Сергей Мстиславский - Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

• Название: Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках
• Автор: Сергей Мстиславский
• Жанр: Русская классическая проза

Мстиславский(Масловский) Сергей Дмитриевич.

Книга поистине редкая — российская армия предреволюционной и революционной поры, то есть первых двух десятилетий уходящего века, представлена с юмором, подчас сатирически, но и с огромной болью о разрушенном и ушедшем. […] В рассказах С. Мстиславского о предвоенной жизни офицеров русской армии чувствуется атмосфера духовной деградации, которая окутывает любую армию в мирное время: ведь армию готовят для войны, и мир на нее, как правило, действует расслабляюще. Вполне понятно, что на фронте офицеры, будучи традиционно отгорожены от солдатской массы, продолжают пьянствовать, картежничать и даже мародерствовать (особенно высшее офицерство). […] Сравнивая давно прошедшие времена с днем сегодняшним, с удивлением обнаруживаем, как много похожего в обстоятельствах и тенденциях в жизни теперешней армии. Потеря престижа, ясной цели развития, необеспеченность и заброшенность армии могут привести к катастрофе. Каждый военный, да и просто гражданин, должен сделать для себя выводы и искать пути преодоления надвигающегося краха.

---

— Видал? Прямо лорд-мэр. Про такого не скажешь — «мошна», хоть он и денежный мешок. Приходится говорить культурно: "чековая книжка". Европеизировался: на четырех языках говорит, пробор — хоть дипломату впору. И ты заметил… с Тамарой? Достойно держится: знает свое место.

— И папиросы у него неплохие, — благодушно сказал Бибиков, не сводя глаз с вертлявого казачка около Тамары. — «Орел» его фабрики пробовал? Совсем хорошая марка: сам государь курит… Так тот — с керосином, ты говоришь? Черт знает что! Он — как? Прикомандирован к конвою?

Бистром кивнул:

— Да. Живописен что? Сразу видно: "баранье дворянство". Говорят, он себе герб сочинил и тигра в него вмазал, но департамент герольдии, само собой разумеется, не утвердил. Он бы еще — орла! И фамилия у него дурацкая: Топа Чермоев.

Фамилия была произнесена слишком громко. Чермоев услышал и обернулся.

Это был тот самый Чермоев, нефтяник, барановод и помещик, у которого через несколько лет — революция ликвидировала и нефть, и баранов, и земли, выметя его в эмиграцию с остатками смехотворного "Временного горского правительства", во главу которого белогвардейская свистопляска взбросила его малосмысленную голову.

Тот самый Чермоев, которого в 1931 году известный писатель Алексей Толстой представил своим читателям как хитрого и гордого татарина Тапу, главу рода — "с истуканьим лицом", рьяного мусульманина, совершающего ритуальный обряд даже в Париже, после завтрака.

Это был тот самый Чермоев, но подлинный, то есть не татарин, не Тапа, не истукан, не хитрый, не гордый, не глава рода, не рьяный мусульманин, а офицер-чеченец, игравший старательно под гвардейца, кутила и мот, снискавший себе известность способностью, стоя на краю стола, на одних каблуках, носки на весу, выпить духом бутылку шампанского прямо из горлышка.

Он хмуро оглядел подходивших гвардейцев. В каждом, взглянувшем на Тамару, ему уже чудился соперник, а Бибикову княжна (так показалось Чермоеву) кивала навстречу особенно ласково и призывно. И пока Бистром и Бибиков целовали, здороваясь, руку Тамары, Чермоев смотрел на ее упругие, смуглые, манящие плечи и думал, растерянно и злобно, что ее сейчас — каждая минута на счету — могут вырвать из-под рук при малейшей оплошности, а этот ишак управляющий, как назло, задержал высылку денег. И перевод в конвой задержался: приходится мотаться в армейском бешметишке. В таких условиях чем ее взять?..

Прозвонил серебряный колокольчик. Чермоев поспешно подал Эристовой руку.

— Уже начинают? — досадливо сказал Бибиков. — Вы будете слушать?

Тамара качнула укоризненно головой:

— Обязательно, что вы! Наташа говорит, что писатель этот — очень талантливый и обязательно будет большой знаменитостью.

— Будет!.. — протянул Бибиков. — Я тоже буду когда-нибудь генералом, однако, сознайтесь, вы же трактуете меня как поручика. С какой же стати — к писаке…

— Шш! Если бы Наташа вас слышала!

Тамара прикрыла поручику рот веером. Бистром веер узнал: это не Тамарин, а топоринский веер, заемный. Стало быть, Тамара еще не устроилась, еще не сделала выбора — шанс для Бибикова, надо ему сказать.

Звонок прозвонил второй раз.

— На места! — Эристова улыбнулась Бибикову многозначительно. — Я велела вам — и monsieur Бистрому — задержать стулья как раз сзади меня… Довольны?

* * *

Тамара с ее эскортом вошла в тот самый момент, когда Топорина — за столиком в конце переполненного зала — прозвонила в третий раз в колокольчик. Рядом с ней стоял высокий молодой человек с листками в руке.

— Это и есть автор? — прошептала Тамара. — Он и в самом деле совсем молодой. И какой… странный! Я думала, писатели всегда длинноволосые и… неопрятные. Вы его знаете?

Бистром прищурился, припоминая.

— Где-то я его видел, определенно. Но где? Здесь он никогда не бывал, поручусь, а больше я нигде не мог видеть писателей. Топорина подняла руку:

— Mesdames et messieurs! Мы начинаем. Андрей Николаевич был так любезен, что согласился прочесть новый свой рассказ, написанный во время последней его поездки в Сибирь.

— В Туркестан, — поправил автор и повел глазами по залу, осматривая слушателей.

— Сибирь, Туркестан — это ж одно и то же! — засмеялась Топорина. Итак, Андрей Николаевич, просим. Да, я забыла еще сказать: рассказ будет военный — насколько я знаю, речь идет там о наших туркестанских орлах, короткий и смешной.

Заявление было встречено шелестом одобрения: короткий и смешной — это как раз то, что надо для литературного вечера comme il faut.

Автор еще раз оглядел зал (Тамаре показалось: он именно на нее посмотрел), поправил отложной, туго накрахмаленный воротничок и сказал:

— Заглавие рассказа: "Тигр идет".

Кто-то с Бистромом рядом спросил шепотом соседа:

— Тигр? А Топорина говорила — орлы.

Сосед успокоил:

— И то и другое — животные. Об орлах, очевидно, тоже будет. Кругом зашикали: автор начал читать.

Тигр идет

В экспедиции нашей, направлявшейся в верховья Зеравшана, к ледникам, было пятеро: кроме меня художники Алчевский и Басов, студент-юрист Петербургского университета Фетисов, командированный для ознакомления с обычным правом туземцев, и антрополог Георгий Марков, в общежитии называвшийся попросту Жорж.

Выезд из Самарканда назначен был на 16 мая, в среду, 5 часов утра. Но выехать в этот день не удалось. Во вторник, под вечер, в наш номер, где мы уже закручивали последние куржумы, явились два офицера. Они были в свежих кителях, при оружии и даже в белых перчатках. Не без некоторой торжественности передали они нам приглашение на стакан чаю к командиру N-ского линейного стрелкового батальона: батальон этот — здешняя, так сказать, гвардия.

Мы переглянулись невольно: какое, в сущности, дело до нас батальонному командиру?

Но старший из прибывших, адъютант, немедля рассеял наше недоумение.

— Вы понимаете, — он закинул руку за аксельбант свободным и чуть игривым движением и пристукнул шпорой на лакированном сапоге, — мы, туркестанцы, экскюзе, немного верблюды, конечно. Но отпустить столичных гостей в далекое странствование по здешним гиблым местам без некоторых, так сказать, местных проводов было бы совершенно неколлективно. Тем более что, — неожиданно закончил он приятнейшим баритоном, засвидетельствовав знакомство с оперой «Кармен», Тореадор — солдату друг и брат.

При такой постановке вопроса нам, «тореадорам», ничего не оставалось, как надеть чистые воротнички и отправиться в назначенный час по указанному адресу.

Батальонный — лысый, грузный, с обвисшими седыми усами полковник встретил нас с радушием чрезвычайным. Вокруг стола с чаем, вареньем и фруктами — без всяких признаков спиртного — сидели человек десять офицеров, от морщинистого капитана до совсем безусого розово-коричневого подпоручика. Все начисто выбритые, парадные. Дело принимало скверный оборот: что может быть хуже провинциального раута?

Разговор, едва завязавшись, сразу перешел на охотничьи темы.

— Вот он, — похвастался батальонный достопримечательным офицером, шестерых уже тигров убил. Ей-богу, с места не встать.

"Достопримечательный" — щетинистый штабс-капитан — учтиво и поспешно вынул изо рта посланный было туда ломоть хлеба с медом.

— Так точно, — подтвердил он густым басом. — Но ничего особенного. У меня, знаете, штуцер английской работы. Черту лопатку пробьет, будь я четырежды сукин сын. Из такого ружья убить не штука. А вот был у нас при команде сартюга — из туземцев здешних, ну, совершеннейшее, по-дамски говоря, дерьмо. Так он из паршивенького, изволите ли видеть, мултучка кремневое ружьишко, только ишаку под хвост совать, вся от него возможная поэзия, — девятнадцать тигров убил. Как мух! Свидетель — Николай Чудотворец. Палил бы и сейчас, но погиб безвременно от культуры.

— От культуры? — насторожился Жорж. — Что вы под этим разумеете, капитан?

— От культуры, — уверенно повторил капитан под одобрительные кивки товарищей. — Обыкновенной, и даже сверх того: высочайше, так сказать, утвержденного образца. Дело в том, изволите видеть, что в ознаменование его деятельности (исключительный, прямо надо сказать, был охотник: водил нашу команду охотничью — я ей командир — и по кабанам и по тиграм; обложит зверя — прямо-таки на блюде подает, такая стерва!) подарил ему батальон по случаю девятнадцатого тигра винтовку на замен его мултука. Доволен был Ахметка сказом не сказать! "Сколько, — говорит, — тигров бил, всегда хотел промеж глаз стрелить: боялся — пуля не возьмет. Теперь возьмет: казенная!" И что бы вы думали? Недели не прошло — обложил тигра. Пошли. Идем. Я ему говорю: "Ну, твой на сей раз выстрел, Ахметка: винтовку обновить". Смеется: "Мой выстрел. Своего бога молил, твоего бога молил, смотри, что будет". Он, сказать надо, и по религиозной части дошлый был, рассобачий сын. С отцом Георгием, священником нашим, прямо сказать, друзья. Батя и то смеялся: "По тигровому делу нельзя иначе. По божественному разряду требуется перестраховка". Подняли тигра. Ну, зверь! Давний, надо думать, людоед. Шкура вся как есть облезлая — смотреть не на что. У людоедов, знаете, шерсть облезает вся: на ковер ее — никоим способом. Такие тигры от охотника, извините, не бегают. Сразу же хвост по камышу, прицел к прыжку. Ну да и Ахметка без прозева: ка-ак резнет его из берданки, накоротке… пятнадцати шагов не было: свалился тигр, как подкошенный. Рад Ахметка, кричит: "Видал, ваше родия, как я ему голову дырил!" А в тот миг тигр-то наш как перевалится на брюхо — раз! Не успели мы и затворами щелкнуть — смял Ахметку. Грешен и я: метнулся спервоначалу в сторону: показалось — на меня. А тут счет, прямо сказать, на секунды.