Сергей Шерстюк - Украденная книга

• Название: Украденная книга
• Автор: Сергей Шерстюк
• Жанр: Современная проза

---

20 октября, час ночи пять минут

Родная моя, помнишь Иерусалим? Иерусалим, Вифлеем, Назарет,

Генисаретское озеро, Мертвое море? А когда мы были несчастливы?

Помнишь мою руку на камне “Снятие со креста ”? Как потом отвалился черный мой ноготь с пальца, отбитого в Чикаго? И этого больше ничего не будет? Довольно того, что было. Ты, моя советская девчонка, из рода, замученного большевиками, опускала руку туда, где стоял Его крест, в Вифлеемскую звезду, сказала “ люблю тебя” в Назарете, купалась в Тивериадском море, ела арбуз и смеялась от того, что мне было плохо. Апостол Петр рыбу ловил, а я разбил фотоаппарат. Ты смеялась. Ничего счастливее не бывает. Кроме любви, ничего нет.

А помнишь гостиницу, в которой жил Иван Бунин, когда приехал в

Иерусалим? “ Следующий раз мы будем жить в ней ”,- сказал я.

“Дорого ”,- сказала Маша Слоним. “А и хрен с ним ”,- сказал я.

“Шерстюк заработает ”,- сказала ты.

Я заработаю. Я буду жить в ней. Я обещаю. Я буду жить сразу в двух гостиницах, в “Астере ” в Тель-Авиве, в нашей комнате, и в комнатах Ивана Бунина в Иерусалиме. Ты мне рассказала, где жить,

– где ты была счастлива. Так, как в Израиле, где еще? В Испании, на Коста-дель-Соль, на Тенерифе, в Нью-Йорке? И здесь, где я пишу в тетрадке.

25 октября, вечер

Родная, как же я виноват перед тобой! Что же я сделал: как можно было такую больную девочку оставить одну дома? Оставил, чтоб ты выспалась, выздоровела, наплевала на свою мнительность? Ты ведь справилась, когда получила подлую телеграмму, что папа совершенно парализован? Ты ведь справилась, ну рассталась с очередным тупым педагогом (Господи, кто ж делает для людей театр!) – всё ж было прекрасно, когда я примчался с дачи. Как ты радовалась – вот приехал муж, и все встало на свои места. Как же ты надеялась на меня – и вот я оставил тебя одну. О, думал я, у нас такая жизнь, мы же постоянно расстаемся, чтобы встретиться.

Вот и получил.

Теперь я знаю, почему ты забывалась, падала, все роняла, почему ты впадала в отчаяние от пустяка. Прочитав интервью с собой, увидев ошибку или рекламный трюк, ты могла впасть в депрессию, да нет, стресс, да нет, такое отчаяние, будто провалилась земля.

Сейчас я сижу на кухне, мне здесь легче, чем в нашей комнате.

Глядя на мою совершенно никчемную картину с двумя выеденными яйцами на блюдце, ты сказала мне в пятницу, когда лежала на полу, укрытая пледом, закинув голову в подушки, и видела меня вверх ногами, как отражение на той самой картине:

“ Ты мне все сказал ”.

“Что? ” – спросил я.

“ Смерть ”.

“Да какая там может быть смерть в этом неудачном подмалевке? ”

Ты промолчала. Я гладил твое лицо, ты взяла мою руку и поднесла к губам. Целуя мою руку, прошептала:

“Я очень тебя люблю ”.

Господи, как же я мог уехать!

Сейчас два ночи, то есть на моих часах три, однако перевести их вместе со страной нет возможности, эта штучка взяла да отломилась. Сейчас у меня, наверное, полтора десятка разбитых очков и дюжина поломанных часов. Впрочем, надо посчитать. Они и здесь дома, и в мастерской, так что сделать сейчас это не смогу, а налью себе стакан маминого домашнего вина и примусь за дневники – посмотрю, что я там писал году в девяностом, к примеру.

4 ноября, 3.05 ночи

Знаю, что ничего особенно не напишу сейчас. Очень боюсь, что меня по-настоящему еще ничего не шарахнуло: я раздвоился или растроился сейчас, – о нет, это не шизофрения, я, слава Богу, не создаю призраков, хотя… тут есть один финт, о котором, слава Богу, тут же рассказал. Записываю про этот финт, чтобы потом обязательно описать. В назидание, что ли. Ибо не знаю никого, с кем бы такое произошло, – о Господи, это со мной, мечтающим всю жизнь стать обывателем. Целую тебя. Пока.

4 ноября

На кухне опять засор. Слесарь пошел за тросом. Вот так я начал свой день: вычерпывал воду в красное ведро, бегал с ним в туалет, выливал и в промежутках пытался дозвониться в диспетчерскую и к соседям сверху. А мойка на кухне новая, высокая, как ты хотела. Мама пошла в гости, я один.

Ну вот все быстро починили. Кто-то в те дни, когда я ничего не помню, спрашивал у меня, буду ли я носить медальон с твоими волосами, – кто? Я сказал, что да, но сейчас не давайте мне их, не давайте.

А теперь не помню, у кого волосы, и никто не звонит. Спрашивал у

Казариновой, та ничего не знает. Шима? Яся? Догилева? Говорил только что с Аней Гуляренко, она тоже не знает и даже не помнит такого разговора.

Где ж твои волосы, Леночка?

13 ноября, 12.16 ночи

Это уже смешно: я брожу по нашей комнате и с ужасом обнаруживаю исчезновение твоих вещей – даже твои туфли куда-то пропали, ни одного флакончика с твоими духами. Я тебе подарил, тебе, а кто-то сейчас, забыв, может быть, чье это, пользуется как обычной вещью.

Да за твою жизнь мне ничего не надо – Господи, все заберите. Но сейчас, сейчас все твое принадлежит только мне. Мне что, сойти с ума, и забить трельяж новыми духами? Впрочем, почему сойти с ума? Нормально. Плохая память на названия? Повыспрошу у твоих подруг. Открою выставку и сяду за архивы, все перепишу и никому больше ничего не дам.

Леночка, вот я на кухне, без двадцати три ночи. Я часто пишу здесь чепуху. Мы ведь с тобой ссорились, я тебя обижал, не понимая, что этого нельзя было делать вовсе. Нельзя.

Заслуженно, незаслуженно. Ты была живая рана, девочка без кожи, чище тебя я не знаю. Ты была взрывная, вспыльчивая, я такой же.

Как мы были похожи, но как же следовало мне тебя заласкать! Ты любила мои ласки, я любил тебя ласкать, но надо было тебя заласкать до заласканности ребенка, пропавшего и вдруг найденного. Не хочу никаких вдруг точных слов. Этот домашний дневник очень трудно дается. Мама спит, я брожу по комнате, в которую Дуська перетащила котят. Те забиваются в какие-то дыры и дрыхнут. Боюсь наступить или что-то передвинуть. Слава Богу, нашлись слайды, которые мы сделали специально перед моей поездкой в Чикаго. Положил их в трельяж, к которому запретил кому-либо прикасаться.

16 ноября, 2.20 ночи

Ничего записать не могу. С утра мы будем вешать твои фотографии в “ Табакерке ”, а потом мне надо быть в Доме кино на

Олимпийском, сегодня Володе Ильину 50 лет. Юбилей. Подарю ему картину “Завтрак ”. Ну тот, ты сама знаешь какой.

23 ноября

Вот и три месяца. Двух кошек Дуськиных отвезли с Владиком

Шиманцом на Птичий рынок, отдали Зое Петровне; там же на месте и познакомились. А сейчас вот позвонил Сергей Шеховцов, просил кота, а мне его пока жалко отдавать. Он совершенно почему-то коричневый и трус, живет под диваном. Сказал, чтоб пару дней подождал.

Сделал тебе подарок, купил на птичке “Ornitoptera priamus” из

Новой Гвинеи, очень красивую зелено-черную бабочку с желтым туловищем, или как там это называется.

Я очень тебя люблю.

Свеча у портрета твоего трещит, а вот лампадка наша почему-то быстро гаснет. По-моему, фитиль не тот.

29 ноября, 3.05 ночи

Леночка, я так ничего и не понял, что произошло с моей жизнью.

Про твою я понял: со мной она закончилась. Со мной, который на этой земле.

1 декабря

Два мира – две Лены Майоровой. Одна – в мастерской, другая – дома. Сейчас я дома. А три мира – три Леночки. Лена, Леночка,

Ленка, Майорова, Майориха. Иногда, когда ты делала уборку, я называл тебя Мойдодырова, да нет, чаще это было ласкательно.

Дома – тревожней. В мастерской я знаю, что в конце концов – судьба. А здесь, – ну вот, к примеру: приехал с Сахалина Вася, сказал, что твой папа уже ходит, ему сказали, что ты уехала на длительные гастроли за границу.

Ты ведь едва отдохнула на даче, но отдохнула, посмотри на свои фотографии, и пожертвовала августом на даче, поскольку Таня

Догилева “ продала ” тебя Трушкину на какую-то “ репризу ”, которую непременно надо репетировать в августе. Начинаются репетиции, всем всё нравится, но… по телефончику из МХАТа диктуют телеграмму о том, что папу с мая разбил паралич, и вообще хана, ты не можешь дозвониться ни до кого на Сахалине – стресс, депрессия, улет, ты катаешься по полу, выпиваешь;

Шиманская и Догилева плюс эта гостья из Минска ничего не могут поделать, не ходишь на репетиции, а когда приходишь, Трушкин воспитывает, как бы временно отстраняет от репетиций, ты обманываешь меня, когда я звоню по телефону с дачи, что всё хорошо; наконец-то я приезжаю (тоже мудак, долго тебя не мог раскусить), в доме чистота, ты в полном порядке, но подавлена, я говорю: звони соседке, ты звонишь, она что-то ужасное рассказывает; я: пусть маму позовет; она зовет мать, которая говорит, что отца через два дня выписывают. Всё. Ты улыбаешься, говоришь; вот приехал муж, и все встало на свои места. И рассказываешь, что с тобой творилось, но всё-всё позади. Эта ваша соседка, говорю я, “ Санты-Барбары ” насмотрелась и, зная, что ты нервная, представила: вот отправлю телеграмму,

Майорова-актриса сюда приедет и устроит “Санту-Барбару ” в натуре. Ты смеешься, я смеюсь (мудак) и верю, что всё-всё позади. И вот что я себе говорю три месяца (это я себе дома говорю, не в мастерской): в августе тебе не надо было быть в