Мэри Расселл - Дети Бога

• Название: Дети Бога
• Автор: Мэри Расселл
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-046711-2, 978-5-9713-6157-2

Планета Ракхат системы Альфа Центавра. Мир загадочной древней цивилизации.

Мир, на который отправилась первая экспедиция землян, спонсируемая Ватиканом, причем на борту звездолета присутствовали не только врач, инженер и астроном, но и четыре миссионера-иезуита.

Из всех членов экспедиции на Землю вернулся только один — молодой иезуит Эмилио Сандос, познавший на Ракхате все ужасы и унижения плена и рабства.

Отныне его единственная цель — держаться как можно дальше от враждебной планеты.

Однако генерал иезуитов не жалеет усилий, чтобы вернуть Эмилио на Ракхат…

---

— Да, мы здесь именно поэтому, — подтвердил Эмилио, подражая схеме Исаака: вспышка речи — длительностью секунды три; затем тридцатисекундное молчание перед следующей вспышкой. Более длинная пауза означает: «Твоя очередь». — Мы прилетели из-за песен Хлавина Китери.

— Не эти песни. — Постукивание началось снова. — Я могу всю последовательность ДНК помнить как музыку. Понимаешь?

«Нет», — подумал Эмилио, чувствуя себя глупцом.

— Значит, ты ученый, — предположил он, пытаясь вникнуть.

Ухватив локон, Исаак начал вытягивать его — снова и снова, пропуская спутанную прядь сквозь пальцы.

— Музыка — это то, как я думаю, — наконец сказал он.

— Значит, эта музыка — одно из твоих сочинений? Она… — Эмилио помедлил. — Она восхитительна, Исаак.

— Я не сочинил ее. Я ее открыл. — Исаак повернулся и с видимым усилием смотрел в глаза Эмилио целую секунду, прежде чем отвести взгляд. — Аденин, цитозин, гуанин, тимин — четыре основы. — Пауза. — Я дал каждой из четырех основ по три ноты, одна за каждый разумный вид. Двенадцать тонов.

Последовало более длинное молчание, и Эмилио сообразил: от него ждут, что он выведет заключение. Призвав на помощь всю свою проницательность, Эмилио попытался угадать:

— Выходит, эта музыка отражает твое представление о ДНК?

Ответ прозвучал сразу:

— Это ДНК землян, джана'ата и руна. — Исаак умолк, собираясь с мыслями, — Многое из этого — диссонирует. — Пауза. — Я запомнил части, которые гармонизируются. — Пауза. — Не понимаешь? — требовательно спросил Исаак, принимая ошеломленное молчание за тупость. — Это музыка Бога. Вы прилетели сюда, поэтому я ее нашел.

Он сказал это без смущения, гордости или удивления. На взгляд Исаака, это было всего лишь фактом.

— Я думал, что Бог — только сказка, которая нравится Ха'анале, — сказал он. — Но эта музыка ждала меня.

Локон его волос растягивался и возвращался обратно, опять и опять.

— Ничего не выйдет, пока не знаешь все три последовательности.

Снова: косой взгляд. Голубые глаза, так похожие на глаза Джимми.

— Никто другой не смог бы это найти. Только я, — произнес Исаак монотонным голосом, но настойчиво. — Понимаешь теперь?

Оцепенев, Эмилио думал: «На этой планете пребывал Бог, а я… я этого не знал».

— Да, — сказал он через минуту. — Теперь я понимаю. Спасибо.

Он ощущал некую онемелость. Не экстаз, не океанскую безмятежность, которые Эмилио познал когда-то, целую жизнь назад, Лишь онемелость. Когда он снова смог говорить, то спросил:

— Исаак, могу я поделиться этой музыкой с остальными?

— Конечно. В этом и смысл.

Зевнув, Исаак вручил Сандосу блокнот.

— Будь осторожен с ним, — сказал он.

Выйдя из палатки Исаака, Эмилио какое-то время стоял в полном одиночестве, глядя на небо. Погода на Ракхате славилась изменчивостью, и свою власть над ночью Млечный Путь быстро уступал облакам, но Эмилио знал, что при ясном небе он может посмотреть вверх и с легкостью узнать знакомые созвездия. Орион, Большая Медведица, Малая Медведица, Плеяды — случайные формы, наложенные на беспорядочные точки света.

«Звезды выглядят точно так же! — воскликнул он много лет назад, стоя с отцом Исаака и впервые созерцая ночное небо Ракхата. — Почему здесь те же самые созвездия?»

«Это большая галактика в большой вселенной, — ответил молодой астроном, улыбаясь невежеству лингвиста. — Четыре и три десятых световых года — слишком мало для того, чтобы на Земле и тут звезды смотрелись хоть сколько-нибудь по-разному. Чтобы изменить ракурс, нужно улететь гораздо дальше».

«Нет, Джимми; — думал сейчас Эмилио, уставясь вверх. — Этого оказалось вполне достаточно».

«Какой отец, такой и сын», — подумал он затем, вдруг осознав, что Джимми Квинн, как и его необычный ребенок, открыл неземную музыку, изменившую ракурс. Он был рад этому и благодарен.

Первым Эмилио разбудил Джона и отвел его в сторону от поселка, где они могли послушать музыку вдвоем; где смогли бы поговорить наедине; где Эмилио мог наблюдать за лицом друга, пока тот слушал мелодию, и видеть там, как в зеркале, собственные изумление и благоговение.

— Боже мой, — выдохнул Джон, когда стихли последние ноты. — Так вот почему…

— Может быть, — сказал Эмилио; — Не знаю. Но полагаю, что так.

«Ex corde volo, — подумал он. — От всей души желаю…» Они вновь прослушали музыку, затем какое-то время вслушивались в ночные звуки Ракхата, так похожие на земные: шелест ветра в кустарнике, тихое стрекотание и поскребывание в соседних кустах, чье-то далекое уханье, едва слышные взмахи крыльев над головой.

Есть поэма, на которую я наткнулся много лет назад, как раз после того, как Джимми Квинн перехватил первый фрагмент музыки с Ракхата, — сказал Эмилио. — «Во всех затянутых пеленой небесах — где угодно / Не шепот в воздухе / Какого-либо живого голоса, но звук столь далекий, / Что я могу его слышать, лишь как такт / Потерянной, величавой музыки».

— Да, — тихо сказал Джон. — Бесподобно. Кто это написал?

— Эдвард Арлингтон Робинсон, — ответил Эмилио и добавил: — «Credo».

— Credo: верую, — повторил Джон, улыбаясь.

Взирая на Эмилио ясными глазами, он отклонился назад, сцепив руки на колене.

— Скажите, доктор Сандос, — спросил он, — это название поэмы или декларация веры?

Эмилио опустил взгляд, затем коротко рассмеялся и покачал головой, уронив седеющие волосы на глаза.

— Боже, помоги мне, — наконец заговорил он. — Думаю… возможно, и то и другое.

— Хорошо, — сказал Джон. — Рад это слышать. Ненадолго оба притихли, думая каждый о своем, но затем Джон распрямился, потрясенный мыслью:

— Есть эпизод в книге Исход… Бог говорит Моисею: «Лица Моего не можно тебе увидеть; потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых. Когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы, и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду. И когда сниму руку Мою, ты увидишь Меня сзади, а лицо Мое не будет видимо тебе». Помнишь?

Эмилио молча кивнул.

— Я всегда считал эти слова метафорой, — сказал Джон, — но знаешь… сейчас вдруг подумал: а не говорится ли тут, на самом деле, о времени? Может, Бог говорит нам, что мы никогда не знаем о Его намерениях, но по прошествии времени… поймем. Мы увидим, где Он был: увидим Его спину.

С застывшим лицом Эмилио долго смотрел на него.

— Брат моего сердца, — наконец сказал он. — Где бы я сейчас был без тебя?

Джон улыбнулся, не пряча нежности.

— В каком-нибудь баре, мертвецки пьяный? — предположил он.

— Или просто мертвый.

Эмилио отвернулся, моргая. Когда он снова смог говорить, его голос звучал ровно:

— Одной твоей дружбы хватит, чтобы доказать существование Бога. Спасибо, Джон. За все.

Джон кивнул, затем еще раз, словно бы подтверждая что-то.

— Пойду разбужу парней, — сказал он.

Кода

Земля: 2096

Вновь радиоволны принесли музыку с Ракхата на Землю, и опять Эмилио Сандоса опередили новости, которые изменят его жизнь.

Задолго до того, как он прибыл на родную планету, общественная реакция на ДНК-музыку обрела вполне четкие формы. Верующие сочли ее чудесным подтверждением существования Бога и свидетельством Божественного Провидения; Скептики объявили ее подделкой: хитроумным трюком иезуитов, который должен отвлечь внимание от их предыдущих неудач. Атеисты не оспаривали подлинность музыки, но воспринимали ее как еще одну счастливую случайность, которая — так же, как и сама Вселенная, — ничего не доказывает. Агностики признавали, что музыка великолепна, но с заключением не спешили, ожидая невесть чего.

— Ее копии были помещены на горе Синай и поддеревом Будды; на Голгофе и в Мекке; в священных пещерах, возле колодцев жизни, внутри каменных колец. Знамения и чудеса всегда подвергались сомнениям, и, возможно, так и должно было происходить. В отсутствие уверенности вера больше, чем мнение; это — надежда.

Эмилио читал как-то об одной ученом в Лесото, выучившем наизусть каждую улицу в каждом городе Африки, Если бы такой человек превратил названия в ноты, обнаружил бы он гармонию в адресах? Может быть — если б у него было достаточно данных и достаточно времени и не было занятий получше. «И если бы это произошло, — спрашивал Эмилио себя во время долгого перелета, — была бы та музыка менее прекрасной?»

В конце концов, он был лингвистом, и ему казалось вполне вероятным, что религия, литература, искусство, музыка — это лишь отражения мозговой структуры, которая пришла во вселенную, готовая создавать речь из шума, рассудок из хаоса. «Наша способность к наложению смысла на явления, — думал Эмилио, — запрограммирована развертываться, как развертываются крылья бабочки, когда она покидает куколку, готовая взлететь. Мы биологически нацелены создавать смысл. И если это так, — спрашивал он себя, — разве чудо делается менее значимым?»