Олег Юлис - Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги

• Название: Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги
• Автор: Олег Юлис
• Издательство: Информационно-издательский центр МНИИПУ
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1996

Зачем придумана эта книга? Видимо, не для того, чтобы читатель полюбил сильнее собранных здесь знаменитостей. И уже конечно не затем, чтобы после чтения хотелось повторить за Чеховым: «Скучно вы живете, господа!» Зачем они вообще — эти или всякие другие интервью? Не рождаются ли они желанием перелить из пустого в порожнее?

И все же, сравним эту книгу с несбывшимся сном, в котором некая правда выступает вперед и с детской уверенностью, что ее услышат, негромко говорит нечто умное и ясное и тебе, и всем, и каждому Я. Только шумно вокруг, а голос негромкий, вот так никогда и не узнаешь, в чем, собственно, дело и чем оно кончилось… Даже начало книги (венчающее несуществующее дело) — странное. Сей парад должен был возглавить Фазиль Искандер. Но в какой-то гиблой деревне от столкновения с непросыхающим тридцать лет Виталием Никитовичем…

Дело в том, что добрая невменяемость нашего пьяницы соперничает с отрешенностью Искандера (и даже по очкам ее побеждает). К тому же нам почудилось, что Виталий Никитович единственный среди персонажей книги, кто инстинктивно и всем проспиртованным сердцем следует совету знаменитого священника: «Когда считаешь себя вправе осудить какое-нибудь возмутительное явление или чей-то поступок — проверь, нет ли в тебе личной злобы, раздражения, ревности, зависти, враждебности к людям, желания унизить, осмеять: почти всегда найдешь, что есть».

Так или иначе, но нам кажется, что чем абсурднее назначение этого сборника, тем скорее он «коснется позвоночника» читателя, тоскующего об осмысленности человеческого существования. И нам остается произнести: «Верую, ибо абсурдно».

Книга иллюстрирована художниками И.Салатовым, А.Назаретяном.

---

— Вам жалко, что оборвалось пение?

— Мне жалко, что я уже забыл, пока слушал Вашего кантора, зачем Вы пришли.

— Позвольте мне, как фокуснику, второй вопрос вытащить из стихотворения Ходасевича: «Входя ко мне, неси мечту // Иль дьявольскую красоту, // Иль Бога // Если сам ты Божий. // А маленькую доброту, // Как шляпу, оставляй в прихожей». Чем Вас может обрадовать гость? Я, например?

— Я не подготовлен к таким ответам. Вы хотите поговорить о Ходасевиче? Но у меня нет материалов. Вообще мне не нравится такая манера разговора: «Вам говорит Ходасевич…» Если Вам интересно мое мнение о Ходасевиче, так и спрашивайте.

— Любое стихотворение Ходасевича не увлечет Вас? Давайте я прочту другое стихотворение…

— Мне это не интересно.

— Давайте тогда пересчитаем Ваших баранов… Вы были знакомы с Мандельштамом, с его женой, с Ахматовой, с Цветаевой?

— Да.

— Вы столько раз рассказывали об этом в газетах, друзьям и так далее. Осталось ли что-нибудь, что Вы не выскребли?

— Я все написал.

— Кого еще из фантастических людей Вы можете вспомнить?

— Я немного был знаком с Волошиным, был у него в гостях. Знаком был с Андреем Белым. Но с этими общался очень мало.

— А кого-нибудь не из знаменитых, но гениальных людей Вы знали?

— Гениальных больше не знал. И, кстати, у нас обесценено понятие «гений» и «великий». Мы называем начало века «Серебряный век» потому, что начиная с последних лет XX века по 21 год, до смерти Блока и расстрела Гумилева — в это время у нас было несколько великих поэтов. Почему же «Серебряный»? Гении остались в XX веке, в Золотом веке — Пушкин, Лермонтов, Тютчев. Гениев в XX веке не было. Но были великие, в том числе Ходасевич.

— Но у Вас нет материалов, чтобы беседовать о нем…

— Вы знаете, какую роль сыграл его дед?

— В чем?

— В антисемитизме. Отец Ходасевича был художник-фотограф.

— А Вам не скучно рассказывать?

— Нет, я готов Вам рассказать. Хотя меня уже не интересует наша беседа, но Вы ко мне пришли — значит Вам что-то от меня нужно. Вы пришли ко мне с такой стороны, что я согласился с Вами говорить.

— У Вас высокомерие прямо Набоковское. Вы что-нибудь знаете о надменности Набокова?

— Давайте не тратить времени. Слушайте и записывайте. Я расскажу интересное еврейской аудитории. Отец Ходасевича был поляк, мать — еврейка. Отец его матери, Брафман, опубликовал книгу «Вильнюсский кагал». С этого момента началось литературное антисемитское движение в нашей прессе. Но сам Ходасевич, наоборот, был юдофил. Он изумительно перевел классиков еврейской поэзии. Иврита он не знал, переводил по хорошо сделанным подстрочникам. Он переводил великих еврейских поэтов — Бялика, Черняховского, Шнеура. Особенно ему удался Саул Черняховский. Я видел в Израиле улицы, названные именами этих поэтов. Расскажу немного о Черняховском. Он родился и жил в Херсонской губернии, где жили евреи-земледельцы. Поэтому вся его поэзия еврейского земледельчества. Это очень оригинально.

— Скажите, об этом нет в Еврейской энциклопедии? Или еще где-то?

— Давайте прекратим этот разговор, если Вам неинтересно.

— Просто я подумал, что можно было бы сделать сноску для читателя газеты. Лучше скажите мне, Вы ведь помните у Фета: «Не жизнь жаль, а жаль того огня…», — что Вам жаль оставить на земле, уходя?

— Я не готов ответить на этот вопрос.

— Кто из перечисленных Вами великих поэтов относился к Вам всего нежнее?

— Ахматова.

— Как именно выражалась эта нежность? Можно подробнее…

— Я так понял Ваш вопрос, что Вас интересует, кто был ко мне добрее. С Цветаевой я провел один день и больше ее не видел. К Осипу Эмильевичу я пришел в восемнадцать лет. Был знаком с ним долго, вплоть до его ареста и после его возвращения. Но я был очень молод. Не все понимал, что он говорил. С Ахматовой я познакомился поздно, мне было уже лет сорок. Хотя она снисходительно относилась к моей работе, хвалила ее, но ее отношение было отношением к взрослому человеку, отцу детей.

— Вы смотрите телевизор?

— Да.

— Вы, наверное, ловили себя на том, что Вам трудно вспомнить, что Вы видели вчера? А, может, воспоминания о великих поэтах такие же затуманенные?

— Нет. Я иногда мысленно с ними беседую.

— Есть ли среди теперешних Ваших знакомых не менее достойные собеседники?

— Я очень болен и мало бываю на людях. Есть поэты, которых я ценю. Некоторые из них являются моими собеседниками. У нас есть двадцать-двадцать пять одаренных поэтов. Особенно ценю Чухонцева, Кублановского и Рейна. С ними беседовать мне очень приятно. Еще есть здесь, в Переделкине, замечательный мой знакомый огромных разнообразных знаний. Ученый, лингвист, поэт. Это Вячеслав Иванов. Я знаю его с детства. Его называют Кома.

— Жена его также Вам симпатична?

— Да, я хорошо знал ее маму — Орлову.

— Это все старые знакомые. А допускаете Вы, что завтра с кем-то впервые увидитесь и почувствуете, что человек Вам сделался дорог или интересен.

— Да.

— Если бы на Вас свалились, предположим, двадцать тысяч долларов, вы бы разделили их между двадцатью известными Вам поэтами?

— Я разделил бы между детьми.

— Поэты не стоят того или дети дороже?

— Не стоят.

— Какими удовольствиями Вы дорожите? Вот Вы просыпаетесь — деревья солнце, ничего не болит — продолжите этот ряд…

— Самое большое удовольствие, когда я что-то напишу.

— И когда Вы последний раз что-то написали?

— Месяц назад.

— Можете пересказать, о чем Ваше последнее стихотворение?

— Могу назвать тему. Я задумался о Каине. Что за существо это было и постарался в стихах передать это. Человек-братоубийца. Бывает, убивают матерей. В нашей уголовной хронике то и дело рассказывается, как пьяная женщина убивает мать или детей… Я писал как бы и об этом.

— Существование добродетелей обусловлено наличием пороков, по мнению Толстого. Вы можете это подтвердить на примере Ахматовой, Цветаевой я Мандельштама?

— Мне трудно ответить потому, что я перед ними преклонялся. Я был мальчик когда с ними познакомился. И слишком понимал и понимаю, что мои стихи по сравнению с их творчеством — ничто.

— Но Вашим теперешним местом в русской поэзии Вы довольны?

— Нет, я не сумел сделать всего, что хотел.

— Вы в себе ощущали силы, которые не реализовали?

— Понимаете, я об этом не думал. Я думал о другом. Что я не выразил всего того, что чувствовал в разные годы своей жизни. В детстве, во время войны.

— Кто себя выразил полнее — Набоков или Пушкин?

— Пушкин-гений, а Набоков — великий писатель. Сравнить кого-либо с Пушкиным невозможно.

— А с кем можно его сравнить из западных поэтов, писателей?

— Шекспир, Гете.

— А из англичан?

— Шекспир — англичанин!

— Вспомните еще удовольствия теперешнего Вашего положения.

— Хорошая погода, сердце не болит, жена чувствует себя прилично, хорошую книгу прочел.

— Скажите, пожалуйста, самоубийство — грех? И что еще Вас отталкивает в этом поступке?

— Мне жаль самоубийц. Самому уйти из жизни добровольно… Жизнь — счастье, даже в гетто. Дал Бог жизнь — живи. Я не осуждаю, но мне жаль такого человека.

— А наслаждения Вам тоже известны?

— Чтение.

— Давно умерший писатель, книгу которого Вы держите в руках, не кажется ли Вам более живым для Вас, чем окружающие Вас в доме творчества люди, не похожи они на привидения?

— Это люди, рожденные отцом и матерью, они заслуживают уважения. Они не привидения.

— Но Вам интереснее читать книгу?

— Среди писателей, живущих здесь, разные люди есть — молодые и старые, талантливые и нет, глупые и умные.

— Если бы судьба поставила Вас перед выбором — спасти жизнь человека или музейные ценности, картинную галерею…

— Если бы такая проблема стояла передо мной, когда я был молод, силен и действительно мог кого-то спасти, я, конечно, спас бы человека.

— Самое большое удовольствие Вы испытываете от чтения какого прозаика?

— Я могу назвать нескольких, одного мне трудно выделить. Прежде всего, очень люблю прозу Пушкина и Лермонтова. Сам я написал две книги прозы и ориентировался на эту прозу. Очень люблю Гоголя, Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова.

— В XX столетии никто из прозаиков не приносит Вам такого удовольствия?

— Я люблю нескольких писателей XX века.

— У Вас много детей?