Азиза Ахмедова - Гаранфил

• Название: Гаранфил
• Автор: Азиза Ахмедова
• Жанр: Современная проза

Длиннокосая Гаранфил, тоненькая, с тихими, бездонно темными глазами на нежном, легко розовеющем лице.

---

Не та.

Той Гаранфил нет. Ушла.

Навсегда ушла. Прозрела и ушла. Как она торопится мимо него в спальню… Как он сразу не догадался — почему именно в спальне уложила она всех детей, не отпускала мать! Готовилась, значит. Все заранее продумала. Зря он так торопился из колонии.

— Где тебе постелить, Магеррам? — суховато спросила Гаранфил, будто старого дядю спросила.

И снова больно встрепенулось, заныло сердце.

— Стели где хочешь.

Хлопнуло распахнутое внезапно налетевшим ветром окно. Кто-то из детей забормотал во сне, и Гаранфил поспешила к ним.

В Баку это нередко: в тишине вдруг вздрогнут, зашумят деревья, с нарастающим гулом налетит проснувшийся Хазри — и пошел, пошел ломать деревья, вздымать вихри пыли, распахивать окна, задирать подолы женских юбок…

Магеррам закрыл окно на шпингалет, походил по комнате, подумал, что надо завести часы, — мерное тиканье маятника всегда хорошо на него действовало; было что-то надежное, устойчивое в их аккуратном бое, фундаментальной высоте, благородной матовости дерева.

Нашел ключ, взгромоздился на стул.

Странно, ключ крутился свободно, вхолостую, и что-то там внутри механизма жалобно попискивало.

Пружина сломана. Кто же это? Часы заводились туго, и надо было приложить силу… Вот и часы сломаны.

Он вдруг ощутил живую, рвущуюся связь между тем, что мучило его, и этими часами, в течение десятков, а может, и сотни лет, отсчитывавших бегущее время. Он выменял часы на две буханки хлеба, и спасибо им — маятник отбивал спокойные, счастливые минуты десяти лет.

А теперь часы мертвые, и от неподвижности стрелок ему особенно одиноко, даже страшно, как в тот день, когда он ждал приговора.

Гаранфил откинула спинку дивана, принесла из спальни постель. Шелк на одеяле, когда-то яркий, вышитый золотыми фазанами, поблек, стерся, остались смешные птицы с будто выщипанными хвостами, подрезанными крыльями.

— Ложись, — она взбила подушку, разгладила ладонью верх белоснежного пододеяльника.

Он протянул руку, пытаясь поймать ее за полу распахнувшегося халата, задержать бы, поговорить по душам, но Гаранфил извернулась боком, выключила свет и закрыла за собой застекленную дверь спальни.

Он не нашел в себе сил раздеться, в чем был — мятых пыльных брюках, грязной сорочке, от которой пахло сыростью, — лег поверх одеяла, уставился в потолок, на котором вспыхивали и гасли пятна скользящего света проезжавших мимо дома машин.

Не снимая халата, легла и Гаранфил. Через узорчатое стекло в двери ей был виден огонек сигареты, вычерчивающий свои бесконечные полукружья в темноте. Много курит. Раньше просто баловался, для солидности, что ли… Ночью вообще никогда не курил. А теперь как будто весь отпущенный на всю оставшуюся жизнь запас сигарет торопится выкурить.

Дрема одолевала ее, однако при каждом покашливании, скрипе, даже чирканье спички она переставала дышать, напряженно вслушиваясь в звуки за дверью.

Скорей бы заснул. Скоро, наверное, рассвет.

Только бы не открывал дверь.

Красная искра все плавает, все движется в мутноватой прозрачности стекла.

Погасла.

Кажется, уснул.

Она вытянулась, как за спасением потянулась губами к теплой макушке дочери.

Скрипнула, медленно приоткрылась дверь. Она подняла голову с подушки, с трудом удерживая готовый сорваться крик.

— Что же теперь будет, Гаранфил? — печально спросил он с порога.

— Не знаю. Ничего не будет. Что может быть, когда такая орава? Только… по-прежнему уже не будет. Я ничего не могу поделать с собой, Магеррам.

— Но?..

— Ради детей только. Под одной крышей, но… но в разных комнатах. И прошу тебя, больше не надо об этом. Я не могу, не смогу иначе.

— Это все? И никогда?..

— Никогда, Магеррам.

Ей показалось, что он уже ушел, но дверь оставалась полуоткрытой, она слышала его легкие, неровные шаги, вздохи, увидела маленькое пламя зажженной спички…

О чем он думал, навсегда отринутый, как и она, обреченный на тяжкое, пожизненное одиночество?

Ветер тряс рамы, звенел разбитыми в одном из окон стеклами, подвывал, посвистывал, разгулявшись теплой, звездной ночью.

«Ради чего я мучился? Таскал мешки и ящики у лисы Мирзали… Рисковал, крал, продавал буханки… И снова крал, унижался, если надо было, откупался, ходил в старье, прикидывался дурачком перед этим подонком Бирандалы… Неужели только ради того, чтоб сияли рядом добрые, спокойные, равнодушные глаза Гаранфил? Да, да, равнодушные! Ни разу за десять лет не обняла сама, не ответила на мою ласку. Позволяла любить. Дарить. Служить ей, Красоте, тому, чем обделила меня природа. А может, я все-таки счастливей, чем она? Не знает ведь, как это — любить. Если бы женился на простой деревенской девушке — не дрожал бы от постоянной боязни потерять ее. Говорят же старики: „Каждый горшок находит свою крышку…“ Я не нашел. Чужую взял. А она, Гаранфил? Вдруг найдет?»

Перехватило дыхание, он заплакал в темноте, горько и трезво сознавая свое бессилие.

— Ты, правда, не уйдешь из дома, Гаранфил?

— Не уйду.

Сказала сдавленно, хрипло.

— Пусть будет так, Гаранфил. Под одной крышей. Все, как ты хочешь. Лишь бы… Может быть, когда-нибудь… Не отнимай надежду. Надеждой жить буду.

— Живи, мне что. Я не против, — устало ответила она, уже засыпая.

Ей снилась залитая солнцем пыльная, узкая улица, сжатая тесными, низкими домишками, плоские крыши, увитые виноградными лозами, среди раскидистой листвы гомон ребячьих стай.

Ей снилась длиннокосая девочка в школьном фартуке, что идет, опустив ресницы, мимо старых, обвалившихся заборов, мимо окон, крест-накрест заклеенных бинтами, бумажными полосами. Идет, прижимая к груди портфель, где меж тетрадей аккуратно уложены две пайки черного хлеба, полученного по карточкам.

Поравнявшись с мальчишками — они подстерегают ее под единственным на улице деревом, — она низко опускает голову, и тогда видна ровная, чистая нить пробора в Отсвечивающих медью каштановых волосах.

И чужие руки ей снятся, они суетливо оправляют на ней легкую, как облачко, фату, вдевают в уши сверкающие сережки, больно царапнув по щеке… И ведут, ведут по ступенькам вниз, к распахнутой калитке, где поет зурна…

Гаранфил вздрагивает, рвется навстречу этой девочке из жаркой духоты постели, кричит: «Не надо! Не надо! Не надо!»

. . . . .

Сквозь сон Магерраму чудится крик. Он открывает глаза, бездумно оглядывает пустоватую, неуютную в холодном утреннем свете комнату, подтягивает одеяло к стылым ногам.

«Который час?» Он привычно вглядывается в отсвечивающий перламутром циферблат с римскими цифрами, тяжелым неподвижным маятником…

Рука его ощупью находит мятую пачку сигарет.

Примечания

1

Аман — (междометие) вот так раз! Ну и ну!