А. Сахаров (редактор) - Павел I

• Название: Павел I
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-87994-048-9

Россия в конце XVIII столетия… Легендарный швейцарский поход суворовской армии, упрочивший славу русского оружия, но не увенчавший лаврами победителя – императора Павла. Средневековый рыцарский орден, принятый под Высочайшее покровительство и утративший влияние в империи со смертью своего Великого Магистра. Последний дворцовый переворот уходящей эпохи… Россия на рубеже веков.

В данный том вошли произведения:

В. В. Крестовский – «ДЕДЫ»

Е. П. Карпович – «МАЛЬТИЙСКИЕ РЫЦАРИ В РОССИИ»

М. А. Алданов – «ЗАГОВОР»

---

– Помилуй Бог! – отвечал он на все эти советы. – Посылайте на воды здоровых богачей, игроков, интриганов, а я ведь болен не шутя… Мне надобны деревенская изба, молитва, баня, кашица да квас.

Однако, известясь о воле государя, который желал, чтобы больной следовал предписаниям медика, Суворов подчинился приказаниям Вейкарта. Однажды как-то велел он денщику своему Прошке отыскать свою старую аптечку, подаренную ему Екатериною.

– Я только хотел поглядеть на неё; она надобна мне только на память, – оправдывался он, когда Вейкарт сердито отнял у него ящичек.

Предписано было ему одеваться теплее, а он не хотел и отговаривался тем, что «я-де солдат!».

– Вы генералиссимус, – возразил ему Вейкарт.

– Так-то так, да солдат с меня пример берёт! Вот что! – отвечал несговорчивый Суворов.

Никак не могли также убедить его есть скоромное в великий пост. Однако Вейкарт значительно помог своему пациенту. Почувствовав облегчение, старик усердно принялся ходить в церковь, по обыкновению пел на клиросе, читал Часы и Апостол, клал положенные поклоны. Вспыльчивый Вейкарт беспрестанно сердился на него, доказывая, что всё это изнуряет его физические силы, а Суворов, в отместку за ворчливость, заставлял его говорить по-русски, ходить вместе с собой в церковь, есть постное и от души смеялся досаде немца-врача, который всячески старался отбояриться от такого непривычного ему образа жизни. Слыша о беспрерывной благосклонности государя, с чувством говорил Суворов: «Вот это вылечит меня лучше Ивана Ивановича Вейкарта!» Он всё ещё деятельно занимался перепиской, пересматривал и проверял списки наград, заботливо спрашивая: «Не забыт ли кто?» Но по временам, чувствуя безнадёжность своего здоровья, говорил, что лишь бы добраться до Питера, увидать государя, а потом – умирать в деревню. Советовали ему просить у императора ещё какое-нибудь материальное обеспечение для себя и детей.

– Как!.. мне испрашивать ещё что-нибудь у щедрого монарха… Да это подло, совестно, грех! – с негодованием воскликнул бескорыстный старец.

Но в другие часы забывал он о своей деревне и говорил о военных делах, о битвах; мечтал о новом походе в Италию, во Францию, в Париж, где, по его убеждению, только и| мог быть положен действительный конец деспотическим действиям республиканцев; создавал новые планы освобождения Европы, писал письма к государям и знаменитым современникам; разговаривал о приготовлениях к триумфальному въезду его в Петербург.

– Дайте, дайте мне только увидеть государя! – восклицал он, с удовольствием слушая рассказы о том, как нетерпеливо ждут его в столице, какие почести придумывает ему император, как готовит для него помещение в Зимнем дворце, хочет встретить его как римского триумфатора, со всей гвардией, при громе пушек и колокольном звоне. Читая письмо государя, где он писал, что «радуется приближению часа, когда обнимет героя всех веков», старик оживал, молодел, веселился и торопил приготовления к своей дальнейшей поездке.

Наконец Вейкарт разрешил ему отправиться в путь, но с тем, однако, чтобы не уезжать в сутки более 25 вёрст. Суворов не мог уже, как прежде, лететь на перекладных, в ямской телеге: теперь его везли в дормезе, на перине, обложенного подушками, в сопровождении врачей. Багратион свидетельствует, что «переход через Альпийские горы в ненастное время, а более всего неудовольствия от гофкригсрата и враждебного Тугута, из зависти и злобы нанесённые, и их козни сильно подействовали на здоровье Александра Васильевича». Крепкая натура боевого старика долго боролась с болезнью, но наконец последняя взяла-таки верх.

Не переставая заботиться о состоянии здоровья своего полководца, император Павел тем не менее отдал 20 марта 1800 года следующий высочайший приказ: «Вопреки высочайше изданного устава, генералиссимус князь Суворов имел при корпусе своём, по старому обычаю, непременного дежурного генерала – что и даётся на замечание всей армии».

Этим приказом особа генералиссимуса поставлена была выше выговора, который вместо него сделан был как бы всему русскому войску.

Суворов почувствовал это тонкое различие, и тем сильнее было его огорчение.

Приказом этим воспользовались его враги и недоброжелатели, чтобы оклеветать его пред государем и повсюду распустить слух, что не почести, но гнев и негодование государя ожидают его в Петербурге, что встречи, готовленные ему, отменены и войскам не велено отдавать ему почестей, высочайше дарованных за италийские подвиги… В этой новой и вполне удавшейся интриге было не без участия тайных клевретов Тугута.

Слухи о ней дошли и до Суворова, когда он остановился в Вильне. В нескольких станциях за этим городом свита генералиссимуса с изумлением и страхом увидела в нём внезапную перемену к худшему. Припадки болезни возобновились и усилились. Он не мог ехать далее и остановился на дороге в бедной литовской корчме. Его внесли в хату и положили на лавку. Сопровождавшие его лица не могли удержаться от слёз при виде измождённого старика, прикрытого простынёю и почти умирающего. «Боже великий! За что страдаю?!» – тяжко вздыхал он по временам, прерывая свою молитву и подавляя стоны.

Но железная натура его ещё раз взяла верх над болезнью. Все были обрадованы, когда Суворов, кое-как перемогшись, начал снова своё путешествие и особенно когда приехал он в Ригу. Здесь застал его первый день Пасхи. Через силу надел он полный мундир со всеми орденами, отслушал заутреню и обедню и разговелся у рижского губернатора.

Остальное путешествие до Петербурга тянулось две недели и походило как бы на похоронное шествие. Толпами высыпал к нему навстречу народ, но, опасаясь потревожить его покой, не решался приветствовать героя своими кликами и, обнажив головы, провожал его в торжественном безмолвии, плакал и крестился, молясь за недужного старца. Едва шевелясь и видимо угасая, Суворов всё ещё шутил и с тихой улыбкой говорил иногда: «Ох, устарел я что-то!..»

В Стрельне ожидали его друзья и родные. Дормез генералиссимуса был окружён здесь множеством петербуржцев, нарочно съехавшихся сюда встретить народного героя. Почти все глаза полны были слёз, когда увидали умирающего старика – тень великого Суворова. Слабым голосом говорил он с окружавшими его. Дамы и дети подносили ему цветы и фрукты; он благодарил дам, просил матерей приподнимать к себе детей и благословлял их дрожащей рукой. К нему приблизилась молодая чета и за ней высокий, но уже сильно дряхлеющий старик в военном генеральском мундире.

Суворов поднял глаза, и во взоре его на мгновение вспыхнул светлый луч удовольствия и радости.

– Вася… Василий… мой… Черепов!.. Здравствуй, голубчик… Царь наградил тебя… Знаю!.. Хорошо… Помилуй Бог!.. Спасибо ему за это! – проговорил он полным чувства, дрожащим голосом и протянул исхудалую костлявую руку.

Черепов в сильном волнении и с любовью приник к этой руке сыновним поцелуем. Сердце его сжалось мучительной тоской, и слёзы сами невольно навёртывались на глаза: таким ли оставил он Суворова несколько месяцев назад в Куре, когда старик отечески целовал и благословлял его в дальнюю и спешную дорогу!..

– А это кто же тобой? – спросил Суворов, указав глазами на молодую даму, стоявшую рядом.

– Жена моя, рождённая графиня Харитонова-Трофимьева, – представил Черепов Лизу.

– Жена!.. Хорошо!.. Поздравляю… У, да какая ж красавица!.. Любите его, сударыня, – прибавил старик, – любите… Он честный солдат и человек… Он достоин сего… Вы не дочь ли графа Илии?.. Знавал я его некогда… в молодости… товарищи были.

– Да, я дочь его… Да вот и он сам, мой батюшка! – представила ему Лиза стоявшего за ней дряхлого генерала.

– А!.. граф Илия!.. Здорово, друг! – приветливо проговорил Суворов, озаряясь страдальчески-светлой улыбкой. – Дай руку!.. Устарели мы немного… А помнишь Куннерсдорф… налёт на Берлин с Тотлебеном… вместе были… Лихое время!.. Молодость!..

И, пожав руку графа, он от слабости томно закрыл свои веки и погрузился в мягкие подушки.

20 апреля, в одиннадцатом часу вечера, тихо въехал Суворов в Петербург чрез воздвигнутые для встречи его триумфальные ворота и принял скромную почесть заставного караула, вышедшего в сошки, по причине позднего часа, в силу устава, без ружей. Не заезжая в Зимний дворец, остановился он в доме племянника своего, графа Д. И. Хвостова, на Екатерининском канале, близ церкви Николы Морского, и там почувствовал себя сразу до того плохо, что тотчас же безмолвно лёг в постель.

Государь, узнав о приезде Суворова, немедленно прислал к нему его сподвижника, князя Петра Ивановича Багратиона, проведать о здоровье и поздравить с приездом. Багратион застал старика в постели, едва дышавшего от изнурения. Часто впадал он в обморок; ему тёрли спиртом виски и давали нюхать.

Пришедши в себя, он взглянул на Багратиона, и в его больших гениальных глазах не блестел уже взгляд жизни. Долго смотрел он, как будто припоминая его, и наконец узнал.