить вы продолжаете? И при этом обязательно добавят, что в принципе, конечно, когда-нибудь это отменят, но не сейчас же… Сейчас нельзя. Вот на днях двух детишек убили… Разве этих извергов можно оставлять в живых?!

Разговор типовой, возникает он ровно столько лет, сколько я занимаюсь помилованием. Особенно наш брат, литератор, готов на эту тему порассуждать и не пропустит случая, если мы оказываемся рядом, чтобы не заметить, вроде без всякого повода: “Ну, как там ваши маньяки… Чикатилу тоже миловать будете?”

А ведь доводы против смертной казни широко известны, две сотни лет назад ими оперировал еще классик юридистики Чезарре Бакарриа, итальянец, приводили в своих книгах Виктор Гюго, Толстой, Достоевский, а в наше время Андрей Сахаров.

Если эти доводы как-то обобщить, прозвучит так, что казнь – варварство и что общество деградирует там, где она существует, что страдают родственники казненного, что палач и другие участники убийства тоже страдательная сторона и что при этом совершаются многочисленные ошибки, которые невозможно уже исправить, что жалко не преступника, а общество, которое опускается до уровня убийцы, но при этом, убивая беззащитного человека, мы как бы отвлекаем общество от действительных проблем преступности…

Но вот беда, все эти доводы, как волны ультразвука, практически не касаются слуха населения. Особенно если оно ожесточено, погружено в свои заблуждения, как в российские болота, и никоим образом не хочет из них выбираться.

Толпу питает иллюзия, что казни устрашают, укрощают преступника, – это массовое заблуждение не поддается никаким доводам.

Свою роль здесь, по всей вероятности, играет и древнее чувство, восходящее от нашего дремучего прошлого

(прямо-таки зов крови!), что должно непременно существовать отмщение.

В древности это звучало так: око за око, зуб за зуб, а ныне чуть цивильнее – вот, мол, человека убили, а преступник будет жить? Да мы еще на свои кровные должны его содержать?

Для обывателя это звучит более чем убедительно.

Доводы же по поводу смертной казни как варварства даже не опровергаются. Да, мы азиаты, и преступники у нас азиаты, с ними нельзя иначе.

Но есть у наших спорщиков одна особенность, а заключается она вот в чем: те, кто выступает против казней, оперируют к разуму (ссылки на авторитеты, разумные доводы, цифры), а те, кто за смертную казнь,

– к человеческим чувствам… Почти что к инстинктам.

А чувство, каково бы оно ни было, словами опровергнуть нельзя. Если человек любит, то он любит. Если верит, то верит. Ну а если ненавидит, то… ненавидит.

Вот и звучит яростное: “Жалельщики! Вам выродка, изувера жалко? А вы бы взглянули в глаза матери и детям убитого… А вы бы посмотрели на растерзанных им детишек…”