Олег Юлис - Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги

• Название: Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги
• Автор: Олег Юлис
• Издательство: Информационно-издательский центр МНИИПУ
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1996

Зачем придумана эта книга? Видимо, не для того, чтобы читатель полюбил сильнее собранных здесь знаменитостей. И уже конечно не затем, чтобы после чтения хотелось повторить за Чеховым: «Скучно вы живете, господа!» Зачем они вообще — эти или всякие другие интервью? Не рождаются ли они желанием перелить из пустого в порожнее?

И все же, сравним эту книгу с несбывшимся сном, в котором некая правда выступает вперед и с детской уверенностью, что ее услышат, негромко говорит нечто умное и ясное и тебе, и всем, и каждому Я. Только шумно вокруг, а голос негромкий, вот так никогда и не узнаешь, в чем, собственно, дело и чем оно кончилось… Даже начало книги (венчающее несуществующее дело) — странное. Сей парад должен был возглавить Фазиль Искандер. Но в какой-то гиблой деревне от столкновения с непросыхающим тридцать лет Виталием Никитовичем…

Дело в том, что добрая невменяемость нашего пьяницы соперничает с отрешенностью Искандера (и даже по очкам ее побеждает). К тому же нам почудилось, что Виталий Никитович единственный среди персонажей книги, кто инстинктивно и всем проспиртованным сердцем следует совету знаменитого священника: «Когда считаешь себя вправе осудить какое-нибудь возмутительное явление или чей-то поступок — проверь, нет ли в тебе личной злобы, раздражения, ревности, зависти, враждебности к людям, желания унизить, осмеять: почти всегда найдешь, что есть».

Так или иначе, но нам кажется, что чем абсурднее назначение этого сборника, тем скорее он «коснется позвоночника» читателя, тоскующего об осмысленности человеческого существования. И нам остается произнести: «Верую, ибо абсурдно».

Книга иллюстрирована художниками И.Салатовым, А.Назаретяном.

---

— Да, конечно.

— Скажите, а Вас приучили к мысля, что Вы гениальный поэт?

— Нет. Сам поэт слеп к своим произведениям. Потом выясняется его место. Вторым критерием поэта является публика, хотя это тоже необъективный критерий.

— Представьте такую ситуацию. Полный стадион в Тель-Авиве, тысячи людей, заплативших за очень дорогие билеты на футбольный матч в чемпионате мира в Израиле. В последнюю минуту объявляют, что матч задерживается. А Вы — уже нобелевский лауреат. Сколько нужно было бы заплатить этим людям, чтобы не было возмущения, давки, а публика тихо сидела и слушала Ваши стихи, двухчасовое выступление?

— Смотря какая публика. Ну, долларов двести. Хотя за эти деньги они могут хоть пять часов сидеть, но слушать-то не будут. Будут газеты читать.

— С какого стихотворения Вы начнете, чтобы зрителей загипнотизировать?

— Если бы я получил Нобелевскую премию, зрители бы слушали, независимо от того, что я читал бы. И выбрать мне трудно… Я ведь пишу не для читателей, а для учреждений — для гуманитарных факультетов университетов.

— Я открыл вашу книжку на какой-то странице и предположил, что вся книга сделана из могучего, фантастического воображения. Гомер, Бродский, по сравнению с Вами, лилипуты…

— Но я преклоняюсь перед Бродским…

— Итак, Вас выталкивают на трибуну, Вы должны читать. Чем Вы начнете выступление?

— Одно стихотворение есть, которое нравится публике. Оно переложено на музыку, много раз публиковалось. Оно не так уж и сложно, аудиторно. Стихотворение называется «Художник». «Знает ли птица, что птица она? // Знает ли ветер, что ветром летает? // Птица не знает, и ветер не знает, // Вечно свободный свободы не чает. // Птице в темнице вспышка дали видна. // Быть я любимым хотел, // Но стихи вместо меня от любви клокотали. // Жизни не зная, слово терзали, // Между решетками строк трепетали, // Всплески полосками нежность плели, // Нежных тропинками снежной зари, // Страшно и чудно звенели слова, // Словно земля будто в колокол билась, // Ввысь уносилась, мечтой становилась, // Над океаном вселенной склонилась, // Как над казненными храм Покрова… // Все из меня в бесконечность ушло, // Ночь в сонной луже мерцает совою, // Бездна мне воет дорогой пустою».

— Ваши стихи кажутся Вам такими же прекрасными, умиляют Вас, как природа?

— Я горожанин и природа меня не умиляет никогда. Попав в первый раз в Израиль, я, вместо того, чтобы смотреть на расхваленное сотни раз Мертвое море, смотрел на алюминиевые коробки недоскребов! Ноосфера, то, что создано человеком, мне интереснее. Архитектура, живопись. Я любил когда-то побродить по подмосковным лесам, на грани смен сезонов.

— Пятое время года есть?

— Пограничное, то есть? Конечно есть.

— Когда оно рельефнее?

— Между летом и осенью.

— Но в другое время суток Вы выберете что-то другое, не так ли?

— Про пятое время не знаю, но больше всего люблю лето. Приехав сюда, я удивлялся, как может расцветать поэзия в условиях моносезона.

— Что-нибудь Вас мучает в мировом порядке, устройстве жизни сильнее, чем Ваш внешний облик?

— Странный вопрос. Очень странный. Когда у меня не было поэтического языка, мне мешала моя внешность. В детстве я много думал об этом, слишком долго лежал в больнице — 7 лет в гипсовой постели, выйдя из больницы, ходил в гипсовом корсете. Все кончилось с того момента, когда интересы литературы начали вытеснять все остальное. К сожалению, я не научился играть ни на каком инструменте, хотя обожаю музыку.

— Не является ли ключом или источником Вашей поэзии Ваш необычайный физический облик?

— Может быть, очень может быть…

Юрий Куклачев ПОЯВЛЯЕТСЯ В РОССИИ ГЕНИЙ И ТУТ ЖЕ ВОКРУГ НЕГО — МЕРЗОСТЬ

— Давайте спрошу о самом важном… Вы что-нибудь еще читаете?

— Стал читать детям. Прежде всего, «Хаджи Мурата». Сейчас идет война; пусть знают поближе, что это за народ…

— А какой предрассудок в людях Вы не переносите?

— Предательство.

— Юра, Вы уравновешенный человек? Как сбалансированы Ваши недостатки и достоинства?

— Я очень спокойный человек.

— Сумеете сформулировать, как Довлатов: «Мещанин — это человек, который считает, что у него должно быть все хорошо».

— Мещанин — это тот, кто довольствуется малым.

— Теперь о животных. Вы ловили себя на том, что они самые близкие Ваши друзья, ближе не было?

— Самые верные существа. Если они тебя любят, то преданно, если не любят, то они тебе это покажут.

— Вы придумали еще до перестройки включать детей в представление?

— Я думал всегда, как сделать интереснее, и давно решил, что в цирке интереснее всего дети и старики. Стал включать их — 25 лет назад. Я затягиваю их в действие, а когда ребенок выходит со мной, то родители тоже. Старушки даже мне пишут такие замечательные письма.

— Кто-нибудь у Вас на представлении умер — от радости, возбуждения?

— Вы заметили, что у нас на представлении доброе биополе. Да, мы делаем деньги, но — через добро. Могли бы иначе их заработать, например, сдать подвал в аренду — но это разрушит биополе. Это надо воспитывать в себе, отталкивать плохое.

— Почему женщин так магнетически к себе влечет зеркало?

— Она смотрит в зеркало, ищет движения, выражения, которые должны понравиться. Есть женщины, у которых заготовлены такие движения.

— Вам только понаслышке известны, или биографически — выражения «мой тип женщины», «искра, пробегающая между мужчиной и женщиной»?

— Мой тип женщины — моя жена.

— Это трагедия у собак, кошек — когда они теряют друг друга?

— У кошек это проще.

— За сколько времени Вы съедите пуд соли, чтобы Вы знали — да, Вы хотите дружить с кем-то?

— Я думаю, месяц. Хотя, у меня был учитель, каждое слово которого я впитывал долгие годы.

— Вы думаете, что преступники тоже промысел Божий, или дьявольский?

— Для меня преступники — совершенно несчастные люди, я смотрю на них жалеющими глазами. Они против закона природы. Но Бог создал и этих людей несчастных.

— У Вас есть какая-нибудь идея, вокруг которой группируются все события Вашей жизни?

— Я знаю, что люди, пришедшие ко мне на два часа, будут счастливы, довольны. Это и есть моя идея.

— Если Вы знаете, что человек будет счастлив, когда Вы дадите ему 50 $, Вы дадите?

— Нет. Если человек — человек протянул руку, как у нас в метро ходят и сказал — дай! — я не могу дать ему.

— Если я приду, встану на колени, протяну руку и скажу: «Дай», — Вы дадите мне сто долларов?

— Нет, если Вы протяните руку, не дам. Просто так — могу дать.

— Юра, играл случай какую-то роль в Вашей жизни?

— Очень часто. Зависть — страшная вещь, я видел очень многих людей, даже талантливее меня, которых затоптали… Может меня не затоптали случайно.

— Есть невероятно талантливый человек — артист, может быть, — Вы отдадите ему год своей жизни?

— Я не могу так щедро раздавать — год, месяц. Единственные люди, которым отдал бы, — это родители.

— Обложку книги Плисецкой украшают слова: «Люди не делятся на классы, на расы — они делятся на хороших и плохих. И хороших во все времена было гораздо меньше, и будет». Вы можете согласиться?

— Хорошие люди разрозненны, они не объединяются. Ну, впрочем, я ведь тоже не стремлюсь объединяться…

— Что Вам удавалось вынести из «пожара жизни» — какое убеждение, чем Вы начинали жить на пожарище?

— Я думал на эту тему, задавал себе сам этот вопрос. Например, после разговора с Брежневым. Это очень добрый человек. Добрый, откровенный. Мне было его очень жалко. Вот окружение его — мерзость, как сейчас вокруг Ельцина. Я вижу — ходит мерзость. У нас есть особенность в России — появляется гениальный человек — и сразу вокруг него мерзость.

— Не знал, что у нас такие хорошие цари. А чего Вам звери не прощают? Ведь Вы у них царь…

— Предательства. Они чувствуют это. У нас происходят разрывы с животными. Психическое напряжение у животного, и оно замыкается.

— Представьте, взорвался автобус, не осталось Ваших животных. Вам 47 лет — Вы найдете в себе силы через неделю набрать новых кошек…

— У меня был случай в Англии, когда меня выбросили туда без всего — делай… Но голь на выдумки хитра. Кстати, там я был бы очень богат. Но сейчас у нас тоже начинается…

— Нуждаетесь ли Вы в машинальной жизни, чтобы жить, как на автомате, ни о чем не думая?