Джованни Джентиле - Введение в философию

• Название: Введение в философию
• Автор: Джованни Джентиле
• Жанр: Философия

---

И в самом деле, эта философия примыкает к учению (рожденному из весьма различных спекулятивных мотивов) о тождестве истории и философии. И она примыкает к нему, главным образом, из-за своей антиметафизической и узко сциентистской направленности, из-за своего последовательного стремления к имманентистской концепции, отрицающей всякую реальность, которая бы не определялась и не растворялась в реальности опыта, являющегося исторической реальностью. Всё - история; и как для Парме-нида, если всё - бытие, то как бытие следует понимать и саму мысль; точно так же в такой концепции и философия есть или история в ее развитии, или ничто. Отсюда удивительное следствие, что у нас все же должна быть философия - и, более того, двойная философия: а parte ante* и a parte post**. Философия, которая, теоретически основывая категории духа, давала бы ключ, чтобы открыть в историографии все двери истории, и позволила бы ее невещественную реконструкцию: нечто вроде исторической методологии, как она и была названа. И другая философия, которая, получив результаты этой реконструкции, выводила бы из сознания реальности в ее исторической и современной определенности неизбежные следствия историзма - и запечатлевала бы итоговую истину, что "все есть история". Пролог и эпилог, которые не являются драмой самой исторической реальности и поэтому остаются вне реальности - ничто, тень, которую самосознание наводит само на себя. Тень, которая ослабляет живой свет, свойственный самой реальности, но непонятный без ин-теллектуалистической предпосылки, противопоставляющей бытие мысли и поэтому лишающей последнюю всякой ценности, обрекая ее на догматизм, который является отрицанием философии и, в силу этого, мысли.

Еще более удивительным было другое следствие. Данная философия - тьма, которой окутывается историческая реальность - затемняет так же и эту реальность, умерщвляет ее и уничтожает. И в самом деле, если пролог и эпилог суть ничто, потому что находятся вне реальности, не может не быть ничем - я хочу сказать: ничем обоснованным, критически помысленным и мыслимым - сама реальность, чье существование, если бы оно не было утверждено догматически, должно было бы выводить свои основания из методологии или регрессивным путем из доктрины историзма. А это значит, что массивная громада конструкции должна была бы опираться на просто нарисованные основы. Ничто философии не может не повлечь за собой и ничтожность истории, поскольку не история может основывать философию, а философия может быть основой истории. И если прогибается первая, прогнется и последняя.

Абсолютный нигилизм этой исторической концепции реального - являющийся нигилизмом всякой интеллектуалистической концепции - берет начало как раз из позиции, в которой находится мысль по отношению к истории, т.е. по отношению к реальности. Исходят не из мысли, чтобы вывести ее абсолютность и диалектичность. Исходят из реальности, противопоставленной или предпосланной мысли; провозглашают эту реальность абсолютной и нетрансцендируемой, констатируют ее диалектичность - и, стало быть, конструируют ее понятие в мысли как ментальной схеме ее внутренней сущности. Мысль в этой позиции не доказывает и не может доказать - что она могла бы сделать, если бы исходила из себя - абсолютность и диалектичность реального. Эти атрибуты не могут быть доказаны, потому что они взяты в качестве предпосылки, как взято в качестве предпосылки реальное, сущность которого они выражают и реализуют.

В этой догматической (потому что - реалистической) позиции история логически является предшествующей мысли - хронологическим прошлым и идеальным прошлым. Так что, несмотря на усилия, которые осуществляются, чтобы представить историю мертвых сезонов в живом и актуальном историографии и поэтому сделать из всякой истории, близкой или далекой, современную историю, остается всегда зияющая бездна между историей как фактом (свершенным фактом) и современной - и in fieri* историографией. Факт не растворяется в акте; и человек всегда чувствует, как закрывается дверь за спиной, а за этой дверью - яма, пропасть - irremeabilis unda**.

Эта неустранимая оппозиция или различие между актом и фактом, между актуальностью настоящего - такового по определению и поэтому вечного - и безвозвратного прошлого как свершившегося и исчерпавшего себя процесса, влечет за собой то, что являющееся актом не является фактом. Первый свободен, второй - необходим. Первый - ценность, второй - механизм. Если бросить взгляд на пройденный путь, который остался за спиной, факты составляют массу и фиксируются в своем неизменном бытии. Они - то, что есть; думать, что они могли бы быть иными, чем они были и чем являются, абсурдная праздность. Ни частное, ни целое предшествующей истории нельзя очертить иначе, как в форме, в которой оно застыло и находится перед мыслью, управляемое (или, скорее, предопределенное) имманентной каузальностью, которая составляет одно целое с самим ее бытием. Рациональность истории, понимаемая как предшествующая мысль, и есть рациональность природы, которую объясняют, но не судят, - рациональность, которую ясно увидел и определил Спиноза. Ни добро, ни зло; ни истина, ни заблуждение.

Та же самая механистичность, заметьте, свойственна и будущему, которое понимается по мерке прошлого - и в отношении с последним оказывается каким-то образом предсказуемым, потому что оно предопределено, т.е. определено. Достаточно подумать о неразрешимой антиномии божественной "донауки" и человеческой свободы [1]. Предсказанное или как-то помысленное будущее, помысленное как любое возможное будущее, логически является прошлым по отношению к мысли, которая представляет его себе в необходимой системе логики. И поэтому также в будущем, которое находится в одном и том же ряду с прошлым (и в силу этого - с настоящим, как средним членом между прошлым и будущим), нет места свободе - и, стало быть, ценности и материи суждения.

1 См. "Общая теория духа". Гл. XII.

Настоящее духа, являющееся, скажем так, местопребыванием свободы, - не настоящее, которое находится между прошлым и будущим на неопределенной линии времени; это - другое настоящее, которое никогда не кончается и никогда не может быть чем-то иным, чем настоящим - вневременным, вечным настоящим, являющимся самой мыслью, которая, далекая от того, чтобы следовать в своей конкретной актуальности за прошлым и предшествовать будущему, содержит в себе и объясняет прошлое, настоящее и будущее, формируя эту одновременность или соприсутствие всех моментов времени, вне которого ни один момент не был бы положен в своей относительности, и все время исчезало бы.

Итак, история этого, первого, историзма - история во времени, или временная; история, главным образом, прошлая, ставшая чуждой тому, кто ее мыслит (даже если она - его личная история). Внешняя история, на которую поэтому смотрят извне. Драма, являющаяся зрелищем, которое находится перед глазами, но не трогает душу и не вовлекает зрителя в свой круг, в свою борьбу, в свою жизнь, не превращает его из зрителя в актера и, более того, в главного героя. Это - драма, которая может иметь - очерченная так, как она есть, и замкнутая в себе - пролог и эпилог, где зритель отрывается все больше от драмы и смотрит на нее в перспективе своего света.

Историзм этой истории - безутешное созерцание пустыни или, если угодно, мира живых, которые имеют лишь обманчивую видимость жизни и, напротив, все являются статуями или роботами, в которых не теплится дыхание сознания, являющегося не инертным отражением, а энергичным и мощным самоутверждением. Это - бессознательный натурализм или материализм, который всегда говорит об истории, о духе, о свободе, но делает все, чтобы свобода (а значит - дух и история) была совершенно истреблена.

Счастье, что последний является не единственным историзмом, о котором можно говорить. И в самом деле, истинная история - не та внешняя история, кому ленивый историзм подмигивает со своего удобного кресла зрителя, который весь день трудился, а когда наступил вечер, пришел в театр и хочет предаться развлечениям. Если бы реальная история, которая интересна и которой мы всегда интересуемся, была таковой, мы не могли бы не только заинтересоваться ею (вода, прошедшая через мельницу, больше не мелет), но даже о ней говорить. И как бы мы говорили или мыслили о чем-то, что не вызывало бы в нас никакого интереса? Напротив, единственная история, о которой говорят, та, которую каким-то образом познают; т.е. она в нашей мысли, часть ее и одно целое с ней в ее развитии. Хотя и отнесенная нами к той или иной части времени - но в системе времени, которое само и есть форма мысли. Следовательно, такая история предполагает - во что бы воображение ни заставляло нас верить (подменяя наше Я его воображением) - мысль, т.е. Я. И она познается, как все познается в мысли, поскольку осуществляется в том процессе самоформирования, которое есть Я. Здесь verum fac-tum*, свершенный во времени тем, кто действует вне времени; в истории, которая a parte objecti** является временной, но a parte subjecti*** вечной, в живом процессе своего порождения, который является познанием как действие и наоборот. Только здесь становится понятной диалектика, являющаяся не невыносимым противоречием и небрежным смешением "да" и "нет", но тем тождеством противоположностей, бытия и небытия, которое есть мышление или созревание какой-то определенной формы духовной жизни.