Генри Джеймс - Ученик

• Название: Ученик
• Автор: Генри Джеймс
• Жанр: Проза

---

Самому же ему все равно приходилось на все соглашаться. Он снова должен будет взять на себя заботы о Моргане, и неизвестно, на сколько времени; он, правда, убеждался, что у питомца его есть на этот счет свои собственные планы, которые имеют в виду облегчить его учителю жизнь. Он заранее был ему за это признателен; тем не менее, невзирая на все эти благоприятные для него перспективы, он несколько упал духом и не нашел в себе сил сразу же решиться уехать и увезти с собой Моргана; он оставлял мальчику все же какую-то надежду, давая ему понять, что окончательное решение еще не принято и что, помимо всего прочего, если бы он сейчас поужинал, то ему, вероятно, было бы легче отважиться на этот шаг. Миссис Морин разрешилась еще какими-то новыми намеками касательно перемен, которых следовало ожидать, однако, роняя все эти намеки, она столько раз вздрагивала и улыбалась (она сама призналась, что очень нервничает), что он не знал, было ли это следствием приподнятого настроения или самой обыкновенной истерикой. Если семью действительно ожидало кораблекрушение, то почему же ей было не признаться, что Моргана необходимо затолкать в спасательную шлюпку? А о том, что они на краю гибели, говорило то, что на этот раз они поселились в роскошных кварталах столицы наслаждений; _где же еще_ они могли поселиться перед грозившею катастрофой? Мало того, разве она не говорила ему, что мистер Морин и остальные члены семьи развлекались, слушая оперу в обществе мистера Грейнджера, а _что же еще_ они могли предпринять накануне краха? Пембертон узнал, что мистер Грейнджер - богатый и одинокий американец - многообещающий банковый билет, не подлежащий размену; поэтому одно из соображений Полы, возможно, заключалось в том, что на этот раз ей все действительно удалось. А это значило, что сплоченности семьи нанесен непоправимый удар. А коль скоро сплоченности этой действительно наступает конец, то как же сложится тогда судьба несчастного Пембертона? Он успел до такой степени проникнуться ощущением своей связи с ними, что, с тревогою думая о близящемся крушении, уже видел себя обломком мачты, одиноко качавшимся на волнах.

Кончилось тем, что один только Морган спохватился и спросил, заказали ли для его учителя что-нибудь поесть; после этого они сидели вдвоем внизу, за этим запоздалым и затянувшимся ужином среди обшитого шнуром зеленого плюша перед затейливою тарелкой бисквитного фарфора в присутствии не скрывавшего своей усталости официанта. Миссис Морин предупредила своего гостя, что комнату для него им пришлось снять в другом доме. Чтобы утешить его (а это было тогда, когда Пембертон думал о том, как противно есть совершенно уже остывший гарнир), Морган сказал, что, вообще-то говоря, это хорошо, так как может облегчить им побег. Он так говорил об этом побеге (и еще не раз возвращался к этой мечте потом), как будто они были сверстники и вместе играли в какую-то мальчишескую игру. Но, наряду с этим, он был уверен, что что-то должно случиться, что Моринам так долго не продержаться. В действительности же, как Пембертон мог убедиться, они продержались еще пять или шесть месяцев. В течение этого времени Морган старался всячески его приободрить. Мистер Морин и Юлик, которых Пембертон увидел на следующий день после своего возвращения, приняли его так, как и полагалось людям светским. Если же Пола и Эми отнеслись к нему без должного уважения, то им можно было это простить, приняв во внимание, что мистер Грейнджер перестал появляться в опере. Он ограничился тем, что предоставил в их распоряжение свою ложу, где каждую из приглашенных неизменно ожидал букет цветов; там был даже обнаружен один лишний, по-видимому для мистера Морина и Юлика, и сама мысль об этой избыточной щедрости наполняла сердца их горечью и только усугубляла накопившуюся обиду.

- Все они такие, - заметил Морган, - в последнюю минуту, как раз тогда, когда мы думаем, что дело уже на мази, они от нас удирают.

Комментарии Моргана в эти дни становились все более и более откровенными; он даже не стал скрывать от своего учителя, что в его отсутствие родители проявляли к нему необыкновенную нежность. Ну конечно же, они изо всех сил старались обласкать его, показать ему, что непрестанно о нем заботятся, и вознаградить за понесенную им утрату. Именно поэтому все становилось еще грустнее, и он так рад возвращению Пембертона: теперь ему не придется столько раз вспоминать об их любви и чувствовать себя так им обязанным. Услыхав этот довод, Пембертон рассмеялся, а Морган покраснел и сказал:

- Вы знаете, что я имею в виду.

Пембертон отлично знал, что он имеет в виду, однако было много всего другого, что от этого не становилось яснее. Второе его пребывание в Париже было утомительным и долгим: они снова что-то вместе читали, и бродили по городу, и болтали, и слонялись по набережным, осматривали музеи, а когда наступили холода и особенно тянуло к теплу, расхаживали по галереям Пале-Рояля (*8), любуясь возвышающимся над ними великолепным церковным окном. Моргану хотелось побольше всего разузнать о состоятельном подростке, он его неимоверно интересовал. Кое-какие подробности касательно богатства этой семьи - а Пембертон не хотел от него утаивать ни одной несомненно, еще выше подняли его в глазах мальчика, сумевшего оценить все те блага, от которых учитель его вынужден был отказаться, для того чтобы вернуться к нему; но при том, что после этого самоотверженного поступка доверие их друг к другу еще больше возросло, мальчик не отступал от созданной им теории, к которой примешивалась доля шаловливого юмора: он считал, что доставшееся им долгое испытание подходит к концу. Убежденность Моргана, что Моринам долго не продержаться, жила бок о бок с их бившей ключом энергией, которая месяц за месяцем помогала им продолжать эту жизнь. Три недели спустя после возвращения Пембертона они переехали в другую гостиницу, еще более грязную. Но Морган был рад, что учителя его не заставили поступиться преимуществами, которые давала снятая на стороне комната. Он все еще тешил себя романтическою мечтою, что настанет день или, вернее, ночь, - когда им удастся осуществить пресловутый побег.

В этой сложной ситуации Пембертон в первый раз ощутил и отчаяние, и горечь. Все это было, как он сам сказал миссис Морин в Венеции, trop fort [чересчур (фр.)], все было trop fort. Он не мог ни сбросить с себя губившее его бремя, ни нести его со спокойной совестью и безраздельной любовью. Он истратил все заработанные в Англии деньги и понимал, что молодые годы его уходят и он ничего не получает взамен. Пусть Морган и находил успокоение в мысли, что ему удастся вознаградить своего учителя за все неудобства, которые тому приходилось ради него терпеть, соединив его судьбу со своею, - в этой убежденности его было что-то такое, что раздражало Пембертона. Он понимал, что у мальчика на уме: коль скоро друг его оказался настолько великодушен, что, невзирая ни на что, вернулся к нему, он должен отблагодарить его за это - жизнью. Но его несчастному другу вовсе не нужна была эта жертва - что бы он стал делать с жизнью Моргана? Разумеется, при том, что Пембертон был всем этим раздражен, он понимал, почему мальчику этого так хотелось. И понимание это возвышало Моргана в глазах его учителя: воспитанник его хотел одного, чтобы его больше не считали ребенком. Если кто-нибудь из тех, кто общался с ним, упустил бы это из виду, то ему пришлось бы винить одного себя в том, что он ничего не добился. Итак, с чувством, в котором были и желание, и тревога, Пембертон ждал катастрофы, с неизбежностью нависавшей над домом Моринов; дыхание ее по временам касалось уже его щек, но он не мог еще представить себе, какую форму она примет.

Может статься, что это будет форма рассеянья, испуганного sauve qili peut [спасайся, кто может (фр.)], что все кинутся врассыпную и каждый постарается укрыться в своем углу. Разумеется, у них не было уже прежней гибкости: по всей видимости, они искали то, что уже невозможно было найти. Доррингтоны больше не появлялись, князья куда-то исчезли, - не было ли все это началом конца? Миссис Морин перестала соблюдать пресловутые "дни"; распорядок ее светских выездов был нарушен, календарь со всеми датами повернут к стене. Пембертон считал, что самым ужасным ударом для них оказалось ни с чем не сообразное поведение мистера Грейнджера, который, по-видимому, сам не знал, чего хочет или, что было еще того хуже, чего хотят они. Он продолжал посылать цветы, словно для того, чтобы устлать ими свой отход, которому уже не суждено было перейти в новое наступление. Хорошо, конечно, что еще были цветы, но - Пембертон теперь мог уже сделать из этого окончательный вывод. Больше не приходилось сомневаться, что на протяжении всех этих лет Моринам неизменно сопутствовала неудача; поэтому молодому человеку оставалось только благодарить судьбу за то, что "эти годы" длились так долго. Мистер Морин имел еще возможность уезжать иногда по делам и, что было всего удивительнее, даже возвращаться назад. Юлик больше не бывал в клубе, но в наружности его не произошло никаких перемен, он продолжал производить впечатление человека, взирающего на жизнь глазами завсегдатая этого дома. Вот почему Пембертон был вдвойне поражен, услыхав, как он однажды ответил матери: в голосе его звучало отчаяние человека, успевшего испытать самые тяжкие лишения. Пембертону не удалось как следует понять, о чем именно шла речь; похоже было, что она хотела знать его мнение насчет того, за кого им лучше выдать замуж Эми.