Азиза Джафарзаде - Звучит повсюду голос мой

• Название: Звучит повсюду голос мой
• Автор: Азиза Джафарзаде
• Жанр: История

---

Дед Сеида Азима - Ахунд Гусейн часто говорил внуку: "В Ширване под каждым могильным камнем лежит поэт... Я заметил, сын мой, что ремесел ты сторонишься. Увлекаясь науками, изучая серьезно богословие, ты и моллой не хочешь стать. По своему характеру ты не сможешь стать слугой этого пути. Но быть слугой пера значит быть слугой правды. Чем правдивее ты будешь писать, тем больше будешь нуждаться. Если не будешь клонить голову перед владетельными беками, жизнь твоя пройдет в мучениях и бедности, как у великого Хагани, похороненного на чужбине, как у царственного шейха Низами Гянджеви, как у служителя в мавзолее имама Гусейна в Кербеле могучего Физули. Ты будешь вечно виноват перед своей семьей, которую не сможешь накормить. Берясь за перо, ты прежде должен подумать о грядущих днях, заранее быть готовым на страдания, унижения, попреки. А мало ли хулителей-невежд? Ты будешь живым распят на кресте, как Иисус, тебе отрубят голову, как имаму Гусейну в Кербеле! Жизнь истинного поэта всегда кончается трагически. Выдержишь ли ты все это? Пути поэта устланы не цветами, они заросли колючками... Ради одного пуда пшеницы, одного мельничного помола муки нельзя сочинять незаслуженные оды-восхваления, это недостойно настоящего поэта. Это к лицу только грамотным бакалейщикам, которые, выдумав себе пышный псевдоним, принимаются между делом за стихотворство... В Ширване есть поговорка, что каждый бакалейщик мнит себя поэтом. Но поэт не должен думать, что он бакалейщик, он не должен свою поэзию взвешивать на весах и продавать! Поэзия, поэтический дар - великое сокровище. Коран сочинен в стихах, поэтому быстро овладевает умами. Пророк благословенный хорошо постиг эту прекрасную особенность поэзии... Но не все рифмованное есть поэзия... Если, сын мой, у тебя талант большого поэта, не делай его товаром для продажи!" Сеид Азим и сейчас, спустя годы, не осмелился бы прервать деда... Губы его шептали:

В день, когда мне четырнадцать минуло лет,

Не о роскоши, блеске стал думать я, нет.

Светом знания жизнь озарилась моя.

С тех пор поэт замкнулся в своем мире, мире воображения и поэзии. Не знал и не предвидел тогда юный поэт, что сбудутся пророчества деда: жизнь его пройдет в постоянной нужде и лишениях. Не только о красоте, о прекрасном будет петь его муза - напишет он и такие едкие сатиры, как "Поминки по псу", "Проповедь духовника", "Эпиграмма на шемахинских беков", и наживет своим творчеством сотни врагов, что вынудит его бедность писать стихотворные письма-подношения, полные похвал приятелям бекам... Но в эту минуту ни о чем подобном Сеид Азим не помышлял, будущее он видел в розовом свете.

Идущий с ним рядом Тарлан был погружен в свои собственные думы, жил в своем мире. Перед его глазами танцевала Сона, Тарлану казалось, что он читал каждый жест ее, каждое движение прекрасных рук, чувствовал, что взгляд ее выражает боль и страдание. Он был полон любви, но кто согласится признать эту любовь?! Как заявить о ней? Не говоря о фанатично религиозных родителях, он не может признаться в своей любви к Соне даже такому редкому человеку, как его друг Сеид Азим... Тарлан готов был скитаться ради любимой по пустыне подобно Муджнуну, как Фархад киркой пробить туннель в скале... Но имя назвать ее он не смел. На чанги лежал позор, запрет. Никому на всем белом свете он не мог признаться, что хочет жениться на Соне, что ради нее готов на смерть... "Я горю на медленном огне, но никто не знает о моем горе... И хорошо, что не знает, иначе начнут смеяться, издеваться надо мной".

Внезапно Тарлан прервал затянувшееся молчание:

- Ага, прошу тебя, напиши для меня газель!

- Как это "для меня"?

- Я ее... - он замялся.

- Ты хочешь, чтобы я посвятил ее тебе или кому-нибудь другому?

- Я пошлю ее одному человеку...

- Кому, если не секрет? - Сеид Азим внимательно взглянул в глаза Тарлана. Из-под густых сросшихся бровей на поэта смотрели ясные светлые глаза, наполненные невысказанной мукой. "Э, да парень, видно, влюблен и скрывает это..." - Не волнуйся, брат, я разве не знаю, что наши мужчины тщательно скрывают имя своей любимой... Но если сердце твое полнится любовью, это прекрасно... Очень добрая весть, да поможет аллах, и свадьба не заставит себя долго ждать. А от меня подарком будет газель, не осуди за малость, как говорится, подарок дервиша - лишь зеленый листок.

Тарлан лишний раз оценил деликатность друга. Он не мог сказать, для кого просит сочинить газель. Даже во сне не дай аллах произнести имя своей любимой, чтобы об этом не узнали мать и отец.

Друзья вышли к берегу реки. Оба умыли прохладной водой раскрасневшиеся лица, сели на камни. У самых ног бились о валуны журчащие воды Зогалавай.

Сеид Азим задумчиво смотрел на бегущую пенящуюся реку.

- Если сам любишь и знаешь, что тебе отвечают тем же, - это великое счастье! А как быть тем, кто должен беспрекословно исполнять родительскую волю, надеясь только на россказии и домыслы свахи, советы близких и дальних родственников, которые не знают, что творится в сердце того, кто женится или выходит замуж! Меня оторопь берет, когда подумаю о своей будущей женитьбе... Кого для меня сосватают? Уродину или красавицу - не столь важно... Каким она будет человеком, добрым или злым, покладистым или упрямым? Как много тяжелых последствий тянется за такими женитьбами вслепую! Ах, что я тебе голову морочу, ты и сам все прекрасно знаешь, надеюсь, у тебя так не произойдет... Не хмурься понапрасну, напишу для тебя газель.

Они помолчали.

- Эх, друг мой, наступит ли такое время, когда каждый молодой человек сам сможет решить свою судьбу? Увидит девушку, полюбит, женится. Выберет по своему вкусу, и если не повезет, то никого винить за свои неудачи не станет. И мед его, и горечь его. Не будет посредников-сватов. Человек сам построит семью, сообразуясь со своими желаниями и вкусами, а не представлениями о счастье своих родственников. Я так им завидую, молодым людям будущего, которые будут свободны от плена обычаев и невежества, и посылаю им через годы свой привет!

Тарлан восхищенно выслушал эту пламенную речь и, поддавшись возвышенному состоянию духа молодого поэта, воскликнул непроизвольно:

- Привет!

Оба внезапно рассмеялись и встали с облегчением, на минуту им показалось, что будущее почти рядом.

... Во время вечернего азана они вошли в район Галабазара. Звонкий голос Кебле Мурвата сзывал правоверных к вечернему намазу: "Идите к лучшему из дел!"

Подходя к дому Сеида Азима, молодые люди встретили ближайшего соседа его по кварталу Мешади Ганбара. Держа в руке узелок из домотканой разрисованной материи, он возвращался из бани после вечернего омовения.

Пять ежедневных молитв обязательны для всякого мусульманина, но прежде чем приблизиться к богу, правоверный должен непременно очиститься от скверны. Омовение должно всегда предшествовать молитве: чистой, не оскверненной водой нужно омыть лицо, руки до локтей, голову, ноги, иначе молитва считается недействительной. А уж затем можно и помолиться. Не обязательно совершать это в мечети, можно молиться и дома или даже под открытым небом на специальном ритуальном коврике. Мешади Ганбар никогда в жизни не пропустил ни ритуального омовения, ни молитвы. Неодобрительным взглядом одарил он своего соседа и сына Гаджи Асада: только больные и потерявшие здравый ум могут пренебречь намазом! Чистое, свежее после бани лицо старика от негодования покраснело. Не сказав молодым людям ни словечка, он закрыл за собою свои ворота. Пройдя в угол двора, он привычным движением расстелил джанамаз - ритуальный коврик - и замер на миг, подняв руки до уровня плеч. Мешади проникновенно произнес: "Аллах превелик!" Вложив левую ладонь в правую, он начал читать первую суру корана, потом склонился так, что его ладони коснулись колен, снова выпрямился и с надеждой произнес: "Аллах слушает того, кто воздает ему хвалу!" Старик стал коленями на свой коврик, приложил ладони к земле и наконец распростерся плашмя на ковре, снова приподнялся на колени и снова распростерся. Когда он сел, поджав под себя ноги, лицо его было умиротворено, а губы шептали: "Да будет на вас милосердие аллаха..." Он посмотрел сначала направо, потом налево и снова произнес последние слова.

... Алое утро вставало над Шемахой. Природа окрасила близлежащие окрестности всеми оттенками красного - от бледно-розового до густо-малинового. Но вот небо засветлело, засинело, яркое солнце поднялось над зелеными лугами.

Сеид Азим спустился к зарослям ивняка на берегу Зогалавай. Здесь он часто договаривался о встрече с Тарланом, они часами беседовали под неумолчный шум реки. Когда же он приходил сюда один, то не тяготился безлюдьем: тотчас безудержное воображение занимало его ум... Печальный ритм, отбиваемый волнами реки, незаметно настрАйвал его на ритм газели. Он ощущал ритмику и в контрастном чередовании кипарисов и длинноволосых ив на берегу Зогалавай, ему грезился танец стройных высоких кипарисов с печальными ивами - танец дочерей и сыновей его родного Ширвана.