Елена Клещенко - Наследники Фауста

• Название: Наследники Фауста
• Автор: Елена Клещенко
• Жанр: Исторические приключения

Германия, 1540 год. Девушка-сирота узнает, что она дочь Фауста и несчастной девицы, обольщенной знаменитым чернокнижником (не так все было, как писал тайный советник Гете, совсем не так…). Warning: 1) стилизация под то время, 2) нет батальных сцен, персонажи — ученые и женщины, 3) много букв.

Здесь лежит роман, от которого отказались «Эксмо», «Форум», «Лениздат» и один хороший литагент. Причина мне понятна, но мое нежелание переделывать этот роман под формат сильнее желания видеть его когда-нибудь напечатанным. Лучше я его прямо сейчас выложу в Сеть.

---

Отец Иосиф меж тем продолжал:

— Правильно ли мое предположение, что ваше возвращение в Германию причинило бы ему сильную досаду?

— Правильно. Но именно потому он сделал все, чтобы я не вернулся.

— Я понимаю, — отец Иосиф покивал головой. — Он человек влиятельный и жестокий…

— Был.

— Как вы сказали? — монах живо поднял голову.

Я смутился глупого слова, которое случайно вырвалось.

— Мне почудилось, вы… Я хотел спросить: нет ли у вас известий, что господин Хауф скончался?

— Нет, — он покачал головой. — А у вас такие сведения есть?

— Нет, и у меня нет. Простите, вышла ошибка, мы с вами не поняли друг друга.

— Что ж, оставим это. — Отец Иосиф зачем-то снова заглянул в деревянную чашку. — Но, как бы то ни было, вы хотите вернуться.

— Досточтимый… отче… — Я приложил руку ко рту — губы задергались, я боялся, что не совладаю с собой. — Хотел бы. Но мне некуда бежать. Отсюда я не доберусь до моря.

— Когда вы вернетесь, — задумчиво сказал он, как бы не слышав моих слов, — ваше настроение может перемениться. Вы много претерпели из-за него… В вашем отряде кто-нибудь знает, куда вы отправились?

— Только госпожа Исабель.

— Кто она?

Я объяснил.

— Нет, я разумею — из ваших соотечественников?

— Никто не знает.

— Хорошо. Вас сочтут пропавшим без вести. И как бы то ни было, иначе я поступить не могу, и по закону и по совести… да, именно так. Брат Петр, подойдите ко мне.

Мышевидный секретарь приблизился. Мне подали знак подняться на ноги, отец Иосиф заговорил совсем иначе, холодно и сухо:

— Вот видите, брате, до чего это печально, когда человек, от природы наделенный умом и не чуждый учености, сердцем склоняется к мерзейшей ереси, нелепой и отвратительной.

— Вы подразумеваете ересь Лютера?

— Именно ее. Я не говорю о германском простонародье, простецы всюду одинаковы — глупы, падки на лесть и обман и готовы следовать за любым, кто потворствует их темным прихотям. Но взгляните, брате, на этого человека. Доктор медицины, бывший профессор университета, и он — поклонник этого чудовища, одержимого бесами!

— Нет слов, до чего это возмутительно, отче.

— Возмутительно и печально, сказал бы я. Не вижу причин отступать для него от правил, хотя бы он был и приятнейшим человеком. Долг наш — способствовать его скорейшей высылке из заморских земель Испании и отправке в Севилью.

— С публичным покаянием и конфискацией всей его собственности, — полувопросительно добавил секретарь.

— Если только у него обнаружится какая-нибудь собственность, — но непохоже, однако, чтобы приверженность ересиарху его обогатила. Что до покаяния, это можно будет устроить через месяц, в Картахене. Коль скоро отряд все равно туда направляется, мы просто-напросто возьмем этого несчастного под нашу руку…

Отец Иосиф продолжал говорить, рассказывая секретарю о каком-то ювелире из Богемии, мерзком еретике, с позором выдворенном из Новой Испании, и о том, что эдикты должны неукоснительно соблюдаться, и провинция Венесуэла — это одно, провинция же Перу — совсем другое… Я стоял столбом, внезапно позабыв латынь, будто розгами битый мальчишка, напрасно старался уразуметь, что значит «через месяц в Картахене» и «скорейшая отправка в Севилью» — и не мог понять, а понял только, что проклятущее индейское зелье опять начало действовать: камень, в который я уперся глазами, поплыл, будто масло на жаре, листва под солнцем зазмеилась языками зеленого пламени, и я вот-вот снова полечу, как последний окаянный колдун, прямо на виду у всех этих монахов с бритыми темечками — и тогда я рухнул на колени и руками уперся в землю…

— Преклоняюсь перед вами, отче, — жужжал еле слышно голос секретаря надо мной. — Столь мягкий приговор — ведь он должен понимать, что достоин костра! — и столь сильное действие! Еретик повалился наземь, как если бы воочию узрел адское пламя! Или, быть может, мне не все ведомо?

— Все ведомо только Господу, брате, — отвечал мой спаситель.

Далее я не слушал, подсчитывая месяцы, недели и дни сухопутного и морского пути… Только этим я и занят с тех пор — сидя на муле, плывя в лодке, и на привале у костра, когда черчу эти строки, и просыпаясь и засыпая. Не ведаю, вернусь я или нет. Но благослови, Господи, отца Иосифа, даже если мои упования не сбудутся.

На третий же день мне удалось подслушать, что испанцы ищут моих спутников — по их следам послан отряд. Чего и следовало ожидать: колдун Фауст, величайший астролог Германии, все верно угадал относительно печальной судьбы немцев в Новом Свете, как и относительно моей везучести. Опять и снова, вспомнил я свое видение. Domine, как мне благодарить вас?..

А еще через день я проснулся на заре и увидел такое, от чего мгновенно потерял сон. В отдалении от спящих сидели на земле отец Иосиф и — я почти уверен в этом, хотя не разглядел лица — госпожа Исабель. Я не слышал их разговора, да, быть может, они сидели молча. Но по движениям рук мне показалось, что миссионер перебирает четки, а старая дама все возится со своим диковинным рукоделием…

Глава 13

Янка уехала, и теперь ночами недосыпала я сама. Отчего так страдают младенцы, у которых и зубки-то еще не режутся, — то желудочными хворями, то истериками и судорогами, — по этому поводу современная медицина предлагает множество теорий, а лечение одно: время, терпение и ласка.

Я была убеждена, что уж у меня-то любви достанет, что бы ни случилось, ведь я так любила сына еще до того, как он появился на свет! Тем совестней было злиться на него. Матери и няньки это знают: за окном брезжит рассвет, сладкое дитятко наконец-то задремлет в колыбели, смежив прекрасные ресницы, затем выждет ровно столько времени, чтобы ты успела забраться в свою кровать, — и снова заворочается, а потом и завопит! Вскакиваешь, бежишь, бормочешь сквозь зубы: «Чума такая, прости Господи», — и думаешь со стыдом, что если бы кто из знакомых людей сейчас увидел злобу на твоем лице, то, верно, удивился бы, как ловко ты притворяешься добродетельной матерью. И так стыдно мне было уподобляться покойной тетушке, которая на людях меня ласкала, а в доме шпыняла, что скоро я перестала чваниться своей великой любовью к сыну. А затем и легче стало — притерпелась как-то.

Господин Таубе остался доволен моей работой и дал следующий заказ, теперь уже для пациента. Заплатить обещал неплохо, и я трудилась как одержимая. Тогда же он спросил меня, не смогу ли я обучить своей методе одного или двух помощников из простых, но только без значений углов и простаферетических расчетов. Господь надоумил меня ответить, что помощников я найму сама, когда придет в этом нужда, и по тому, как горячо стал поддакивать доктор, я поняла, что ответ был единственно разумным, и иного, более выгодного для себя, он и не ждал.

В самом деле, почему бы наследнице Хондорфа не завести свою мастерскую? Нанимают ведь люди и с небольшим достатком ткачей и прядильщиц, чтобы продавать купцам ткани! Или мастерскую, где делают стекла для глаз, нужно будет считать заведением наподобие аптеки? Впрочем, я порешила, что со своей сословной принадлежностью разберусь позднее, когда придет время, а пока мое дело — шуршать стеклом о песок и выверять кривизну.

Должно быть, оттого, что спала я хоть и урывками, три часа да еще три, но крепко — я почти не видела снов. Потому меня поразил длинный странный сон вскоре после Янкиного отъезда, подробный и ясный, будто прочитанный в книге. Нам с сыном выпала тяжелая ночь, и я заснула сидя на полу у колыбели. И приснилось мне, будто в дверях стоит Кристоф. Я узнала его сейчас же, хотя был он сам на себя не похож. Снился он мне молодым, и русые волосы были не подстрижены под гребенку, но отпущены до плеч, как носили юноши в моем детстве, и челка ровно подрезана, и одет он в тогдашний дорожный костюм, на плечах короткий плащ и в руке скомканный берет. Я не удивилась, но безмерно обрадовалась и немного смутилась: теперь, когда он молодой, не покажусь ли я ему старой, да еще с дитем на руках? Он встряхнул головой, отбрасывая волосы назад, улыбнулся и сказал: «Мария, жизнь моя, ну наконец-то я тебя нашел!»

«Где же ты был?»

«В Новом Свете».

«А у нас сын».

«Я вижу».

Он поднял голову, чтобы заглянуть в колыбель. Потом, проснувшись, я удивилась: почему ни он не подошел ко мне, ни я к нему? — и мне подумалось, что во сне между нами был бурный и широкий ручей, или, может быть, пропасть, хотя комната оставалась той же самой. То ли еще бывает в сновидениях!

«Все у тебя хорошо?»

«Все хорошо».

«Дядюшка не являлся?»

«Нет».

«Ага, значит, все идет как должно. А Хауф не причинил тебе зла?»

«Он мертв».

«О, вот как? Не я о нем заплачу, пусть черти его заберут. Он говорил с тобой обо мне?»