Михаил Громов - В небе и на земле

• Название: В небе и на земле
• Автор: Михаил Громов
• Жанр: Исторические приключения

---

К концу своей жизни бабушку разбил паралич. Она была прикована к постели. В доме к этому времени остались лишь два холостяка - её сын Сеня и дочь Дуня. Они вдвоём ухаживали за ней и делали всю работу и в доме и по сельскому хозяйству. Бабушка была совершенно беспомощна. Она только молилась Богу и просила его как можно скорее послать ей смерть, чтобы не быть обузой для родных.

С трёх лет я всегда пел, а потом стал ещё и насвистывать. Свистел и напевал я всю свою жизнь. А как здорово и красиво пели песни девчата! Каких только частушек не наслышишься от них! Лучшим из плясунов и гармонистов был самый младший сын моей бабушки - мой дядя - Коля. Он выделялся из всех своих братьев и просто знакомых своей красивой наружностью. Особенно хороши у него были большие красивые глаза. Он покорял девчат не только своей красотой, но и умением блестяще плясать вприсядку, аккомпанируя самому себе на трёхрядке. Когда в праздники он выходил на гулянье, то обычно начинал на трёхрядке тверской частушечный мотив. Какое напевное начало в наших тверских частушках! Хорошо помню до сих пор, а иногда и теперь переливно насвистываю… Все девчата деревни начинали тянуться за ним. Правда, когда он появлялся в соседних «чужих» деревнях, то из ревности к нему начинались драки. В ход пускались колья, кистени, кулаки… Обычно всё кончалось благополучно. У молодёжи гулянья сменялись работой, а работа кончалась гуляньем.

Хорошо помню, как в Терёбино, идёшь, бывало, по грибы с лукошком мимо стада коров и обязательно завернёшь к пастуху Митьке. Ему было лет 14-15. Особенно меня прельщало его умение щёлкать длинным-предлинным кнутом. Ручка у этого кнута очень короткая. Кнутовище у ручки очень толстое, а к концу - очень тонкое, заканчивающееся плетёным хвостиком из конского волоса. В нём и была «вся соль». Когда какая-нибудь «шалунья» собиралась оторваться от стада, Митька брал кнут, да так, бывало, щёлкал в её сторону, что она, обычно, сразу поворачивала к стаду. Ну а если корова не слушалась, то он, на своих быстрых ногах, подбегал и, щёлкнув уже по ней, «обжигал» её кончиком кнута: и не вредно для её здоровья, но и очень полезно для её памяти.

Я любил упражняться в этом искусстве - щёлкать. Это не так-то просто. В начале обучения кончик кнута обжигал меня самого. В таких случаях Митька, посмеиваясь, говорил: «Что, брат, за обучение платят?». Но страсть всё преодолевает.

А как он учил меня делать дудочку и рожок! Это тоже не «что-нибудь»! Нужно было срезать свежую липку, выбрать место подлиннее между сучками, надрезать кругом до именно сердцевины (а это чувство меры не сразу даётся), выкрутить сердцевину и… получалась дудочка с четырьмя вырезанными на ней клапанами (отверстиями). В дудочку вставлялся кусочек сердцевины и делался вырез (как на свистке). А в рожок вставлялся пищик.

Слышали ли Вы, читатель-горожанин, как на утренней заре, собирая стадо, «Митьки» играют на рожке или дудочке? Знаете ли Вы, что такое утренняя роса?… Заиграет Митька в свой рожок и стадо собирается под его напев. Он играет, а Вы идёте по росе, смотрите на коров, на природу, а душа Ваша внемлет чему-то прекрасному, чудодейственному… Вспоминаешь сейчас и, как пишет Н.В.Гоголь: «Тогда мне так «запахнет деревней»…

После того, как я начал учиться, Терёбино я посещал каждое лето. Я старался со всем прилежанием закончить учебный год без переэкзаменовки, и мне это всегда удавалось, ибо, чем ближе была весна, тем сильнее воображение и мысли нашёптывали мне о моём дорогом и необыкновенном Терёбино. Счастливое детство: романтика чарующей природы, здоровые спортивные игровые увлечения, сельскохозяйственные работы, рыбная ловля, собирание цветов, земляники, малины, грибов, общение с ребятами - двоюродными братьями и сёстрами.

УЧЁБА

Мы продолжали жить на даче в Лосиноостровской. В зимнее время меня уже начали подготавливать к поступлению в школу. Я занимался со своей тёткой, сестрой отца. На Лосинке тогда не было школ и для того, чтобы получить образование, нужно было ездить в Москву.

Восьми лет я поступил в гимназию, но вскоре мать перевела меня в реальное училище Воскресенского, пользовавшееся большой славой. Она считала образование и здоровье детей своей самой важной заботой. Самого старика Воскресенского я ещё застал живым. Он бесконечно любил детей. С его лица никогда не сходила улыбка. Про него можно было смело сказать словами Н.В.Гоголя: «На лицах у них всегда написана такая доброта, такое радушие и чистосердечие, что…» или: «Лёгкие морщины на их лицах были расположены с такой приятностью, что художник, верно, украл бы их». И действительно, художник училища Высоцкий, который преподавал нам рисование, написал его портрет. Увы, хоть и хорошо написал, но того обаяния вечной улыбки, того радушия и чистосердечия этого старичка, видимо, никто не мог бы передать. Его влияние в школе распространяло необыкновенно спокойный доброжелательный и спокойный стиль взаимоотношений между людьми всех рангов - от директора до швейцара.

Как в старом здании училища на Мясницкой улице, так и новом здании у Покровских ворот, вестибюль был сделан на втором этаже. Нужно было подняться по лестнице, чтобы раздеться уже в тёплом помещении или одеться в тепле и, спустившись вниз по лестнице, выйти на улицу. Вестибюль был большой. В училище были швейцары в ливреях, очень приветливые, добрые, солидные, умевшие во всех случаях отлично обращаться и расправляться как с хорошими учениками, так и с шалунами. В актовом зале был специальный надзиратель. Во время занятий дежурный надзиратель наблюдал за коридорами и уборной. Такие надзиратели были на каждом этаже.

В каждом классе был специальный классный наставник-воспитатель. Его задачей было следить за нашим поведением, наставлять на путь нравственности. В случайные «свободные» уроки он приходил в класс, проводил беседы или читал. Как только раздавался звонок на перемену в конце урока, открывалась дверь и наставник входил в класс.

В младших классах наставником у нас был Николай Николаевич. Небольшого роста, с сильной проседью и в очках, как и все педагоги - в мундире, он был необыкновенно добр, но и строг и требователен. В свободные часы он так увлекательно читал отрывки из разных произведений и сказок, что в классе можно было услышать полёт мухи, несмотря на то, что среди нас были отчаянные шалуны.

Начиная с пятого класса, у нас появился новый надзиратель: полный, среднего роста пожилой мужчина с голубыми глазами, которые ему очень трудно было делать строгими. Мы звали его неизвестно почему «Капустой». Прозвища процветали среди наших мальчишек так же, как и по всей Руси. «Капуста» отлично понимал психологию каждого из нас. Но главное его достоинство заключалось в том, что он был талантливейшим рассказчиком с неисчерпаемым запасом тем. Героика была его преимущественной темой. Севастопольская оборона, суворовские походы… Мы всегда ждали, когда у нас будет «свободный» урок, чтобы послушать «Капусту». В таких случаях мы встречали его с таким восторгом и шумом, что он сначала затыкал уши, а потом грозил прекратить свои выступления, если мы не успокоимся.

В этом училище работали педагоги высокой квалификации. Специальный педагог заведовал библиотекой и подбирал для чтения индивидуально каждому книгу и автора в соответствии с проходимой программой обучения. Педагоги были преимущественно высокообразованными и культурными людьми. Подавляющее большинство из них отличалось необычайной способностью мягким обращением и увлекательными методами завоёвывать внимание и уважение к себе.

Самым строгим преподавателем за всё время моего обучения был инспектор училища Василий Михайлович Воинов, или на нашем языке мальчишек - «Метла». С орлиным носом, с острыми строгими, но и в то же время добрыми глазами, худой, с проседью, всегда в синем фраке с бронзовыми пуговицами, он был вездесущ и быстро наводил порядок. Воинов преподавал у нас физику и был единственной фигурой, контрастно отличавшейся от всех остальных педагогов: все его боялись, но почему - никто не смог бы на это ответить. Он никогда и ни на кого не кричал и не повышал голоса. Кроме строгого взгляда, никто за ним не знал никаких других воздействий. Только самые отчаянные шалуны, попавшись на месте «преступления», приглашались после уроков к нему для нотаций.

О другом педагоге - преподавателе математике Берге, немце небольшого роста, всегда в пенсне - вспоминаю, что за всё время его преподавания мы слышали только одно его замечание ученику, который зевнул на уроке. Учитель в тоне вежливого осведомления спросил о причине зевания: выспался ли ученик или же ему скучно на уроке? Помню, что он великолепно рисовал геометрические фигуры, особенно круги, мелом на доске. Достаточно было одного взмаха руки, и абсолютно точная окружность появлялась на доске. Берг так живо заполнял, кажется, каждую секунду урока и так увлекательно и вдохновенно доказывал теоремы и формулы, что если бы не слышать его речь, можно было бы по выражению его лица и жестам догадаться: о чём он с таким неугасимым жаром говорит и что доказывает. И когда он, наконец, подходил к концу доказательства, то ответ как бы напрашивался сам собой. Никому и в голову не приходило, что можно отвлечься от объяснения или помешать его рассказу.