Наталья Резанова - Удар милосердия

• Название: Удар милосердия
• Автор: Наталья Резанова
• Жанр: Фэнтези

Вокруг столицы империи одно за другим происходят необъяснимые жестокие убийства, и слухи все громче связывают их с именем наследника престола. Лишь немногим удается увидеть за преступлениями связь черной магии и грядущего государственного перворота. Наделенный тайными знаниями аристократ, шпионка, воин и бродячий лекарь – кому из них предстоит узнать тайну, сохранить династию и нанести смертельный удар милосердия?..

---

Наталья Резанова Удар милосердия

Актерам и всем тем, которые передают себя

в собственность другого, служит в качестве

возмещения тень человека.

«Саксонское зерцало», ХIII в

Часть первая ВОТ ИДЕТ СНОВИДЕЦ

1.Окрестности Тримейна. Старый Дворец. Охотничий дом

К северу от Тримейна, на берегу лесной речки, далее исчезающей в волнах широкого Трима, стояла водяная мельница. Стояла она там давно, хотя нельзя сказать, что спокон веку, и нынешний священник в ближайшей деревне уже не думал проклинать дьявольское сооружение. Крестьяне же, по старой памяти мельницу и мельника боялись. Мыслимое ли дело, чтоб вода просто так, сама по себе, вращала колесо? Ясно, что мельник договорился с водяным дедом, или с кем похуже, и за то приносит плату, а какая это плата – понимай каждый , как сумеет. И без большой необходимости они к мельнице не приближались, Надо сказать, что необходимость такая у них случалась не часто. Земли эти принадлежали императорскому дому, равно как крестьяне и мельница. Но сидел на мельнице свободный арендатор, и молол он господское зерно, за чем следил императорский управляющий. По его приказу барщинники возили на мельницу зерно и доставляли в амбары имения мешки с мукой. Для себя же мололи они, как всегда было заведено – дома, на ручных жерновах, ибо расплачиваться за работу им было нечем. То, что крестьяне были крепостными, а мельник – свободным, также доверия к нему не укрепляло. В работники на мельницу местные не шли, хотя это сулило верный кусок хлеба. Арендатору помогали сыновья или зятья, если таковые имелись, а если очередной мельник был одинок, приходилось ему нанимать работников со стороны, что было в глазах местных жителей едва ли не хуже, чем водиться с нечистой силой, Никто из них ни разу не был в городе, при том, что до него полдня пешего ходу; не пересекали реку Трим, а о том, чтобы дойти до моря, и речи нет. Кто так делает – люди пропащие, погибшие души. Добрые люди сидят там, где жили их отцы и деды, а шляются только разбойники, прокаженные, да те, кого лучше к ночи не поминать. Конечно, мимо них проносились на кровных конях, в сопровождении борзых, высокородные охотники, двигались, взметая пыль, мрачные латники, брели пилигримы в широкополых шляпах и выцветших плащах, украшенных раковинами. Но это были не настоящие люди, а тени, не имевшие никакого отношения к их жизни – бедной, тяжкой, голодной, однако единственно знакомой. Тень мелькнет и исчезнет, и о ней забудут, и лишь, возможно, вельможные всадники возвращались в сны в облике Дикой Охоты, длинные разрезные рукава, яркие плащи и попоны становились демонскими крыльями, а заостренные морды борзых, их горящие глаза и вываленные языки принадлежали бесам. Но и демоны, и благородные рыцари с дамами равно принадлежали иному миру. Мельник – другое дело. Он жил здесь, хоть и знался с чужими. Он знал заветные слова, которыми отгоняют вражью силу, и у него можно было получить клок медвежьей шерсти от сглаза, и лягушачий череп для приворота. Есть для таких дел в деревнях знахарки, но они все больше шепчут, травами пользуют, и редко кто их боится. Да и ходят к шептуньям больше женщины. А мельник ни от чего не лечит, он себя уважает. И какая женщина сунется на мельницу ночью?

Мужчина, который направлялся к мельнице, тоже ночью направиться не рискнул. Уж больно страшно. А днем пойдешь – если увидят, зашпыняют. Поэтому он выбрался из дома на рассвете. О том, что мельнику тоже нужно спать, он не думал. И какой сон в этом дьявольском месте! Сырой туман пробивался сквозь накинутую на плечи овчину, под ногами хлюпало. Должно пройти несколько часов прежде, чем ночной воздух прогреется. Весна, не лето.

Весна и была причиной того, что добрый поселянин в неурочный час выбрался из теплой постели. Кровь в это время играет не только у важных господ, и не у одних неженатых-незамужних. И крестьянин заподозрил, что жена наставляет ему рога. Не то, чтоб он ее застукал, но что-то вид у нее шибко довольный, Как ни бил он ее, подлая не сознавалась. А подозрения не утихали. Знающие же люди говорят – если добыть лягушачий язык и приложить к сердцу спящей женщины – все выболтает. А где лягушек искать, как не у мельницы? И лучше самому этих тварей не трогать. Пусть мельник согрешит.

Но правду ли говорили насчет лягушачьих языков, осталось в этой деревне навсегда невыясненным, Поспешая успеть до того, как солнце выползет из-за верхушек деревьев – словно оно могло увидеть его за постыдным занятием, сельский житель свернул за поворот, – туда, где тропинка на мельницу пересекалась с дорогой в имение, и застыл.

Что-то лежало на дороге, на самом ее перекрестке, белеясь на темной земле.

Не что-то.

Кто-то.

Из-за того, что у нее было с горлом и лицом, прохожему показалось, что перед ним – какое-то чудовище, кикимора, перевертень, очертаниями напоминающий женщину. На самом деле это и была женщина, точнее, молодая девушка, в льняном платье с цветной вышивкой по рукавам и подолу, стеклянных браслетах и башмаках, обшитых бусинами. Вся эта деревенская роскошь в туманном свете утра гляделась особенно жалко. Наверное, были на ней и бусы. Но бусы вместе с горлом разорвал мощный удар, пробивший плоть и сломавший шею. Голова девушки запрокинулась назад, открывая рану, а на лице ее неровными потеками застывала кровь, превращая его в жуткую маску, и кровь пропитала распущенные светлые волосы и землю под ними.

В окрестных лесах водились волки и кабаны – господская отрада и развлечение. Крестьянам охотиться запрещалось под страхом смерти. Но те, и не охотясь знали, что хищный зверь – если это просто зверь – без причины на человека не нападет. Да и время сейчас не зимнее, когда оголодавшие волки выходят на дорогу.

На это у прохожего соображения хватило. А дальше все – как смыло. Может, сохрани он какую-то власть над собой, то потихоньку убрался домой, юркнул под теплый бок к жене, хотя бы и неверной, и никому не сказал о страшной находке, ибо это вызвало бы неминуемые расспросы – что он делал на тропинке ни свет, ни заря? Зачем ходил на мельницу? Но он собой не владел. И с воем бросился прочь, зовя на помощь всех святых, соседей, священника и жену.

Когда рассвело, на перекрестке толпилась едва ли не вся деревня. Переминаясь с ноги на ногу, хлюпая носами, ругаясь, охая и молясь. Никто не решался дотронуться до умершей, или прикрыть ей лицо. Потому что боялись. Смерть ходила около них часто, не щадя ни младенцев, ни тех, кто полон сил, принимая обличье голода, гнилой горячки, моровых поветрий. Ежегодно кто-то тонул в реке, мог заблудиться в лесу и замерзнуть, или на дороге подвернуться под копыта коня разгоряченного охотника. так что смерть не внушала особенного страха, она была привычна. Но не такая, не эта смерть. И уже нашлись те, кто шептал, что неспроста это случилось – ночью, на самом перекрестке дорог…

Крестьянин, нашедший тело, знал, что у мельника есть дочь, но никогда прежде ее не видел. Среди собравшихся кое – кто ее встречал, но не узнал в покойнице с измазанным кровью лицом веселую, лукавую девушку… И лишь, когда мельник пробился сквозь толпу и с плачем рухнул на колени рядом с трупом, они поняли, кто лежит на земле. И впервые заметили, что мельник – невысокий, лысый, сутулый человек с морщинистым вострым лицом. Никакой не колдун, не лиходей, заключивший договор с нечистой силой, способный застращать любого, кто сунется к нему на мельницу. Но то, что он выкрикивал, давясь слезами и проклятиями, было похуже богохульства и колдовских заклинаний.

* * *

– И… с тех пор этого не было?

– Да. Потому что с тех пор я не покидал города. В городе этого никогда не случалось, не знаю почему.

– Она была третьей?

– Я понимаю, почему ты спрашиваешь. Сейчас говорят – семь, десять, дюжина… Да хоть тысяча, Господи помилуй! Я не знаю, сколько девиц убили в Тримейне, и вокруг него, но тех, кто были со мной – три.

Старик спрашивал, молодой человек отвечал. Но это не был допрос. Ибо молодой сам пришел к старику, и в голосе вопрошавшего страха и неуверенности было больше, чем у того, кто отвечал. Хотя отвечавший, вероятно, ожидал иного.

– Когда это случилось в первый раз?

– В октябре. После большого турнира. Ее отец был купцом, который что-то поставлял во дворец… Он поднял крик, но канцлер заплатил ему и велел уехать. Во второй раз – после рождества – когда травили волков. Она была дочерью егеря. И – вот – третий.

– Октябрь, декабрь, май… Случайно ли, сын мой?

– Я не думал об этом! Зато другие подумали. Несчастные, невинные девушки были жертвами для дьявольских шабашей! И то, что их всегда находили на перекрестках…где является нечистая сила…Ты сам-то веришь в эту ересь – про перекрестки? А уж насчет их невинности…

– Сын мой, не говори того, о чем после пожалеешь. Эти несчастные умерли, и умерли потому, что стали жертвами твоей похоти!