Юхан Смуул - Мурка-моряк

• Название: Мурка-моряк
• Автор: Юхан Смуул
• Издательство: Государственное Издательство Детской Литературы
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1961

Эстонский писатель лауреат Ленинской премии Юхан Юрьевич Смуул не только в своей детской повести «Мурка-моряк», но и в таких книгах, как «Письма из деревни Сыгедате», «Удивительные приключения мухумцев» и «Ледовая книга», написанных им для взрослых, рассказывает читателям о море, о рыбаках и моряках, о своих земляках — жителях маленького эстонского острова Муху. Да и не удивительно, что он больше всего любит писать именно об этом. Муху — это его родной остров, на котором он родился в 1922 году. Там же он с малых лет стал рыбачить и мечтал о поступлении в мореходную школу. Но жизнь сложилась иначе. Юхан Смуул стал писателем. Он пишет стихи, поэмы, пьесы, повести и рассказы. В них он рассказывает о своих ровесниках, которые прошли такую же суровую школу жизни, как и сам писатель: сызмала батрачили на кулаков в буржуазной Эстонии, во время войны с оружием в руках защищали нашу страну, а после войны вернулись полноправными хозяевами в родной эстонский край.

Но, став известным писателем, Юхан Смуул не забыл своей прежней профессии рыбака, не утратил любви к морю. Он, как и в детстве, мечтал о дальних плаваниях. Осуществить свою мечту Юхану Смуулу было не так-то легко, ведь у него много не только творческой, но и общественной и государственной работы. Тем не менее, за последние пять лет ему удалось побывать в трех больших плаваниях: в Северной Атлантике, в Антарктике, в Японском море, на острове Шпицберген.

После плавания в Северную Атлантику Юхан Смуул написал для детей эту маленькую повесть — «Мурка-моряк». В ней ничего не выдумано. Всё, что описывает автор, он видел сам. Не выдуман и пёс Мурка. Этот пёс в самом деле плавал в Северную Атлантику, где и стал бывалым моряком. И с ним случилось всё то, о чём рассказывается в книге.

В дальнем плавании и морякам и пассажирам приходится нелегко. Но при всех трудностях эти плавания бывают очень увлекательными. Вот почему Юхан Смуул так любит их, и вот почему он рассказывает о них в своих книгах.

---

Потому-то именно здесь моряков ещё с незапамятных времён и «крестят» в солёной воде. Судя по рассказам старых моряков, когда-то это крещение было очень суровым, даже свирепым обрядом. Рассказывают, что в старину моряков пропускали на канате под килем и при этом некоторые из них тонули. Ещё в конце прошлого века и начале нынешнего людей привязывали к тросу, трижды окунали их в море, а потом некоторое время волочили за кораблём по воде.

Обряд «крещения» существует и поныне. По-прежнему в Зунде появляется на палубе Нептун с бородой из пакли, с трезубцем, с деревянной бритвой и с толстенной книгой уставов. Его сопровождают два адъютанта. И, хотя морской бог смягчил свои законы и теперь моряка, впервые проплывающего через Зунд, больше не окунают в море, всё же Нептун по-прежнему произносит свои мудрёные и замысловатые поучения, перед «бритьём» намыливает новичка дегтярной водой, а потом происходит купание в ушате с холодной морской водой. Затем празднуются «крестины».

Мне для начала прочли длинную проповедь, затем посадили на доску, положенную поперёк ушата, и побрили деревянной бритвой длиной в полметра. Пока адъютант Нептуна скоблил мне левую щёку, из-под меня выбили доску. Я совсем этого не ожидал и потому, упав в ушат, наглотался солёной воды. Не успел я откашляться, как Нептун с адъютантом уже исчезли.

Почему-то после «крестин» состояние духа у меня было удивительно приятным и бодрым. Таким оно и оставалось всё время, пока в Северном море мы не попали в шторм.

Датские проливы замечательны! То и дело слева и справа возникают из моря силуэты кораблей. Они приближаются к нам и всё увеличиваются, подходят вплотную и проплывают мимо. Какие только суда и флаги тут не увидишь: и датские, и шведские, и английские, и норвежские, и польские, и финские, и португальские, и немецкие. Всех и не перечтёшь.

Каждый нетерпеливо ждёт своей очереди на бинокль. Проплывают пассажирские суда — светлосерые или белые, лёгкие и быстрые, с рядами иллюминаторов, доходящими почти до самой воды. На палубах кипит жизнь: там танцуют, машут нам руками и кричат. Доносится незнакомая музыка: бим-бом, трам-тарарам! Проплывают серые торговые пароходы, английские и норвежские, со множеством надстроек, грузовых люков и командным мостиком посреди палубы. Это настоящие гиганты. И тут начинаешь понимать, как в самом деле мал наш «СРТ». И перед глазами возникают призраки атлантических штормов.

Но вот перед нами появилось трёхсотлетнее прошлое флота: века открытий, безумно смелых плаваний, века великих путешественников и великих искателей, трагических кораблекрушений, навсегда оставшихся тайной — века, бывшие, к сожалению, и веками работорговли да кулачных расправ.

К нам всё ближе и ближе подходил великолепный парусник, большой и белый. Он плыл на всех парусах к был похож на лебедя. В наши дни, когда больше ни в одном торговом флоте не осталось никаких парусников, они особенно поражают своей редкой, неповторимой красотой. Это оказался учебный корабль польской мореходной школы, на котором будущие офицеры флота изучали на практике вождение парусных судов. Курсанты взбирались на реи, словно белки. От их ловкости и бесстрашия захватывало дух. Я долго смотрел вслед паруснику и думал: вот бы когда-нибудь проплыть хоть несколько миль на этом судне наших отцов и прадедов, на этой красе морей!

Всё время ясно виден южный берег Швеции. Порт Треллеборг остался позади, а впереди начали вырисовываться, словно возникающие из воды, бесчисленные портовые краны с длинными журавлиными шеями. Мы подплывали к Мальмё.

Всё это было так интересно, что я совсем забыл о Мурке. Он раза два повертелся у моих ног, потом его лай донёсся откуда-то издалека, затем он решил проверить, прочны ли брезентовые брюки у одного матроса, но, пока мы проходили Зунд, всем было не до собаки. Даже мастер лова не обращал на него внимания. И в отместку Мурка схватил трубку мастера лова, которую тот ненадолго положил на люк. Гордо задрав хвост, Мурка, петляя, удирал по палубе от мастера. Но не успел тот настичь воришку, как Мурка чихнул, выронил трубку и, сконфуженный, улизнул на корму. Пока что ни один судовой пёс, ни до Мурки, ни после него, не смог научиться курить. Это ещё раз доказывает, насколько умны собаки!

После истории с трубкой Мурка надолго куда-то исчез. Наверное, сидел и чихал в кают-компании. А я стоял на носу и глядел на проходящие корабли, на далёкий Мальмё, на прибрежные дома с красными крышами. Но наконец долгое отсутствие Мурки меня встревожило. Я ведь его знал: поди догадайся, какое новое озорство взбрело в его собачью голову.

И в самом деле, Мурка успел кое-что натворить за это время. Прежде всего он отправился искать капитана. Не найдя своего друга в каюте, он принялся брать штурмом крутой трап, ведущий на командный мостик. Несколько раз он падал, но не скулил. Смелость города берёт! Раз от разу он забирался всё выше, пока не научился цепляться за прутья и не добрался до двери штурманской рубки. Лишь через неё можно было попасть на мостик.

Уж тут-то он устроил концерт. Собаки, они умеют разжалобить человека! И штурман дал Мурке пройти сквозь рубку на мостик. Пёс улёгся у ног капитана и принялся устало и довольно отдуваться. Придя в себя, Мурка начал изучать мостик. Дверь, ведущая из штурманской рубки на мостик, осталась открытой. Следовало заглянуть в неё и посмотреть, не найдётся ли чего-нибудь погрызть в рубке.

Поднявшись на мостик, я не увидел Мурки.

— Где собака?

— Только что была тут.

— Тут? — переспросил я, предчувствуя недоброе.

В этот момент из штурманской рубки донёсся шорох и послышалось, как собачьи лапы ступают по линолеуму. А затем во всём своём великолепии появился сам Мурка, этот шкода, этот король дворняг. В зубах он держал крупномасштабную карту Зунда. Сразу бросилась в глаза красная линия нашего курса, проходившая мимо береговых и плавучих маяков, мимо Мальмё, между Хельсингборгом и Хельсингёром.

Я побледнел.

— Дай сюда! — хрипло сказал я.

Мурка радостно вильнул хвостом.

— Дай, дьявол хвостатый! — гаркнул я нечеловеческим голосом.

Мурка выронил карту. Я отнёс её на место и, вернувшись, плотно закрыл дверь рубки.

С минуту все на мостике молчали. Потом свободный рулевой взял Мурку на руки и снёс его вниз. Едва матрос поднялся наверх, как Мурка снова взял штурмом трап и поднял вой у двери штурманской рубки.

Но я не дал себя разжалобить, а сказал:

— Скули себе на здоровье!

— Пёс не виноват, — сказал капитан. — Просто надо держать дверь рубки закрытой, и всё.

— А всё-таки здорово он, леший, лазает! — с уважением сказал свободный рулевой.

— Только не своим курсом! — сердито возразил штурман. — Собачье дело — за кошками да зайцами гоняться, а не карты таскать!

Мурка частенько с невероятным упорством продолжал взбираться по трапу и атаковать дверь штурманской рубки. Но, сколько он ни выл, на мостик его больше не пускали. У собаки, конечно, тоже есть свой курс, но чтоб она ещё проверяла его по карте — это уж чересчур! Лишь в Норвежском море Мурку снова пустили на мостик. Но к тому времени он уже стал побаиваться закрытой двери штурманской рубки и старался проскользнуть мимо неё как можно скорее.

Вот попадём в Северном море в ад…

Каттегат мы прошли в хорошую погоду. И даже после того, как мы миновали мыс Скагген, за которым начинается более широкий пролив Скагеррак, Нептун оставался всё столь же милостивым. Лишь слабая волна слегка морщинила тёмно-синюю гладь Скагеррака. Датский берег уже исчез, береговые скалы Южной Норвегии ещё не показались, и вокруг была лишь вода, вода, вода… Нас даже охватило обманчивое ощущение, что разговоры о сильном волнении, о штормах, о морской болезни ведутся лишь для того, чтобы запугивать ребятишек.

В Скагерраке корабли встречались гораздо реже, чем в Зунде. Однообразие водной равнины постепенно заглушало в душе то праздничное чувство, которое охватило всех в первые дни плавания. Мы уже отчётливо сознавали, что нас ждёт будничная и монотонная трудовая жизнь моряков. У рыбаков, отправляющихся на дальний лов, нелёгкий хлеб.

Проходил час за часом, миля за милей. По правому борту нас сопровождали скалистые берега Южной Норвегии.

Был вечер. Уже стемнело. Море едва поблёскивало. Где-то впереди мелькали сигнальные огни встречных судов, на берегу мигали маяки.

После полуночи мы легли спать: капитан на свою койку, я на диван. А Мурке почему-то разонравилось спать у двери каюты на рогожке. Попытавшись всякими хитростями сперва занять капитанское место, потом моё, он, рыча, взобрался на кресло у письменного стола и свернулся клубком. Видно, он почувствовал себя спокойно между ручек кресла и потому вскоре тихо захрапел. А нам не спалось.